Тимофеев-Ресовский Н.В.: Лагерь и тюрьма

Мои первые впечатления в лагере... Нас толкнули в барак, в котором нам полагалось быть, в Самарском отделении Карлага , и тут сразу набросились урки. Был в нашей группе старичок, такой прилично одетый старичок. И на него набросились раздевать, разувать. И на меня накатило. Ну, злость накатила такая, что спасу нет. Я, несмотря на то что на ногах недостаточно крепко стоял, вспомнил все-таки остатки джиу-джитсу, какие знал. Значит, на первого урку просто прыгнул и двумя кулаками ему в морду, в прыжке, вот таким образом: с двух сторон по двум скулам кулаками. Вообще это штука ужасная. Но я-то был очень ослабши... Он, конечно, свалился без сознания, но ничего, не сдох, слава Богу. Затем я второму в причинное место ногой сразу угодил. Он завыл, как шакал, и тоже бултыхнулся, а остальные разбежались. Потому что они же трусы вообще, урки, страшные. И вдруг с единственных в этом саманном бараке нар... А барак был большой, без окон, а только с проемами оконными, и одни нары там стояли. И вдруг голос с нар:

- "Ну-ка подойди, браток, сюды!" Оказался медвежатник, уркаган. Уркаганом зовется начальник всех преступников. Старик почтенный, интеллигентный вполне, работал при царском режиме медвежатником, то есть специалист по сейфам банковским. Он, между прочим, участвовал в знаменитом ограблении в 1915 году Харьковского отделения Госбанка .

Там было три миллиона золотом взято. Подкоп устроили, а он тогда вскрывал сейфы самые новейшие, английские. Они вырезали замок из сейфа сварочной аппаратурой, несколько модифицированной. Высококвалифицированный специалист.

И мы с ним очень подружились. И благодаря этому потом, когда я совсем уже дошел, ни один урка меня не тронул. А так вообще я не шизик, характер у меня не эпилептоидный. Но бывало пару раз в жизни, что на меня накатывала злость. Первый раз это случилось еще во время первой войны на Моховой улице. Был как раз такой час переходный - только что зажгли фонари, сумерки. Несется грузовик и сбивает какую-то женщину. Притормозил, оглянулся, посмотрел - и помчался смываться. И тут на меня накатило. Ах, сукин сын, сбил человека и, вместо того чтобы помочь ему, смывается! Я бегун-то был хороший. Я успел наперерез в зад ему вцепиться, в кузов, и перемахнул в кузов на ходу. А тогда кабинки были открытые у грузовиков. Я, значит, вперед прошел и стал ему сверху морду бить двумя кулаками и орать: "Тормози, сукин сын, а то машину разобьешь и сам убьешься!" Ну, он, конечно, затормозил. А я продолжал его молотить: нос, зубы - все в кровь избил. Потом заставил его, бия без передышки, до ближайшего городового доехать и сдал его городовому. Не знаю, как сейчас, а тогда за такие вещи полагалось очень здорово, за удирание от поверженного пешехода. Это ж трусость и подлость! Так? А таким людям надо физически морду избить в кровь совершенно. Так же как вот этому самому урке. У него потом два часа изо рта и из носа кровь шла. Между прочим, советую, рекомендую: на первого, который хочет на тебя напасть, просто прыгай. Прыжок в длину, головой вперед и двумя кулаками вперед - и смыкай кулаки на его морде. Это страшная штука. Это хуже нокаута. Это просто разбитие портретного естества. Уже сравнительно недавно, когда меня отправили лечить почечный камень в Челябинскую областную больницу, такой случай произошел. Но там я, правда, избить не успел. Ну, больница областная, советская, переполнена до невозможности, больные лежат в коридорах, кормят их в коридорах же. Посадили меня за столик такой на четыре человека в коридоре: какой-то старичок, старушка и я. Такие довольно древние старичок и старушка. Мы сидим, беседуем: "Как здоровье" и прочее, и приходит четвертый - урка. А больницы и на Урале, и в Предуралье на треть наполнены урками, порезанными, подбитыми. Особенно по субботам и воскресеньям доставляет "скорая помошь" этих урок. Они там измываются над врачами, дежурными - черт знает что! Подходит (а свободное место есть) и этой старушке говорит: "Ну, бабка, смывайся. Я тут хочу сидеть". Та что-то начала: "Ну что ты, голубчик, вот твое место". - "Не разговаривай! Смывайся, коли тебе говорят!" Вот тут на меня опять накатило. Я встал, ему в морду смотрю и говорю: "Вот кулак, видишь? Я не таких, как ты, на тот свет отправлял". Потом несколько таких нелитературных лагерных урковых выражений. "Ежели ты отсюдова сейчас немедленно не смоешься, я тебя убью", - и замахнулся. Он как заяц улепетнул. И тут началось паломничество ко мне медперсонала. Я говорю: "Вот мои коллеги по столу видели, я его даже не успел тронуть ? он убежал. Эту же сволочь напугать надо. Почему вы не сдаете их в милицию?" ? "Да милиция не берет их у нас". Это и до сих пор. Милиция вообще до тех пор, пока вас не убьют, - это не ее дело. Так что их надо испугать.

Вот такие случаи бывают - злость накатится - хамло, сукин сын, сволочь. Таких же вообще убивать надо. Его надо по темечку бить. Вот это тоже страшное дело - по самому темечку сверху кулаком: дух вон и лапти кверху. Никакой у этого уркагана мощи нет, ничего. Но ему достаточно с выходящим каким-нибудь заключенным передать на волю записочку - всем уркам прекратятся передачи, всем уркам, когда они выйдуг на волю, могут ножик под седьмое ребро сунуть. Там совершенно замечательные вещи.

Вот в Карабасе обычно помкоменданта был из урок, из таких, у которых скоро кончается срок. Ведь у нас в сталинские времена было замечательно. Все эти страшные уголовники, урки , хуже зверей всяких, они редко получали больше трех лет, два-три года получали, иногда пять лет. Потом выходили, полгода, год, смотря как повезет, потом обратно возвращались. Были такие, уже пожилые, что по седьмому разу сидели. И вот эти помкоменданта - это совершенная сволочь была. Они старались напоследок перед начальством выслужиться, чтобы там отпускные документики получше дали, или вместо минус 100 - минус 60, или вместо минус 60 - минус 25: города, в которых нельзя жить. И их все ненавидели, конечно. И вот за время моего пребывания в лагерях выпустилось, вышло на волю, три таких помкоменданта, и никто из них из Карабаса не уехал. Их выписывали, все обставлялось в достаточной мере секретно. Двое кончили одинаково - в толпе при подходящем поезде сталкивают под поезд, и его разрезает на части поездом. Два так кончили. А третьего ножом зарезали в сумерках. Ежели человек сволочь - то он сволочь. У него даже страха нет. Он себя изменить не может. Как он есть подлиза, подлец, хам и измыватель над слабыми, так он таким и остается. Это обыкновенно хорошо одетый, откормленный урка... Беззащитных политических разували, раздевали и через ту же охрану барахлишком их торговали, получали 30 процентов, а 70 процентов охрана брала. На этапах, в пересылках тоже урки раздевали и тут же откровенно сдавали вахтеру, вертухаю вагонному, а те на станциях побольше на толкучке загоняли, приносили ему пачку папирос или еще что- нибудь. Остальное себе. Это непредставимые совершенно вещи для вольняшек. Вот в Петропавловске , недалеко от знаменитого курорта Боровое, тоже была пересыльная тюрьма. Тоже такие бараки были, без стекол в окнах - одни решеточки. И там задержали нам общий паек . Ну, украли. За сутки украло начальство паек. Это сплошь и рядом бывало. В вагонах вообще в лучшем случае мы получали четверть того пайка, который положен. И в тюрьмах то же самое проделывали. Объяснялось это якобы непорядками в бумагах: "На вас документы не пришли". Поди разбери, пришли на тебя документы или нет. Ну, так уркам не дали суточного пайка. Они попробовали побунтовать. Что там было! Вызвали команду, вытащили их во двор. Мы через решетки все это наблюдали. И как начали прикладами, и как начали. Потом одного за другим бросали обратно в камеру, в изоляционный барак, без сознания, всех в крови. Так-то...

Бывшие сокамерники Н.В.Тимофеев-Ресовский и А.И.Солженицын. Обнинск, 1968 г.

Еще на Лубянке я затеял коллоквий . Там Васютинский , профессор, прочел нам курс древних культур. Коллоквий у нас был выдающийся. Потом в Бутырках был, где я с Солженицыным просидел. Он тогда участвовал немножко в нашем коллоквий. А потом был и в лагере. В Бутырках у нас участвовало человек 17. Три попика было - два православных и один униатский. Мы его, между прочим, там окропили и окрестили, обратно приняли в лоно православной церкви: он очень просил. Биолог - один я. Четыре физика, четыре инженера, два энергетика и один экономист. Я там читал доклады о биофизике ионизирующих излучений, о хромосомной теории наследственности, о копенгагенских общеметодологических принципах, о значении этих принципов для современной философии онтологического направления, для современной онтологии. Затем физики читали по своей науке. Из 17 человек живы остались Каган да я. Попик-то униатский, которого мы окрестили, очень был силен по патристике. Он нам патристику читал - учение о святых отцах церкви. Очень интересный был курс. А старый православный попик, совершенно замечательный, отец Гавриил, прочел нам три лекции о непостыдной смерти. Почти всем нам это понадобилось потом. Вкратце философское содержание сводилось к тому, что всякие люди начинают думать о смысле жизни и выдумывают обыкновенно всякую чепуху. А смысл-то жизни очень прост - непостыдно умереть, умереть порядочным человеком, чтобы, когда будешь умирать, не было совестно, чтобы совесть твоя была чиста. Совершенно замечательная лекция была. И, наверное, так через недельку он и преставился.

Ссылки: