Тихомолов Б.Е.: Лечу в Ленинград

Я лечу в Ленинград. Волнуюсь. Сотни наставлений, тысячи советов. Маршрут полета знаю назубок. Взлечу, обойду Москву с восточной стороны и возьму курс на Тихвин, до которого лететь 525 километров над местностью, где совсем недавно был враг. Линия фронта слева. Близко. Зазеваешься - пиши пропало.

- Срежут сразу! Там истребители только и шастают, - говорят мне ребята, - так что мотай на ус. Мотаю. В Тихвине посадка. Заправка бензином. Дальнейший полет под эскортом истребителей. Ладожское озеро пересеку в самой нижней его части. Выходить к Ленинграду буду прямо на маяк. Левее, метрах в трехстах, - немцы.

- Мотай на ус! Мотаю. Я беспокоюсь, а далеко ли виден маяк?

- Далеко.- говорит одни.

- Так себе, - говорит другой.- Смотря какая погода. Там часто налетают туманы. Так что - мотай на ус. Мотаю. Туманы? Гм! А вдруг мне "повезет" и будет туман или дымка. Долго ли уклониться? Ведь триста метров! Ко мне подходит Вася Челышев , отводит в сторону.

- Слушай, когда прилетишь в Тихвин, там наверняка будут стоять десятка два транспортных самолетов. Им тоже в Ленинград. Но прикрытия не дают. Понял? Они будут ждать тебя. Я готов был обнять этого доброго парня:

- Понял, Вася, понял! Мы вылетим вместе. Вася ухмыляется:

- Только учти: истребителям это не нравится, скорость мала, и им приходится кружиться в вальсе. Мотай на ус. Мотаю. Наконец приезжает фельдъегерь. Пожилой, усатый. В тулупе, в валенках, с громадным кожаным портфелем. Я его не знаю. Он критически осматривает меня: "Новенький?" - и цепкими пальцами прижимает к себе портфель. Взлетаем. Удивительно приятное это чувство-волнение новизны! Я еще не был "там", и мне предстоят открытия. Я не знаком с природой северней Москвы, и, стыдно признаться, я еще не был в Ленинграде вообще. Не пришлось. Не успел. Отсюда волнение. Красавец город встает в моем воображении, окутанный колючей проволокой, огороженный рвами, противотанковыми надолбами, "ежами", обложенный мешками с песком, заваленный снегом. Хмурый, суровый, непоколебимый. Москва, как и всегда, окутана мглой. Держусь ее восточной стороны. Леса, леса. Видимость только вниз. Строго выдерживаю курс. Но - что это? Мимо мелькнул человек, повисший на стропах! Еще чуть-чуть, и мы столкнулись бы. Удивленно пялю глаза во мглу. Вот - еще один! Пригасил парашют, стремительно валится вниз. Опытный, ч-черт? И вдруг меня осеняет догадка: "Шпионы! Диверсанты! Лазутчики! Надо предупредить своих!"

- Ваня! Ваня! Быстро свяжись со штабом, доложи: "В восточной стороне Москвы, в районе Пушкино, сброшены парашютисты!"

Круто разворачиваюсь, пикирую к земле. Ищу. Бесполезно. Видимость скверная, а под нами лес, лес и малонаселенная местность. Становлюсь на курс и долго не могу прийти в себя от наглости фашистов. Подумать только, средь бела дня сбрасывать шпионов, чуть ли не на самую столицу. Воздух проясняется. Виден горизонт, видно все вокруг. Неприглядная картина! Расщепленные снарядами сосны, вывернутые с корнем березки. Все покрыто снегом, но даже толстый слой его не в силах скрыть изборожденное воронками лицо земли. Тихвин . Среди длинной и узкой лесной прогалины - аэродром. Левая часть вся уставлена самолетами "ЛИ-2", правая-почти пуста. Лишь возле одинокой землянки стоит с десяток истребителей американской конструкции с крикливым названием "томогаук" . Садимся, заруливаем к транспортникам. К нам тотчас же подъезжает бензозаправщик. Фельдъегерь сидит в кабине, топорщит усы, держится за портфель. Он не намерен вылезать. Ну, ладно, Фома Кузьмич, сиди, а я погуляю. Пока Ваня Архангельский возится с самолетом, я вылезаю и медленно иду вдоль границы летного поля. С любопытством осматриваюсь. Мне все интересно здесь и немного жутко. Молча, плотной стеной стоят сосны - хранительницы тайн. За ними - нетронутый девственный снег, усыпанный сосновыми иголками. Ни одного человеческого следа! Оно и понятно: чуть ли не на каждом шагу - предупредительные надписи на фанерках: "Не ходить - мины!" Вглядываюсь в снежную целину и нахожу то, о чем мне говорили ребята: "подснежники!". Вон, странным образом прислонившись к подножию сосны, застыл округлый ком рыхлого снега. Под комом - щель, в темноте которой из-под угловатого козырька немецкой каски выглядывает жуткий оскал мертвеца. Пришел, увидел и - не победил. Откуда ты? Из какой земли гитлеровской Германии? И кто оплакивает тебя сейчас горючими слезами? А вон, левее - торчит из-под снега рука с черными скрюченными пальцами. Не далась ей Россия!? А вон нога в подкованном солдатском ботинке. "Подснежники". "Хайль Гитлер!" Вот тебе и "хайль". Возвращаюсь к самолету. Заправщик отъехал в сторону. Можно запускать мотор. Но я не тороплюсь. Оглядываю длинную вереницу стоящих вдоль леса "ЛИ-2". Кое-где еще не закончены работы. Бортмеханики торопятся, летчики нервничают. Ко мне запыхавшись подбегает один из них: молодой, веснушчатый, голубоглазый. Наверное, второй пилот. Шапка сбита на затылок, комбинезон расстегнут. Видно, бежал с дальнего конца. Жарко.

- Слушайте, пять минут еще можете подождать, а?

- Можно.- Неожиданно спрашиваю:

- Жантиева знал? Летчик кивает головой:

- Ибрагим Увжикоевич ? Знал. Его сбили над Ладогой. Вот так же отстал! Нырнул, и все тут. "Нырнул". Как просто! А ведь жил человек добрейшей души. Высокий, красивый. Осетин. Работал. Имел жену, детей. Был счастлив. Но пришли эти вот - "подснежники" и убили. За что? Летчик не уходит, видимо, что-то хочет спросить. Я поощряю его кивком головы:

- И еще, пожалуйста, ребята просят - держите скорость поменьше. Прошлый раз какой-то из ваших как дунул! И мы остались без прикрытия. Еле ноги унесли. У них ведь пушки, а у нас - шкасики.

- Ладно, учту. Все?

- Все.

- Ну, беги! Ваши пять минут уже прошли, тебе вон машут. Еще раз окинул взглядом воздушную армаду. Все работы закончены, все готовы. Кое-кто уже запускает моторы. Правильно! Им надо взлететь раньше меня, сгруппироваться, а я их догоню. Не торопясь забираюсь в кабину. С другой стороны аэродрома за мной наблюдают. Летчики-истребители садятся в самолеты. Один из них, высокий, с горделивой осанкой, прохаживается вдоль линейки. То и дело посматривая на часы и оглядываясь в мою сторону, он делает подчеркнуто-нетерпеливые движения руками.

- Кто это? - спрашиваю у шофера-заправщика.

- А! - досадливо махнув рукой, ответил шофер.-

Командир эскадрильи.- И, подняв воротник полушубка, неожиданно добавил: - Дерьмо-человек. Я смущенно промолчал. Шофер пожилой, ему лучше знать. Однако - эпитет? Ревели моторы, кружилась снежная пыль, и самолеты один за другим уходили в серое небо. Они везли медикаменты и продукты осажденному Ленинграду. Подождав, когда вылетит последний самолет, подрулил к старту и я. Командир эскадрильи, сделав мне кистью руки небрежный жест, не торопясь подошел к моему самолету, взобрался на крыло. Ко мне в кабину глянуло обветренное худощавое лицо с белесыми глазами.

- Слушай, ты, - вызывающе сказал он, увидев в моих петличках два "кубаря".- Чего ты резину тянешь? Мои хлопчики сопровождают тебя, а не этих! - он кивнул головой в сторону взлетевших "ЛИ-2" и грубо выругался.

- Понял? Меня затрясло от бешенства. Так оскорбить летчиков-тружеников!

- Понял, - как можно спокойней сказал я, глядя в упор в его глаза. - Все понял. Я оттолкнул от борта его руки и с треском захлопнул фонарь. Мы догнали летевших беспорядочной кучкой "ЛИ-2" возле Волхова. Забравшись в их середину, я сбавил скорость и осмотрелся. Странное это было зрелище. Мы летели плотной жужжащей кучкой над самой землей, а над нами рассерженными осами стремительно носились тройками, взад и вперед, наши истребители. Фашистские молодчики были тут как тут. Они, в свою очередь, держась на почтительной высоте, ходили лад нашими и высматривали - не отстанет ли кто из "ЛИ-2"?

- Слоеный пирог, - высказал Ваня Архангельский свои соображения. Он был у меня в экипаже оптимистическим философом.

Ссылки: