Ульянова А.П. в ссылке, этап - Кама - Пермь

Более суровым пахнула на нас Кама. Берега ее с крупным, где лиственным, где хвойным лесом точно ближе подходят к барже, река уже, но течение ее более чувствительно. И береговые впечатления меняются, особенно подъезжая к Перми: нет той Волжской ласки, которая под лучами солнца пронизывает вас реющим воздухом.

Встреча в Перми нам устроена до чрезвычайности торжественная, весь путь от пристани до поезда уставлен шеренгами, первая солдаты с револьверами, вторая с саблями наголо и третья с ружьями наперевес. Лица у всех строгие, вытянутые. Должно быть, кто-нибудь бежал ? соображали наши. Московский конвой напротив, удивительно тепло относился к партии. Иногда даже с некоторой гордостью.

Помню такую сценку на одной станции за Пермью: я стояла у окна вагона с мальчиком на руках, а напротив, в некотором отдалении, с грустью посматривая на нас молодая женщина, прилично одетая. Вдруг она быстро подходит к конвойному и просит передать мне, что она с охотой возьмет себе на воспитание ребенка: вон он какой худенький, а у меня ему будет хорошо. Я слушаю и с интересом жду, что будет дальше. Конвойный смеется и уверенно прибавляет: что ты, тетка, да разве это такие люди? Они еще у тебя возьмут, если сироту понадобится пригреть. И по всему пути до Тюмени с их стороны никакого грубого выпада партия не видала, напротив, на всех этапах они опекали наши интересы, особенно при столкновениях с местными властями.

фото Вид на Пермь с Городских Горок

фото Сергея Прокудина-Горского

В Перми партия увеличилась на несколько человек, присоединились супруги Рудневы, Сомов с женой и еще кто-то, все пересылаемые из северных губерний. Из всей компании едущих хорошо вспоминаются, кроме названных выше, Демоновский-поселенец , Майнов , Кирхнер , Гладыш с другом хромым юношей, с которым я, между прочим, усердно решала задачи, Жебунев - наш неутомимый запевала, Богородский , отец которого так смачно издевался над политиками в Петропавловской крепости, десять человек поляков: Глазго, Конкалович, Черневский, Вериго, двое Вельчинских, Лисовский с женой и сестра его, наш милейший староста Болицкий, всю дорогу хлопотавший об удобствах товарищей.

Некоторые из поляков, правда, немногие, люди с повышенной оценкой собственного "я" и к товарищам по пути относились со снисходительною важностью, как полагается культурной народности к тщетно желающим их догнать.

фото Большое Чертово Городище под Екатеринбургом

фото Сергея Прокудина-Горского Мы почти все - жители равнины, с нетерпением ждали увидеть высокие горы, горные картины, зная, что наш поезд должен перевалить Уральский хребет в высокой части его. За Пермью вскоре начинаются возвышения, холмы, покрытые кустарником, и чем дальше - выше, разнообразнее. Точно природа постепенно приучает глаз зрителя, постепенно раскрывает свое величие, переходя к беспрерывным горным цепям, в беспорядке нагроможденным одна к другой. Стоят они, как застывшие волны рассвирепевшего моря, разделенные глубокими, темными ущельями, точно гигант, играя, сдвинул беспорядочными складками ковер земли.

Но уклоны гор, покрытые пихтами, остроконечными елями, представляют сплошное однообразие: всюду видишь одни и те же краски, почти одни и те же формы. Жутко видеть из окна вагона, как лепится высоко над пропастью наш поезд к суровым серым массивам, описывая изгибы и полукруги. Может быть, я и проглядела красивые места, но в общем от Урала в этой части его у меня осталось впечатление, как от сурового, мрачного края.

Служащие одной горной станции с удивлением и сочувствием приветствуют нашего старосту: как, пан инженер, строитель этой дороги за решеткой? Куда, почему? О, сколько вас! - сыпалось обывательское любопытство в промежутку с шутливыми ответами из-за решетки.

"Меня-то везут в наказание, что участвовал в постройке этой тряской и медлительной дороги, ну, а мои спутники... это все искатели новых путей", - смеется Болицкий.

фото Из альбома "Путешествие в Уральских горах"

фото Сергея Прокудина-Горского, 1910 г. Поезд идет дальше. В конце перрона старичок крестит наш вагон, смахивая слезу: должно быть вспоминает проводы кого-либо из близких в ту же сторону.

Ночь в Екатеринбургской тюрьме была сплошным кошмаром от грязи и насекомых. Серый каменный столб - граница Европы и Азии сам по себе никакого впечатления не оставляет, за ним природа та же, все по-российски: и трава растет, и цветы цветут, и так же люди с косами, топорами на работу спешат. Но невольно рисуется бесконечные вереницы закованных, гонимых жестокостью сильных в суровый край. И вот тут, у этого самого камня, с скорбным сердцем посылают они последнее прости родине. Прощай, Расея, не видать мне тебя больше. Сам себе я помогу из Сибири убегу - и многими другими фразами испещрен столб.

Это место, место надрыва русской души, достойно памятника для назидания потомству. Тем более что в этом краю схоронена и злая воля пережитых страданий.

От Екатеринбурга до Тюмени - на тройках, железной дороги еще не было. Широкая утрамбованная дорога, по сторонам аллеями вековые березы, вязы. Все в порядке, в целости. Видно, что люди тут обстоятельные, даже общественное достояние в исправности.

"Смотрите, дорога в Сибирь розами усыпана! - кричит едущий впереди товарищ, указывая на цветущий шиповник. От ярких красок окружающего всем весело: все вместе, здоровы, и ссылка пока еще кажет только залитую июньским солнцем да придорожными впечатлениями свою сторону. Бешено несут нас выносливые сибирские лошадки. Длинной змеей стремятся вперед грузные экипажи: на каждом из них по 4 человека, кроме двоих конвойных и кучера. Треск, шум, пыль.

Но вот этап, отдых. Только въезжаем во двор, как у ворот целый базар: бабы натащили печеных и вареных яиц, жареных кур, шанег, творогу и пр. Мы, особенно петербуржцы, в восхищении от дешевизны. В избах этапов по всей дороге сравнительно чисто.

фото Вокзал в Екатеринбурге

фото Вениамина Метенкова (1857-1933)

фото Екатеринбург. Общий вид центральной части

фото Сергея Прокудина-Горского Потом, в Тюмени узнали, что по этому пути возвращается из Восточной Сибири ревизор тюрем и ссылки, Галкин-Врасский , значит, местное начальство спешило подчистить казовую сторону подведомственных учреждений. Приятное впечатление и от деревень, расположенных по тракту, стоят гордо рядами обширных, пятистенных изб, крытых тесом, а то и железом. В больших окнах за занавесками выглядывают цветы, явление для российской деревни необычайное, и ничто не напоминает наших жалких с подпорками избенок с двумя крошечными окнами, часто стекла которых заткнуты тряпками.

Трогательно пожелали нам при прощании всего доброго солдаты, конвоировавшие нас от Москвы, старый полковник даже прослезился. Подъезжая к Тюмени, он предложил на время приема партии тюменской властью дать ему на хранение нелегальную литературу, если таковая имеется, и деньги, у кого свыше нормы. У одного нашел даже револьвер, у другого кинжал или финский нож. Все было припрятано полковником и, после передачи партии в новые руки, в точности возвращено по принадлежности.

Холодом среди лета пахнула на нас тюменская тюрьма , где с первого часа пошли недоразумения с ее начальством. Здесь наша партия значительно уменьшилась: человек пятнадцать распределились по городам и весям Тобольской губернии.

фото Река Тура в Тюмени. Справа - Троицкий мужской монастырь

фото Сергея Прокудина-Горского, 1912 год Вскоре у оставшихся произошло крупное недоразумение, причиной которого было поселение женщин в отдаленный барак и всяческие препятствия нашим дневным свиданиям с мужчинами, чинимые тюремной администрацией. Но после долгих переговоров, шума женщин переселили в смежную с мужчинами камеру. В последние дни нашего двухнедельного пребывания в Тюмени вновь произошло столкновение, на этот раз с начальником конвоя дальнейшего пути из-за багажа.

Надо сказать, что в партии две-три польские семьи и один русский одиночка, Кирхнер, прихватили с собой в ссылку слесарные инструменты, имели багажа значительно больше положенных пяти пудов для административно ссылаемого , у каждого из них было свыше пятнадцати. Партия состояла большей частью из административных. Начальство требовало уменьшить багаж. Владельцы отказывались. За товарищей вступилась вся [пересыльная] партия, указывая на то, что у многих нет законных пяти пудов и что в общем вес не превышает нормы. Велись переговоры, представлялись доводы - все напрасно: начальство решило действовать силой.

Выражалось недовольство и внутри партии, так как большой багаж везли те, кроме владельца слесарных инструментов, что в Москве отказались войти в коммуну, а между тем ее привилегиями в дороге пользовались. Переговоры с администрацией тянулись с несколько дней. Но вот в одно утро в камеру введена вооруженная стража. Один из собственников пошел было на попятную, но товарищи запротестовали. Напряжение у всех чрезмерное. В молчании, с голыми руками стояла молодежь и ждала, что будет, когда начнут силой отнимать. Но вдруг от кого-то приказ, и вооруженные вышли. Тишина, напряженное ожидание. Публика не смеет верить, что те сдались. Но история кончилась для нас благополучно: получено извещение о приезде Галкина-Врасского , а могло быть всяко. Начальник конвоя пошел на уступку относительно багажа, и владельцы благополучно довезли его до Томска. Возбужденное состояние на протяжении нескольких дней постепенно улеглось. Наступила реакция.

При необычной тишине одни читали, другие увязывались для дальнейшего пути, вспоминали пережитые тюремные столкновения, вообще проводили время, кто как умел в этапной обстановке. Много любопытного для психолога может дать такое невольное стечение людей. Одни и те же тяготы несут за исповедуемые идеи, но как ярко выступает индивидуальность каждого в этих одинаковых условиях: точно букет живых цветов, собранный на одном поле, поражает разнообразием красок и форм.

Ссылки: