Тихомолов Б.Е.: Славные ребята в свой эскадрилье

Отбомбившись и перейдя линию фронта, мы снизились и пошли у самой земли. И тут к нам привязался истребитель. Его заметил Алпетян.

- Товарищ командир! Справа, сзади, чуть выше, нашим курсом идет какой- то самолет! Оборачиваюсь, смотрю: вроде что-то маячит.

- Может, наш, - говорю.- Я отверну чуть-чуть, а ты посмотри на его поведение. Отвернул.

- Идет, товарищ командир. За нами!

- Гм! Отверну еще.

- Опять идет! Двухкилевой.

- Ага! Так. "Мессершмитт", наверное, "Ме-110" . У него ведь сзади пулемет! - Приготовиться! Подойдет поближе - бей! - А сам прижал машину к земле. И вовремя! Он опередил! Огненные точечки прочертили ночь и веером прошли над нами.

- А-а-а!- закричал Алпетян и затукал из своего крупнокалиберного: тук- тук! тук-тук! И сразу стало суматошно. Задрожал самолет, в кабину потянуло гарью, и огненные блики засверкали в ночи. Р- р-р-рах! Р-р-р- рах! Р-р-р-рах!-это Алпетян дал три короткие очереди из скорострельного ШКАСа. И все стихло. И снова темь, будто никто и не стрелял. Только гарь пороховая висела в кабине.

- Ну как, Алпетян?

- Смылся, товарищ командир! Ему неудобно стрелять из носовых: мы низко шли.

- Ладно, смотри за воздухом.

- Смотрю, товарищ командир! Ночью бреющим идти опасно: кто знает, какая тут местность! А вдруг вышка какая или деревья! Врежешься еще. Набрал высоту метров сто. И опять Алпетян:

- Товарищ командир! Вижу самолет. Идет за нами, низом! Вот гад, привязался! Прижимаюсь к земле, вглядываюсь в темноту: что-то мелькает рядом!

- Ну, где он, Алпетян?

- Идет нашим курсом. Догоняет! Выше и левей?

- Гм! Догоняет. Конечно, скорость у него больше, чем у нас, но - потерял он наш самолет или хитрит? Может, хочет открыть огонь из турельного пулемета? Вряд ли. Какой смысл? Уж если бить, так носовыми: у него там целый арсенал - две пушки и четыре пулемета. Что-то тут не так. Скорее всего, он нас не видит!? Соображаю: подпустить поближе и снизу, в упор, кинжальным огнем! Алпетян словно мысли мои читал:

- Товарищ командир! Давайте подпустим его, и я сделаю ему харакири!

- Харакири? Давай! Чуть- чуть ухожу от земли, смотрю назад. Мне виден силуэт, но не ясно. Подвожу машину ближе. Ага, теперь вижу - двухкилевой! Значит, все тот же!

- Как у тебя, Алпетян?

- Я готов, товарищ командир! Пусть подойдет поближе Я весь в напряжении. Сейчас разразится огонь, и все будет кончено. Неотрывно смотрю назад. Силуэт ближе. Мне видно пламя выхлопа из-под брюха самолета. Из-под брюха?!. Почему;из-под брюха? У "мессера" пламя с боков!? У меня екнуло сердце: "Это не "мессер", а "БИ-25" ! Это наш самолет!?" В тот же миг Алпетян:

- Товарищ командир!?

- Отставить!- кричу я.- Не стрелять! Это "БИ-25"!

- Вот и я хотел сказать - Алпетян сконфужен не меньше меня.- И откуда его черти поднесли? Уф-ф! Было бы "харакири"! Краснюков добродушно смеется:

- Бывает!- и дает новый курс. Лечу совершенно разбитый. На душе гадко. Подумать только - чуть своих не сбили! Прилетел уставший, с тяжелым настроением. Техник, как бы между прочим, что-то сказал о "девятке". Будто бы Красавцев взлетел только после третьей попытки, и то кое-как. Я отмахнулся с досадой: "Значит, летчик такой! Надо проверить". И вот, проснувшись, вспомнил. Опять неприятность! Если летчик слабый, то никогда тебе не будет спокойно. Оделся, пригласил Краснюкова, и мы вместе пошли в общежитие к офицерам. Общежитие в помещении бывшего клуба. Большой зал, стоят рядами койки. Чисто, хорошо. Дежурный, увидев меня, крикнул "смирно!" и доложил по форме. У меня был разговор к летчикам, у Краснюкова к штурманам. Разделились на две группы, уселись на койках в разных углах зала.

- Ну как, товарищи, самочувствие хорошее?

- Хорошее, товарищ командир!

- У всех? Мнутся, переглядываются. Вопрос поставлен "с подтекстом". Отвечают вразнобой и не очень-то уверенно:

- У все-е-ех

- Ну ладно, тогда поговорим. Командиры звеньев, ваши замечания о прошедшей ночи? Замечания были, но мелкие. Такой-то припоздал с выруливанием по вине стрелка, такой-то, садясь, забыл включить аэронавигационные огни, за что получил замечание от руководителя полетами. Материальная часть у всех работала исправно, а это в боевом деле - самое главное. И у меня уже отложилось в душе чувство благодарности к техникам, к инженеру эскадрильи. Славные ребята! Молодцы.

Докладывает командир третьего звена лейтенант Ядыкин , плотный ширококостный сибиряк с круглым добродушным лицом. У него в звене неприятность: летчик Красавцев дважды прекращал взлет - упускал направление, и взлетел лишь на третий рае. О причине молчит. Известна она ему или не известна? Смотрю испытующе:

- Причина? И сразу вижу - Ядыкин врать не умеет. Опустил глаза, покраснел, сказал тихо:

- Н-не зна-а-ю! Мне досадно.

- Ладно, садитесь. Ищу глазами виновника. Сидит смущенный, недоуменно пожимает плечами.

- Красавцев, что у вас, объясните. Поднимается, разводит руками.

- Не пойму, товарищ командир, что с ней случилось? По рядам смешок. Кто-то тихо бросил реплику:

- Почему с ней? С тобой! Красавцев живо обернулся.

- Нет, Гроховский, с ней! Ого! Это уже интересно: если человек так уверен, где же тогда искать причину? Самолет не лошадь и настроений менять не может.

- Так, хорошо, Красавцев, значит, вы считаете, что дело в машине? Но ведь вы же на ней три дня тому назад тренировались?! Красавцев смотрит мне прямо в глаза:

- Вот в том-то и дело, товарищ командир, тренировался! И привык к ней: машина как машина. А вчера - словно подменили!? Ребята улыбаются. На щеках у Красавцева вспыхнул румянец. Он снова пожал плечами:

- Конечно, товарищ командир, звучит смешно, но это так: самолет почему-то стал другим. И не только на взлете - и в воздухе. Неустойчивый какой-то, тяжелый. И у меня появилась догадка. И вот уже знакомое мне чувство гнева подкатилось к пруди.

- Ладно, Красавцев, садитесь, я облетаю машину. Я весь на взводе. Логически я уже знаю причину. Нужно подтверждение. Но эта волокита принесет много неприятностей. А иначе поступить не могу! Это неизбежно, потому что- потому что... Я внутренне взрываюсь. Ч-черт побери вес эти "потому что"! Почему человек, отстаивая правое дело, должен извиняться перед обстоятельствами, перед самим собой? К черту! На аэродром!? Ко мне подходит Ермашкевич.

- Товарищ командир, разрешите?

- Да, что у вас?

- Боевое расписание. Беру листок. Ермашкевич подсовывает мне планшетку. Листок уже расписан. Тринадцать самолетов. Летчикам опытным - по десять соток, двум молодым - по восемь. Мне тоже десять.

- Та-а-ак, значит я уже опытный? Беру у адъютанта карандаш, и в этот миг краем глаза замечаю движение. Я его ждал! Я ждал его, этого жеста! Поднимаю голову: так и есть - это Алексеев . Встает, смущенно одергивает сбившуюся гимнастерку.

- Товарищ командир, разрешите обратиться?

- Да, пожалуйста.

- Вот вы вчера взяли тысячу пятьсот, разрешите и мне взять столько же! Смотрю на него с восхищением. Эти слова я ожидал услышать именно от Алексеева, от первого! И я не обманулся. Будут, конечно, и другие: вот сейчас поднимется Ядыкин, Шашлов, Гроховский, но Алексеев все-таки первый! Делаю вид, что раздумываю. Пусть доверие командира - взять повышенную нагрузку - будет звучать как поощрение, как оценка, качеств летчика.

- Тысячу пятьсот, говорите? Гм! Хорошо, Алексеев, вам можно. Но учтите - горючего будет соответственно меньше. Глаза у Алексеева сияют:

- Мы знаем, товарищ командир! "Мы"! Это слово звучит для меня как награда, как высокое доверие. Доверие коллектива. Вот они, мои новые друзья, мои славные ребята! Поднимается Ядыкин , встают Шашлов и Гроховский , другие летчики.

- Товарищ командир, и нам тоже? Подавляю в себе желание согласиться. Но нет - рано.

- Товарищи, спасибо за доверие, за порыв, но сегодня эту загрузку повезут только командиры звеньев. Всем остальным могу пока проставить тысячу триста, а двум молодым по тысяче. Согласны? Все согласны, все довольны. Вношу поправку в боевой листок: летчикам по 1300, командирам звеньев по 1500, а себе две тонны. А вот Красавцеву что? Что Красавцеву? А Красавцеву - ничего! В любом случае он сегодня не полетит. Если неисправна машина, какой же тогда разговор? А если исправна, значит, слабо натренирован летчик, и с ним надо еще повозиться. Но нет, тут дело не в летчике, уж в этом-то я уверен. Делаю прочерк против экипажа Красавцева. Ермашкевич смотрит мне через плечо. Говорю ему:

- Красавцев сегодня не полетит. Причину сообщу по телефону с аэродрома. Адъютант прикусил губу, посмотрел на меня многозначительно и тихо, почти шепотом, сказал:

- Товарищ командир, вы, наверное, не знаете, полк борется за стопроцентный выход материальной части. Командир полка... Тихо, тоже шепотом перебиваю его:

- Товарищ Ермашкевич, я назначен сюда командиром эскадрильи, значит, я вправе решать самостоятельно свои вопросы. И еще, потрудитесь сделать так, чтобы листок боевого расписания заполнял я сам. А сейчас раздобудьте машину, мой экипаж едет на аэродром. Все, можете идти.

Как ни тихо происходил этот диалог, но его кое-кто услышал. Это было видно, например, по Алексееву. Конечно, на своих ребят теперь я могу положиться, но в стычке с командиром мне от этого не легче. Субординация! "Девятка" была уже готова, и без лишних разговоров мы заняли свои места. Запускаю моторы. Прогреваю, выруливаю. Дежурный по полетам майор Вуткевич дает мне старт. Я весь наготове: обороты моторам, но не полностью - машина нехотя трогается с места. Бежит, бежит, набирая скорость, и вдруг, словно споткнулась - рывок влево! Энергично додаю обороты левому мотору и держу наготове правый. Ага - выправилась! Добавляю обороты правому, но машина, словно норовистый конь, уже мотает носом. Куда поведет? Вправо? Чуть-чуть убираю обороты левому мотору и, скрепя сердце, даю форсаж правому. Взлетел, но все-таки не туда, куда надо. Мне стыдно (что подумает Буткевич) и в то же время чувствую какое- то облегчение. Все-таки Красавцев летчик что надо! Взлететь на таком утюге ночью, когда впереди не видно ни зги! Убираю шасси. Машина вибрирует. Трясется приборная доска. Чертовски неприятная штука! Ощущение такое, будто сидишь в кресле дантиста, и он неумело сверлит тебе зубы. Набираем высоту. Еле-еле. Машина кренит влево. Штурвал вывернут вправо почти до отказа. Представляю, как Красавцев на таком утюге заходил на посадку. Ведь он мог бы запросто перевернуться на крыло! Краснюков сидит в своем кресле и нет-нет да обернется ко мне.

- Что случилось, командир?

- А вот, посмотри на штурвал! - Краснюков оборачивается.- Видишь, как вывернулся? Это так его нужно держать в горизонтальном полете! - И смеюсь, глядя в растерянное лицо штурмана: - Отпустить?

- Не надо! - поспешно отвечает Краснюков.- У нас же мала высота!

Ссылки: