Тимофеев-Ресовский Н.В.: Учителя и ученики во флеровской гимназии

У нас один год была очень симпатичная по человечеству, совершенно русская, но блестяще знавшая французский язык преподавательница французского языка. У нас в мужских гимназиях преподавательниц обыкновенно не было. Вот единственно бывали француженки. Ну вот, один год и у нас француженка была, Ольга Владимировна , удивительно симпатичная дама, и такая очень дама. Она временами любила устраивать целый Урок (у нее было два урока в неделю, один раз час, а другой раз два часа), вот двухчасовой урок она время от времени посвящала сплошному опросу. Ну, а сплошной опрос, как известно, неприятная вещь. Пусть лучше треплется учительница, чем спрашивает. Потому что, ежели она спрашивает, мы мычим. А она может трепаться свободно.

Тогда мы такую штуку произвели. Какой-то особенно предстоял неприятный опрос. Перед тем мы послали Льва Харлашку в булочную Чуева в одном из арбатских переулков. Там за пятак в такой бумажный фунтик мальчонка набирал прусаков, лучше прусаков, а не тараканов: они мельче. Перед уроком на кафедру ставился стул (кафедра сама довольно высокая, затем стул ставился на кафедру), и самый долговязый влезал на стул и из пакетика брал за ножки осторожно прусаков, плевал им на спинку и приклеивал к потолку над кафедрой. И так обклеивал потолок. Потолки высокие, француженка-то, чего ей на потолок глядеть, на потолок ей глядеть нечего, она приходила, садилась за кафедру. А слюни, как всякое жидкое и полужидкое тело, имеют привычку подсыхать. Значит, на спинке у таракашки слюнки подсохнут - он и падает на француженку. Она не понимает. Видит - тараканы начинают бегать вокруг нее. Один заполз ей за шею, прямо как у Козьмы Пруткова: "Однажды попадье заполз червяк за шею". Она разохалась, разахалась, решила, что в гимназии какая-то инвазия тараканов началась. Мы, конечно, тоже все вскочили, разохались, разахались, начали ловить этих прусаков. Одним словом, произошло большое оживление и веселье. Она побежала к кому-то там... к швейцару или помощнику швейцара, к кому-то из так называемых работяг, жаловаться, что откуда, мол, эти тараканы завелись. Тот прибежал. Но тот не дурак - посмотрел на потолок: а там еще остатние, не подсохшие еще, на потолке были. Он тогда:

"А вот видите, откуда они". Ну, тут и ей стало все ясно. Но так как она была дама, во-первых, настоящая дама, а во-вторых, не сволочь и не стерва... Так что, вот, такую штуку проделывали.

Потом у нас был замечательный физик, Борис Федорович Розанов . Он был доцентом Петровской сельскохозяйственной академии, ныне Тимирязевка , и у нас преподавал физику. Он очень хороший был человек, прекрасный физик, но он обыкновенно плохо соображал, где он находится, и иногда впадал в такое физическое увлечение, что, упершись в доску с формулами, рассказывал нам что-то такое, наверное, очень интересное, чего мы не понимали. И еще страшно любил показывать опыты. Мы их называли фокусами и даже всегда просили: "Борис Федорович, вы нам сегодня фокусы покажете?" А он смеялся, говорил: "Покажу, покажу". А у нас было несколько комиков. Главные комики были: Игорь Ильинский , который потом профессионалом стал по этой части, но он был так, на третьем месте, а на первом и на втором месте были Вольф и Гарвей. Ну, эти были действительно прирожденные комики, разного стиля: у Гарвея морда кирпича просит, такая именно морда, а не личность, какой-то квадратный такой череп, волосья... называлось это бобриком. Когда начальство приставало: "Когда ты подстрижешься?", он говорил: "У меня бобрик". А это не бобрик, а черт знает что на голове. И такая наглая физиономия, как у такого, ну, средних лет пропойного пьяницы. А Вольф наоборот. Папаша у него был акционер издательства "Вольф", люди богатые были, и очень шикарно он одевался. Ему начальство иной раз делало замечания и раз даже приказало больше не приходить. И он умел быть изысканно изящен и вежлив. И вот Борис Федорович Розанов. Я до сих пор помню один случай, когда его чуть кондрашка не хватил. В связи с какой-то физикой общепонятной и общедоступной он показывал общеизвестный, элементарный опыт сообщающихся сосудов: для этого берут изогнутую трубку, наливают в нее подкрашенную воду, либо красную, либо синюю, и потом показывают, что в обоих коленах этой трубки на одном уровне вода стоит. Почему это так, вам, гуманитариям, конечно, неизвестно, но что это так, вы в этом убеждены. Ну, и мы, конечно, были все убеждены. И вот Борис Федорович показывает нам закон сообщающихся сосудов, морда у него сияет: он страшно любил любые, даже совершенно элементарные опыты показывать. Показал. И тогда Вольф аккуратно поднимает руку: "Разрешите, Борис Федорович?" А Борис Федорович страшно любил, когда мы, мальчики, задаем вопросы. Это ведь многие учителя любят, потому что думают, по глупости и серости, что это от интереса и понимания, когда это от хулиганства, вообще-то говоря. Так вот, он поднял ручку: "Можно вопрос в связи с очень интересным фо... простите, опытом, который вы только что нам показали..." - и потом таким баритоном интеллигентным, задушевным, вдумчивым баритоном... Сперва небольшое такое введеньице, что, "знаете, Борис Федорович, я всегда восхищаюсь точными вашими науками, до чего это все замечательно, особенно вот физика. Химия - это все-таки не то, а вот физика - это замечательно. Вот меня очень увлек этот интересный эксперимент, который вы нам показали, но у меня вопрос". Борис Федорович сияет: вопрос!

"Скажите, Борис Федорович, если воду вместо синего выкрасить в красный, то же получится?" Тут Борис Федорович вдруг обмяк, и мы думали, что с ним кондрашка случится:

"Я рассказывал, думал, что вы, сукины дети, понимаете, а оказывается, вы ни черта не понимаете". Большое это было для него разочарование. Но потом он вскоре утих, он очень был отходчив. Я этот урок помню, он перед глазами у меня стоит... последний урок, мы должны были уходить. И после уроков, значит, звонок прозвенел, мы все встали, Борис Федорович тут еще кому-то что-то объяснял, и мы пропели ему при выходе любимую его песню: Борис Федорович полысел, полысел, Борис Федорович полысел, полысел. Да! А еще был случай, когда опять по наивности и такой хорошести своей он просто испугался и тоже его чуть кондрашка не хватил.

У нас был замечательный физический кабинет, просторный такой. Впереди большой стол, за которым разгуливал преподаватель, черная доска, которая ездила вверх и вниз, не хуже, чем в теперешнем МГУ, и такие столики на двух человек, не парты, а именно столики, а внизу, как у парт, они были скреплены соответствующей скамейкой для двоих. На этих столиках можно было опыты проделывать с приборчиками, всякие такие штуки. А Борис Федорович был глуховат и, как я уже говорил, страшно увлекался. Так вот, мы отрепетировали такую штуку. Это трудно было, но мы репетировали долго и достигли совершенства почти балетного. По команде безмолвной впереди сидящий подымал руку, все мы брали, каждый, под стол руками, скамью подымали и так-так-так - поворачивались на 180 градусов. Причем до того отрепетировали, что это все происходило абсолютно бесшумно да и Борис Федорович глуховат без того. И вот однажды, когда он увлекся у доски, мы таким образом перевернулись. А он, значит, свое отбубнив, повернулся к классу и ничего не мог понять. Начал он перед классом, а кончил - в заду где-то. Потом вдруг сообразил и страшно был сам доволен. Хохотал:

"Как это?!" Ну, тут мы ему:

"Борис Федорович, это вам не физика. Мы две недели тренировались. Каждый день начинали с того, что приходили на четверть часа раньше в гимназию и четверть часа упражнялись". Вот такие штуки. Это штуки приятные, хулиганство не вредное и с выдумкой. Наряду со всякими хулиганствами и прочими фокусами мы, однако, с переменным успехом занимались.

Из преподавателей были у нас самыми замечательными следующие. Во- первых, математик Николай Тимофеевич Зерченинов .

Затем Константин Иванович Горбачевский , латинист, преподаватель латинского языка. Ведь считалось, особенно передовой интеллигенцией, черт бы ее побрал, которая ничего ни в чем не смыслила обыкновенно, что это какие-то ретроградные люди, что предмет совершенно ненужный...

Я считаю, что латынь, пожалуй, основной нужный предмет в средней школе. Мы сейчас видим: у современной молодежи, кончающей среднюю школу невероятные, в сущности, непреодолимые трудности с иностранными языками. Они долбят слова и число знаков либо английских, либо немецких по 12 лет подряд и ничего не выдалбливают. И это, во-первых, связано с тем, что преподавание иностранных языков в средней школе у нас поставлено - хуже трудно придумать. Все эти учительницы своими иностранными языками не владеют, а владеют только какими-то педагогическими приемами. А мальчишкам и девчонкам надо язык выучить, а не педагогические приемы. А нас безо всякой педагогики учили по системе Берлица . И в конце концов, так как преподавателям языков запрещалось в классе по-русски разговаривать, то, в общем, все кончалось благополучно. А во-вторых, сейчас нет латыни. Это ведь ужасная вещь. Ведь на латыни основаны все эти наши-то, русские иностранного происхождения слова, которые русские люди современные не понимают, откуда они взялись, поэтому перевирают с невероятной легкостью. Затем большинство научной и технической терминологии основано на латинских и греческих корнях, преимущественно латинских. И ежели греческие участвуют, то в латинизированном виде. И наконец, латинская грамматика - основа всех европейских языков, кроме русского и английского. С русским такое приключение случилось: преподобными Кириллом и Мефодием была изобретена своя азбука, но компилятивная, скомпилировали из греческой, из латинской, арабской, еврейской и всяких других свою азбуку славянскую для тогдашнего литературного славянского языка и свою грамматику тоже скомпилировали из разных грамматик, присобачили ее к этому литературному славянскому языку. Алфавит, грамматика и язык литературный в течение тысячи с лишним лет совместно эволюционировали и привели в конце концов к "великому, могучему, свободному" и так дальше русскому языку , который сейчас коверкают на все возможные лады. К романским языкам, которым латинскую грамматику сверху придали, она, ну, более или менее подошла, особенно к итальянскому и французскому языку. Французский язык поэтому, современный литературный французский язык, пожалуй, из европейских языков наиболее прецизионный, элегантный и совершенный по структуре. А вот в германских языках получилась неприятность. Немецкий литературный язык подчинился латинской грамматике, и получились все эти "цу на концу", понимай все наоборот, а что наоборот понимать, уже забыто. Затем ненужные в немецком языке Plusquamperfekt, Futurum zwei и всякие штуки. И это повело к тому, что сейчас высококультурные интеллигентные немцы плохо владеют грамматикой своего собственного языка. А разговорный язык всегда отъезжает от литературного. Ежели человек разговаривает на языке Шиллера и Гёте, то сразу значит, что это иностранец, по возможности русский. Потому что на языке Шиллера и Гёте никто не разговаривает. Другая крайность - английский язык, который при этой оказии вообще от грамматики отделался. Говорят, особенно у нас, что в так называемых английских школах очень плохо и безнадежно пробуют обучать детишек английскому языку, и ничему они не выучиваются, конечно, по вышеизложенным причинам. Я вот довольно в совершенстве владел английским языком, сейчас немного подзабыл, но не помню, чтоб я изучал или вообще даже слышал о какой-то английской грамматике. Мне какие-то друзья говорили, что она отличается тем, что состоит преимущественно из исключений. И у меня было много друзей, англичан и американцев, которые тоже утверждают, что они, в общем, тоже об английской грамматике никогда путем не слышали и она без надобности. Ну, английский язык вообще движется... навстречу китайскому благодаря абсолютному несоответствию языка латинскому алфавиту и вместе с тем сохранению традиций написания слов романо-германских (как известно, пишется Ливерпуль, а произносится Манчестер). И в общем написание превращается в символику какую-то: например, слово through - сколько букв, а, собственно, два с половиной звука.

Так вот, у нас, к счастью, был замечательный латинист Константин Иванович Горбачевский. Он был вообще интересный очень человек, удивительно милый, хороший человек, за пределами класса всегда нас опекал всячески. Бывали случаи, что мы что-нибудь действительно отмачивали не вполне, так сказать, Добропорядочное, он тогда нас мягко приводил к одному знаменателю, и, вообще, мы чуть ли ему не в жилетку плакались уже полувзрослыми мужиками. Но в классе, когда он входил в класс он вытягивался; у него один глаз был свой, а другой стеклянный' кроме всего прочего, острый нос, тощий, бритый - в общем, безобразный по виду. И он вытягивался, подымал руку и по-римски говорил: "Salvete, discipuli meil!". На что, подымаясь, мы хором отвечали: "Salve, domine magister". На уроках в основном с нами по-латыни разговаривал. И преподавал нам не только латинскую грамматику и всякие там cum temporale, но и древнеримскую историю.

Третий замечательный преподаватель был Владимир Михайлович Фишер , преподаватель русского языка и литературы.

Это, конечно, лучшее произведение всей мировой поэзии по краткости, ясности и всем прочим качествам. Ничего лучше никто не написал. Владимир Михайлович Фишер всем нам, включая уже в то время безнадежных математиков, физиков и естественников, привил любовь к настоящей хорошей литературе. Это редко бывает. Школа, если поглядеть сейчас, современная школа, ведь она у молодежи отбивает всякий вкус к какой бы то ни было литературе. Да и раньше то, что проходилось в обязательном порядке в гимназиях, обыкновенно за всю жизнь не перечитывалось. Хватало. А мы все были Владимиром Михайловичем приучены к хорошей русской литературе, и, конечно, он нам давал очень хороший обзор всей мировой литературы. У нас не было двух разных предметов: русской литературы и иностранной литературы. Иностранная литература давалась попутно с русской, так сказать, в контексте с русской и синхронно с русской. Он сам был очень хорошим переводчиком, и им были напечатаны переводы Байрона. Вообще, талантливейший был человек. И он не обладал ни стремлением к поддержанию дисциплины, ни строгостью, ни какими-то педагогическими качествами - ничем. Но никому, даже самым безнадежным хулиганам и дуракам в классе, в голову не могло прийти во время урока Владимира Михайловича Фишера что- нибудь выкинуть, слово какое-нибудь сказать или звук какой-нибудь издать, двигаться зря. Все сидели, слушали и восхищались. Из чего опять же следует, что всякая педагогика - гнусь и муть. Никому она ни на что не нужна.

Затем был, конечно, хорош наш директор, Александр Сергеевич Барков . Он преподавал географию, до революции был доцентом, а потом стал профессором Московского университета. Он был очень хороший человек. Ну, у него вели себя всегда все примерно, он директор был, начальство, Их Превосходительство. Он заботился о том, чтобы у нас поддерживались кружки, всегда говорил, что официально я не обязан знать, но устраивайте кружки. И, в частности, он принимал участие вне стен гимназии в нашем географическом кружке . Это первый наш кружок был, который потом перерос в "Сикамбр" .

И наконец, упомяну еще Александра Петровича Калитинского , который был доцентом Археологического института по специальности геолог и антрополог. Он немножко занимался физической антропологией, происхождением человека, всякими неандертальцами и прочими якобы уже членораздельными скотами. И археологом был немножко. Он преподавал у нас в старших классах и относился к преподаванию юмористически, что очень хорошо. Надо сказать, что все эти преподаватели, о которых я говорю вам, все они были замечательны в первую очередь тем, что в них не было "звериной серьезности". Они не страдали тем, что немцы называют "der tierisch Ernst" - звериная серьезность. Это ужасное свойство многих людей - страдать звериной серьезностью. Так вот, они не страдали, и Калитинский в особенности. Он вообще нас предупредил, придя в класс преподавать географию (это уже были основы экономической географии всего земного шара, и основы экономической географии России, и основы климатологии): "Вот по программе вам положено то-то и то-то, могу вам рекомендовать такие-то учебники, такие-то книжки для чтения (точно так же, как Владимир Михайлович, только другого типа совершенно человек). А я вам буду интересные вещи рассказывать из того, что по программе не положено, главным образом основы физической антропологии, происхождение человека и кое-что из климатологии новенькое: о Воейкове , о комплексной географии, о комплексном изучении земной поверхности". И читал нам блестящие лекции.

Зоологию во Флёровской гимназии тогда преподавал Сергей Иванович Огнёв , зоолог очень крупный, через некоторое время, через ряд лет, ставший профессором зоологии Московского университета и крупным звероводом, крупным специалистом по млекопитающим, особенно по грызунам, отчасти насекомоядным. Сергей Иванович, кроме того, был сыном знаменитого в свое время, в те времена уже старика, Ивана Флоровича Огнева , профессора гистологии на медицинском факультете того же Московского университета, большого знатока московских древностей. Я вам еще не рассказывал, как мы втроем, представители трех поколений - Иван Флорович Огнёв , живописец известный очень Михаил Васильевич Нестеров (среднее поколение, ему тогда было сорок с хвостиком) и я, ( Тимофеев-Ресовский ) гимназист старших классов, - во время Первой мировой войны почти каждую субботу и воскресенье ходили по всем московским церквам. И не художник Нестеров, отчасти известный своей церковной живописью и вообще религиозной тематикой в живописи, а гистолог Иван Флорович Огнёв нам преподавал всю археологию и искусство старых московских церквей . Мы тогда обошли за две зимы, по- моему, все московские церкви, построенные раньше XX века, с XIX века и до основания Москвы. Кроме того, той же тройкой ездили в теперешний Загорск, тогда Сергиев Посад , и в окружающие пустыни. А Сергей Иванович Огнёв тогда был молодым внештатным ассистентом Московского университета, сидел в Зоологическом музее. Но так как он по университету денежек не получал, и хотя семейство было не бедное, он хотел, конечно, зарабатывать деньги. И деньги он зарабатывал в качестве гимназического учителя зоологии. Как я уже говорил, количество штатных оплачиваемых должностей ассистентов в университетах было ограничено очень.

Внеуниверситетских, чисто научных институтов практически почти не было не только в России, а вообще в мире. Значит, оплаченных научных должностей, с которых ученый мог начинать свою научную карьеру, было немного. Поэтому было естественно, что большинству приходилось на стороне где-то зарабатывать деньги. Естественнее всего было зарабатывать будущим ученым учителями, поэтому очень многие будущие крупные и историки, и филологи, и зоологи, и ботаники, и химики, и физики начинали с учительства в соответствующих специальностях, были гимназическими учителями. Сергей Иванович Огнёв был преподавателем зоологии в гимназии в те времена и уже сверхштатным ассистентом университета. А после революции стал сперва штатным ассистентом, потом доцентом, потом профессором и одним из крупных наших зоологов-позвоночников. Затем были два брата Жадовские, Борис Эсперович и Анатолий Эсперович . Борис Эсперович Жадовский рано умер. Он был тоже гимназическим преподавателем зоологиии сверхштатным университетским ассистентом. А Анатолий Эсперович был преподавателем ботаники в гимназии, а потом стал известным и превосходным доцентом ботаники Московского университета. Это вот только по моей специальности. Но и в других областях.

Химию преподавал Славянов - доцент химии в Коммерческом институте московском. В Москве был до... кажется, он закрылся или слился с чем-то в 19-м году уже, после революции, Коммерческий институт , который славился очень хорошим составом профессоров и преподавателей. Там вот Александр Васильевич Цингер был профессором физики. Знаменитый Цингер, который написал знаменитые учебники и в качестве физика "Занимательную ботанику", а не "Занимательную физику". А "Занимательную физику" не он, а его сотрудник один, Яша Перельман , написал, его ассистент по Коммерческому институту. Тот написал "Занимательную физику", "Занимательную математику" и "Занимательную арифметику". А потом пошли всякие другие занимательные. А физик Цингер написал "Занимательную ботанику" . И прекрасная книга! Эта вещь переведена на немецкий, английский языки и вообще послужила своего рода началом и эталоном для всяких "занимательных". Вот прекрасная "Занимательная зоология" была крупным очень зоологом мюнхенским, профессором зоологии в Мюнхене, фон Фришем , потом написана. Кстати, непосредственно под личным воздействием Цингера. Они были знакомы лично и даже дружили.

Одним словом, в гимназиях... вот в нашей, Флёровской гимназии и в целом ряде других московских гимназий... и петербургских гимназиях (в меньшей степени в киевских и харьковских) молодыми относительно учителями были начинающие преподаватели соответствующих университетов, политехнических институтов и так далее.

Кто нуждался, тот мог в нескольких гимназиях набрать себе достаточное количество часов для того, чтобы вполне культурную, цивилизованную жизнь вести, даже жениться и родить каких-нибудь детей. А раньше-то рожали не одно дите и не сидели всю жизнь втроем, как сейчас: два родителя едят одного ребенка... Но ребята сейчас, в общем, устойчивые, и обычно все-таки не удается двум родителям угробить одного ребенка. А раньше-то ребят было много: нас было семь человек, у моей жены в семействе было детей девять штук. Итого: в двух семействах наших было шестнадцать...

Так вот, вторым моим учителем зоологии стал Сергей Иванович Огнёв , и не столько по Флёровской гимназии, потому что гимназическая зоология для меня была уже малоинтересна, сколько по совместному участию в экспедициях . Он был блестящий экспедиционный и экскурсионный зоолог, прекрасно разбирался в природе, прекрасно видел ландшафт и был совершенно изумительным для тех времен фотографом. Мне посчастливилось с Сергеем Ивановичем Огневым экскурсировать и в Смоленской губернии, и много по Московской губернии, малость по Тверской губернии, и в других экскурсиях зоологических я его сопровождал, поэтому ознакомился с местожительством и местообитаниями целого ряда млекопитающих и птиц в природных условиях. Можно по музейным шкуркам прекрасно знать какие- нибудь группы зверей и птиц и понятия не иметь, как они выглядят в природе и где они на самом деле обитают. А вот Сергей Иванович и это прекрасно знал, и я у него этому научился. Затем мне пришлось сопровождать его в качестве препаратора в нескольких больших экспедициях. Самой интересной была одна экспедиция в то, что теперь является Казахстаном , тогда Киргизскими степями называлось.

Ссылки: