Тихомолов Б.Е.: Не вернулся история с неисправным самолетом

Мы выбрались из самолета. Мои ребята смущены.

- Ну как? Что вы на это скажете? Алпетян стоит с поджатыми губами. Он возмущен до предела:

- Товарищ командир, да кто же его так отделал? Разве можно летать на таком утюге? Это же верная смерть! Краснюков, прилаживая к поясу шлемофон, сказал сердито:

- Не машина, а гроб с музыкой! Морунов промолчал. Он старшина по званию, и ввязываться в разговор офицеров ему не положено. Свои мнения он выскажет друзьям стрелкам. Подходит техник звена Тараканов , высокий, медлительный, подчеркнуто солидный, как и полагается парторгу. Сейчас у меня к Тараканову отношение настороженное. Он отвечает за состояние материальной части, и машина * 9 стоит в графе готовности. Самолет цел: крылья, хвост и шасси на месте, моторы работают нормально. Что еще надо? И тут я должен заявить, что самолет неисправен! Как воспримет ом это? Ясно же, все в нем воспротивится, и опять-таки - формально он будет прав. Но Тараканов неожиданно сам выручает меня.

- Товарищ командир, мы с инженером все выяснили. Удивленно таращу глаза.

- Что именно?

- А как же, Карпин на бреющем в деревья вмазал! У меня даже дух захватило от такого сообщения. Уж я-то знаю, что значит врезаться на бреющем в деревья!

- А как же!? Как же он жив-то остался?! Подошел инженер эскадрильи.

- Что будем делать? - обратился я к Гриневу.- Самолет разрегулирован и к полету негоден. Инженер пожал плечами и, словно ища поддержки, растерянно взглянул на Тараканова.

- Сложно все это, - произнес он, глядя под ноги.- Командир полка знает, что Карпин врезался в деревья, но машина-то цела, и значит, ничего не произошло!

- Да, да, конечно! - вставил я.- Вы хотите оказать, что при таком положении никто не возьмет на себя смелость отставить самолет от полета? Так ведь?

- Да, - согласился инженер.- Ведь если "девятка" не полетит, тогда придется давать объяснения и выявлять виновных. А Карпина за это по головке не погладят: дело подсудное. Значит, ЧП! Командиру полка, неприятность. Тараканов нетерпеливо кашлянул. Я повернулся к нему:

- А каково ваше имение как парторга?

- Ставить самолет на прикол, раз он плохо ведет себя в воздухе! - твердо оказал Тараканов.- Мы попробуем его исправить. Но это сложно. Нужно повозиться несколько дней. На том и порешили. Я позвонил в штаб и сказал Ермашкевичу, что "девятка" неисправна и в бой не пойдет. Боевое задание полк получал на КП аэродрома. Мы сидели в большой уютной землянке, за тремя рядами длинных столов, заваленных сейчас шлемофонами, планшетами, развернутыми картами. Командир полка, начальник штаба, начальник связи, метеоролог - все на своих местах. Командир явно не в духе, и только я, наверное, один догадывался - почему. Вот он встает, поднимаясь тяжелой глыбой, упирается кулачищами в стол и, глядя перед собой, как это обычно делают люди, твердо убежденные в своей правоте, без всяких предисловий задает вопрос:

- Командир первой эскадрильи, почему вы не проставили в боевом расписании экипаж младшего лейтенанта Красавцева ? На КП сразу наступила тишина. Видимо, все-таки люди знали об инциденте с самолетом, и предстоящее объяснение вновь назначенного комэски интересовало всех: "А как он себя поведет?" Я встал, стараясь изо всех сил казаться спокойным.

- Ему не на чем лететь, товарищ командир.

- Та-а-ак, - все еще глядя перед собой, с угрожающей интонацией в голосе оказал он.- А "девятка"?

- "Девятка" неисправна, товарищ командир. Вы же знаете, Карпин врезался на ней в деревья. Самолет разрегулирован. Командир, вперив в меня тяжелый взгляд, опросил с расстановкой:

- Кто вам это сказал?

- Это я вам говорю. Подполковник растерялся. Он вскинул голову, хотел что-то возразить, но передумал, видимо, сбила с толку моя решительность: никто в полку никогда ему не возражал, а тут? Тяжелая рука потянулась к бобрику волос, пригладила, поправила ремень с громоздкой деревянной кобурой маузера, который он, не участвуя в боевых полетах, неизвестно зачем носил.

- Хорошо, - после длинной паузы сказал Гусаков и кивнул на выход.- Выйдемте отсюда. И мы, сопровождаемые изумленными взглядами летчиков, вышли. Оба. Я впереди, он за мной, будто вел меня под конвоем. Мы отошли подальше и остановились. Было уже темою, но не настолько, чтобы не заметить, как любопытные высыпали из землянки. Я был спокоен, совершенно спокоен: правда на моей стороне, и командир сам это доказал своим нелепым предложением поговорить наедине. Он был в невыгодном положении: в разговоре с глазу на глаз я мог, отбросив уставные положения, высказать ему все, что думал. А думал я о нем нелестно.

Дело в там, что я вспомнил одну историю, слышанную мною в первые дни войны. См. Гусаков

Мы стоим друг перед другом в сумеречной темноте. Я понимал его. Он запутался в нагромождении причин и теперь хочет выкарабкаться. Его любимец вывел из строя самолет, и Карпину по закону военного времени грозил трибунал. Трибунал повлек бы за собой... Многое повлек бы за собой трибунал! Сейчас, пытаясь подавить меня своим величием, подполковник раздумывал, с чего бы начать. Мое вызывающее поведение он расценивал по- своему ("Значит, кто-то стоит за его спиной"). А кто стоял за моей спиной? Смешно подумать, никто! Но он не знал этого и боялся меня.

- Ну,- наконец сказал Гусаков, поправляя портупею.- Продолжим разговор.

- Продолжим. Гусаков засопел, распаляя себя:

- Так кто же в полку командир, я или вы?

- В полку вы, в эскадрилье я.

- Вон как? - удивился Гусаков.- А если я вам прикажу!

- Прикажите, - холодно сказал я.- Это ваше право. По уставу я обязан выполнить любое приказание вышестоящего начальства, даже такое вот - преступное, а потом обжаловать его, что я и сделаю. Я тотчас же напишу рапорт командующему об отказе служить в вашем подчинении и объясню причины. Я от этого не потеряю ничего, для меня везде найдется боевой самолет. Наступило тягостное молчание. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и скрипел амуницией. А я глядел на звезды, и в груди у меня было пусто.

- Гм, да, - наконец примирительным тоном сказал Гусаков.- Не будем ссориться. Нам вместе воевать. Пошли, скоро вылет. Я надеваю парашют, собираясь забраться в кабину, и вдруг слышу, кто-то спросил:

- Где командир? Подошел Алексеев . Он прерывисто дышал - видимо, бежал ко мне от дальней стоянки. В голосе явная обида:

- Товарищ командир, а вы меня обманули!

- В чем?

- А как же! Мне дали тысячу пятьсот, а себе взяли две. Я от души смеюсь. Мне чертовски нравится этот парень.

- А-а-а, бывает, бывает. Ну ладно, Алексеев, так и быть, завтра повезешь две! И опять смеюсь, но уже про себя. Завтра я его тоже обману: ему дам две, а себе возьму две с половиной. Мы вылетаем дружно - двенадцать самолетов, а "девятка" осталась на приколе. И вернулись мы дружно, все двенадцать экипажей. Ожидая штурманов, заполнявших боевое донесение, летчики делились впечатлениями. Пуще всех шумели мои. Оказывается, с этой загрузкой никто не почувствовал никакой разницы. Так же бежала машина, так же оторвалась. Летчики других эскадрилий ревниво прислушивались.

- А форсаж на взлете давали?

- Форса-аж?! Что ты! Нам комэска запретил. Говорит: "Жалейте моторы!" Я смеюсь про себя: тут все дело в самовнушении. Конечно, когда смотришь на самолет, под брюхом которого висят полутонновые чушки, так оторопь берет. Уж очень они большими кажутся против соток. Привыкнуть надо, и все тут. А самолету все равно, что поднимать - бензин или бомбы. А в столовой сюрприз, во всю стену плакат: "Пламенный привет тяжеловесной эскадрилье!"

- Ого! Вот это да-а-а. Си-ила! Конечно, законные сто граммов, оживленные разговоры. Мои ребята чувствуют себя именинниками. Направо и налево дают советы. Они уже асы, тяжеловесы. Легли спать в приподнятом настроении, а проснувшись, узнали: не вернулся Красавцев .

- Как не вернулся? Ведь он же не летал?

- Вот то-то и оно, что летал! Позже только, когда полк ушел. Командир вызвал! У меня оборвалось в груди. Все-таки сделал по-своему! Списал самолет! Война! Теперь с него взятки гладки!

Ссылки: