 |
Тихомолов Б.Е.: Мы и союзники в Тегеране
Советское посольство размещалось в обширной усадьбе, некогда принадлежавшей богатому персидскому вельможе. Большой парк, могучие кедры, платаны, пруды с ярко-красными стаями рыб, плакучие ивы. Воздух насыщен прохладой журчащих арыков. Высокая каменная стена надежно огораживала территорию посольства от нескромных взглядов. Мы были сначала удивлены, когда узнали, что Рузвельт остановился в нашем посольстве, но потом все разъяснилось. Оказывается, советской разведке стало известно, что группа агентов третьего рейха, под руководством матерого эсэсовца штурмбанфюрера Отто Скорцени готовилась по поручению Гитлера выкрасть в Тегеране президента Рузвельта и ликвидировать "большую тройку". В случае удачи в этой операции Гитлер рассчитывал договориться с Америкой и тем самым повернуть ход войны в свою пользу.
Советское и английское посольства были в непосредственном соседстве, американская же миссия находилась на окраине города. На это и рассчитывала немецкая разведка. Если бы Рузвельт остановился у себя, то; кому-то пришлось бы ездить каждый день на переговоры по узким улицам города, а это было опасно. Улицы Тегерана усажены платанами. Несмотря на конец ноября, листья с деревьев еще не облетели. Мы, ни на минуту не забывая, что находимся за границей, старались увидеть что-то необыкновенное. Но ничего такого в глаза не бросалось. Такие же улицы, дома, деревья, как, скажем, в Ташкенте, и люди такие же. Но скоро мы освоились и стали подмечать признаки отсталости страны и социального неравенства. Улицы иранской столицы носили отпечаток какой-то странной смеси архаичности и современности. Цокали подковами лошади, впряженные в фаэтоны, громыхали моторами автомобили старинных марок, неслышно катились новенькие "форды", "бьюики", "фиаты" и тут же вышагивали с гордо поднятой головой верблюды, семенили ослики. Среди пестро одетой публики из коренного населения выделялись люди, явно не знающие, куда себя деть. Хорошо одетые, они либо разъезжали в шикарных лимузинах, либо просто фланировали вдоль тротуаров. Это были состоятельные беженцы из охваченной войной Европы, сумевшие вовремя перевести в Тегеран свои капиталы и жить здесь безбедно. Конечно же, среди этой толпы находились и фашистские агенты. Прежде чем установились дружественные отношения между Ираном и антигитлеровской коалицией, престарелый Реза-шах , не скрывавший свои симпатии к Гитлеру, создал условия резидентам абвера. Реза-шах отрекся от престола и бежал в Южную Африку, а тщательно законспирированная гитлеровская агентура осталась. Зная об этом, американская военная охрана, сопровождавшая на совещание остальных членов своей делегации, остановившихся в миссии США, каждый день устраивали в городе своеобразный спектакль. Вдруг откуда ни возьмись выскакивают "виллисы", резко тормозят, и на мостовую с пулеметами в руках спрыгивают ловкие парни. Раз-два!-пулеметные сошки уперлись в асфальт, и уже на тротуаре в картинной позе раскинуты ноги, и солдат держит приклад у плеча. А мимо: Фррр! Фррр! Фррр! - проносятся машины. Парни вскакивают, облепляют "виллис", и только дымок остается.
В Тегеране мы пятый день. Солнце светит. Теплынь. Воркуют голуби. Шуршат листвой платаны. По утрам над минаретами сияет снежной вершиной гора Демавенд. Экзотично. Красиво. По вечерам по городу тянет запахом жареных каштанов, дынями, апельсинами. Отношение к нам со стороны населения самое предупредительное. Все хорошо, все отлично, но - Ностальгия, наверное, болезнь инфекционная. Наверное, мы подхватили ее от тех ребят, которые стоят на карауле возле наших самолетов. Скучно. Надоело. Скорее бы домой! Вчера, когда мы проходили с Глушаревым в районе Старого базара, к нам подошел средних лет иранец, приложил руку к груди, извинился за себя и за товарища, сидящего у порога чувячной мастерской, и сказал, что они просят разрешения потрогать рукой - наши сапоги! Мы с Глушаревым удивленно переглянулись,но отказать такой просьбе не могли. Пусть потрогают. Нам краснеть за выделку советской кожи не придется. Мы подошли, поставили ноги на порог. Мастеровые с благоговением притронулись кончиками пальцев к голенищам, поцокали языком: "Ах, ха- ароший русска хром!" На обед пошли группой, человек пять. Идем по тротуару тихо, вежливо. Встречным уступаем дорогу. По узкой улице мечутся звуки южного города: цоканье копыт нагруженного ослика, журчание воды, текущей по асфальтовым канавкам по обочине дороги, неумолчные страданья голубей, скрип колес, плач ребенка во дворе. Навстречу нам по противоположной стороне улицы идет, печатая шаг, английский офицер. Чопорный, строгий. Высокий белый воротничок подпирает подбородок: голова чуть-чуть запрокинута назад, надменный взгляд устремлен в пространство. Прошел. Не увидел нас. Не заметил.
- Валяй, валяй! - бормочет про себя Романов.- Скатертью дорога! Невежда. Через минуту слышим гомон. Из-за угла навстречу, заняв всю проезжую часть улицы, размахивая руками и громко разговаривая, шествует группа американских военных. Увидели нас, засияли улыбками. Старший из них, майор по званию, высокий круглолицый блондин, вежливо взял под козырек и так держал, пока мы, ответив на приветствие, не прошли. А он, обернувшись, и все еще держа руку у головного убора, восхищенно глядел на нас, как на заморское чудо. Несомненно, это была дань успехам наших войск на советско-германском фронте, бьющим фашистских оккупантов один на один, без помощи союзников, которые не очень-то уж торопились открывать второй фронт .
- Хорошие ребята! - сказал кто-то.
- Хорошие, когда спят.,. - проворчал Глушарев. Да, конечно, еще бы! Ребята славные? пока наши в битве с фашизмом таскают для них каштаны из огня! Кому война, кому прогулка. По пути нам попался винный магазинчик. За широким стеклом - небольшое помещение. Стойка. За стойкой толстенный иранец, и за его спиной во всю стену - полки, Заставленные всевозможными бутылками. Зашли. Хозяин, круглый, как луна, сощурил в радостной улыбке заплывшие глаза. Толстыми волосатыми пальцами проворно переставил рюмки, одернул фартук и замер в красноречивой позе готовности. Мы уставились на полки. О-хо-о! Сколько здесь разных вин! Но местных нет. Английские, французские. Высокие, низкие, пузатые бутылки с радужными этикетками. Выкладывай туманы - пей! В это время гомон за дверью. Оборачиваемся - американцы! Тот же самый майор и компания. Ввалились. Веселые, шумливые.
- Окэй!
- Окэй! Майор показывает жестом:
- Выпьем?
- Выпьем. Рузвельт, Сталин!
- О-о-о! Американцы польщены. Майор резко повернулся к бармену, небрежно ткнул пальцем по направлению к полкам:
- Виски! Бармен проворно достал бутылку, вытер ее тряпкой, откупорил. Поставил рюмочки, хрупкие, маленькие, как наперсточки - десять штук. Разлил. Майор широко улыбнулся, взял рюмочку за тоненькую ножку:
- Плииз! Поднимаем в полной тишине. Майор из вежливости ждет, что скажу я, а может быть, хитрит, зная, что именно я скажу? А мне только этого и надо!
Хитри, хитри, майор, у меня свой план! Оглядываю американцев, поднимаю рюмку над головой:
- За дружбу!
- О-о-о!! Понято без переводчиков. Чувствую, что попал в са-мое-самое! И тут наш взгляд упал на две стойки с белыми стеклянными шарами. На шарах по-английски надпись: "Бар", и вниз, под двухэтажный дом из красного туфа, - ступеньки в подвальное помещение, откуда лились приглушенные звуки джаза. Вообще- то я не любитель ресторанов: у меня к ним предубеждение. Слишком дорогое удовольствие, если идешь за свои "кровные". Ну, а если за "бешеные" - тогда другое дело! Но у меня никогда "бешеных" денег не водилось. Профессия не та! Не тот характер. Мы переглянулись. Чуть-чуть поколебались (хватит ли наших туманов?), однако есть-то надо!
- Ладно, ребята, пошли! Спустились в небольшой вестибюль. Направо - вешалка и негр-швейцар в золотых галунах. Налево - за широкими портьерами - вход в ресторан. Джазовый оркестр играет какое-то танго. Красиво играет, хорошо. Швейцар с широкой радостной улыбкой принял наши фуражки: что-то быстро заговорил, пробежал вперед, раздвинул портьеры:
- Плииз! Мы вошли. Танго оборвалось. Оркестранты, сидящие слева на подмостках, вытянув шеи, с нескрываемым интересом уставились на нас. Я кивком головы поздоровался с ними. В ответ засияли улыбки. Дирижер, словно собираясь взлететь, взмахнул руками, и трубы, флейты, саксофоны, грянули "Катюшу"!
- Здорово! Вот это да! - отметил Белоус. Небольшой зал на пять-шесть столов, высокая длинная стойка с батареей бутылок и рюмок, человек десять посетителей, в основном американские военные. Среднего роста, седой, но подвижный бармен с черными проникновенными глазами влетел в зал, блеснув перстнями, приложил в почтительном поклоне руки к груди:
- О-о-о! Ита нам ба-алшая честь! Прахадите, пажал-ста, гаспада афицер! Пажалста! Сам придвинул недостающий стул, усадил. И уже стоит официант - сама готовность! Большущие глаза, лохматые ресницы. Продувная бестия! Бармен спросил:
- Что прикажете? - И посыпал разными мудреными названиями. У меня похолодело под ложечкой: "Хватит ли наших денежек?" Остановились на каком-то труднопроизносимом супе и рыбе в соусе. Пить? Нет, пить не будем. Бармен понимающе кивнул. Да, да, конечно, русские, это такие странные люди! Музыка ласкала слух. Звучали наши родные мотивы: Дунаевский, Шостакович, Соловьев-Седой, Чайковский. Подали суп с мудреным названием. Это был крепкий бульон с разбитым в тарелку сырым яйцом, белок которого сваривался на наших глазах. Романов поморщился:
- Борща бы. Хлеба - кот наплакал: несколько тоненьких ломтиков. Шепотом говорю:
- Ребята, на хлеб не наваливайтесь, чтобы досталось всем, а добавки просить неприлично.
- Понима-а-ем, заграни-ица, - вздохнул Белоус. Бульон оказался вкусным и сытным. Мы доканчивали каждый свою порцию, когда к нам подошел американский офицер. Щелкнул каблуками, мотнул головой и в поклоне что-то спросил. Мы непонимающе переглянулись. Военный улыбнулся и обратился к бармену.
- О-о-о! - сказал бармен, выходя из-за стойки. - Американский офицер просит у вас разрешения сыграть танго. Он хочет танцевать со своей подругой.
- Танго-о-о?! - удивился я. - Так пусть обращается к оркестру.
- О-о-о, нэт! - сказал бармен. - Оркестр в вашу честь играйт только советска музыка. Все остальной - с ваш разрешений. Я бросил взгляд на капельмейстера. Он выжидатель-.но смотрел в нашу сторону.
- Окэй! - сказал я и утвердительно кивнул головой. Нам было неловко. Если бы не этот офицер, мы так бы и не знали, какой чести были удостоены. А погордиться лишний раз за родину, ей-ей, было не грех!
Хоть все то, что говорилось в зале совещания Большой Тройки, было для нас неведомо, мы не могли не ощущать связь с происходящим. Второй фронт - вот что было основой основ переговоров! Сталин один против двоих. Удастся ли ему убедить своих оппонентов прекратить дальнейшее оттягивание с открытием второго фронта? Привезем ли мы домой на родину радостную весть? И уже не радовала нас заграница, и раздражало воркованье голубей, и не трогал шелест листвы на платанах. Хотелось домой. Пусть там пурга, мороз, скрипучий снег под ногами. Пусть. Но это родина, которая зовет! И словно согласуясь с нашим настроением, в вечер под второе декабря вдруг похолодало. Выпал снег в горах Хузистана, морозный ветер опалил на платанах листья, и они шурша закружились по асфальту улиц.
А утром второго декабря - команда: "Готовиться к вылету!" Широкое крыльцо с белыми колоннами, шеренги советской и американской военной охраны, фоторепортеры, кинооператоры, все взволнованно ждут появления Рузвельта . Медленно отворилась тяжелая дверь. Два филиппинца выкатили на площадку коляску с президентом. Затрещали кинокамеры, защелкали затворы фотоаппаратов. Рузвельт в черной накидке, поверх которой наброшен клеенчатый плащ цвета хаки. На голове - старомодная шляпа с помятыми полями, в зубах длинный мундштук с сигаретой. Президент широко улыбался, но даже издали было видно, как он устал, а ведь перед ним еще лежал далекий путь в Америку! Два рослых американских сержанта, взбежав по ступенькам посольства, легко подхватили коляску, поднесли ее к "виллису" и пересадили президента на переднее сиденье, накрыли ноги толстым ковром, затянули брезентом. Появился Сталин с Черчиллем .
Сталин первый подошел к автомобилю. Крепкие рукопожатия, несколько фраз на прощание. Подошел Черчилль и тоже попрощался. Шофер запустил мотор. Несмолкаемо трещали кинокамеры. На подножки "виллиса", словно заводные, вскочили четыре человека из охраны президента, двое из них, с ручными пулеметами в руках, картинно упали на крылья машины. Рузвельт, широко улыбаясь, поднял правую руку с двумя расставленными пальцами: "Виктори" - "победа"! "Виллис" рванулся с места, вслед за ним помчались и остальные две машины из свиты. Небо неуютно хмурилось сырыми облаками. Аэродром встретил нас настороженно. Вроде бы все было так, как и обычно, и в то же время, что-то все-таки не так. Экипажи, разойдясь по самолетам, занялись подготовкой машин к вылету. Каждый делал свое дело, но был настороже. Все чего-то напряженно ждали. Рядом с нами, крылом в крыло, стоял самолет "Си-47" , на котором прилетел глава советской делегации Сталин, и к этой машине было сейчас приковано общее внимание.
На другой половине аэропорта американцы готовили к вылету четырехмоторный самолет. Техник, взобравшись на высокое крыло, заправлял баки горючим. Держа над воронкой шланг, он то и дело бросал любопытные взгляды в нашу сторону. Отревели моторы, и над аэродромом повисла тишина. Напряженная, необыкновенная. Люди разговаривали шепотом. Мы выстроились возле правого крыла и замерли в ожидании. На американской половине техники закончили заправку. Сидевший на крыле, вынул воронку и, держа ее под мышкой, принялся заворачивать пробку горловины бака. Завернул, поднялся, да так и застыл в напряженной позе. Словно электрическая искра пролетела над аэродромом. Замерло все.
Тихо. И в этой тишине стал отчетливо слышен нарастающий звук шуршащего гравия под колесами автомобиля. Длинный черный лимузин остановился возле нас. Щелкнул замок открываемой дверки. Полуобернувшись, я впился глазами в коренастую фигуру Сталина, выходившего из машины. Навстречу ему спешил командир самолета полковник Грачев . Скомандовав "смирно" и взяв под козырек, он доложил о готовности экипажа к полету. Выслушав рапорт, Сталин пожал ему руку, и тот, отступив на шаг в сторону, пригласил пассажиров на посадку. Сталин поднялся по трапу, вслед за ним вошли в самолет Ворошилов и Молотов. Дверь закрылась, Грачев запустил моторы, и общее напряжение спало. Принял нормальную позу американский техник, стоявший на крыле, зашевелился шофер автозаправщика, и моторист, поставив под колеса колодки, побежал исполнять какое-то приказание летчика.
Приехали и наши пассажиры. Погрузились. На этот раз Петров втащил свой желтый чемодан первым. Сел и засмеялся: "Здесь опаздывать нельзя!" Взлетели. Набрали высоту. Перевалили через горы. Пролетели над Каспием. И вот мы уже дома. Пасмурно. Ветрено. Летит песок в глаза. Вокруг аэродрома, куда ни кинешь взгляд, частоколом стоят нефтяные вышки. Баку. Все для войны! Все для победы! Погода явно портится. Это здесь, на юге, а что творится по пути? Техники уже копаются в моторах. Нужно снова обмотать теплоизоляцией масляную проводку, надеть чехол на маслобак; по трассе мороз под тридцать, и мы должны встретить его во всеоружии. В Москву добирались трудно: туманы, пурга, густые снегопады. В свистопляске пурги нашли аэродром. Сели. Моторист, прикрываясь воротником куртки от хлестких ударов снега, выбежал на стоянку - встретить самолет. Зарулили, выключили двигатели. Все! Рейс окончен! Открыли дверь, глотнули воздуха, суматошного, родного. Моторист, зажимая струбцинками рули, сказал сочувственно:
- Не повезло вам, товарищ командир, не долетели.
- Как не повезло?? - удивился Белоус. - Да мы, знаешь, где были? Я дернул радиста за локоть:
- Не болтай, чего не следует! Об этом сообщат без нас. Белоус осекся:
- Да, конечно, вернулись. А что, про другие экипажи не слыхать?
- Сгинули. - Уныло сказал моторист. - Как сквозь землю провалились! Семь самолетов. Надо же! Их и лыжники искали, и воинские части. Погода плохая? Мы переглянулись. Ясно! Это результат наших ложных сообщений по радио о маршруте полета. Для наземных служб десять дней тому назад шесть самолетов, выполняя специальное задание правительства, вылетели на восток, и аэропорты этой трассы были готовы нас принять. Нас ждали в Перми, а мы сели - в Сталинграде. И, пока мы были в Тегеране, нас искали, как без вести пропавших! Лишь на третий день, когда в газетах и по радио был объявлен текст Тегеранской декларации трех держав, весь мир узнал, куда и зачем мы летали. С чувством великого волнения читали мы этот документ. В его скупых строках ощущался призыв к напряжению запасников души. Победа будет, но только ценой общих усилий всех советских людей. И я уже не сомневался: не сегодня-завтра последует приказ о моем возвращении в полк. И настроился. И, между прочим, напрасно.
Ссылки: