Тихомолов Б.Е.: Курсант Алексеев

Мы не ожидали в Семипалатинске пасмурной теплой погоды. Сквозь тонкий слой снега тут и там проглядывали черные проплешины земли, и от этого аэродром выглядел неряшливо. Мы сели. Не зная, куда рулить, я отодвинул фонарь кабины и приподнялся на сиденье. Ага! Вон кто-то бежит навстречу, машет руками. Порулил к нему. Развернул машину и поставил ее на якорную стоянку так, как сигнализировал мне молодой и нескладный моторист в старой, видавшей виды прорезиненной куртке.

С минуту я сидел, отдыхая. Все-таки пять часов полета в довольно скверную погоду давали себя знать. Остудив моторы, я с чувством грустного недоумения ударил пальцами по лапкам выключателя. Моторы, смачно похлюпав, остановились. Все! Конец. Отвоевалась старушка! Не бомбить тебе больше фашистов. Не блестеть серебром в лучах прожекторов и не стонать от осколков. Но ты не радуйся, старушка, и покоя не жди. Всякие летчики будут садиться теперь в твою кабину. И не летчики даже - ученики. И ты не будешь для них плацдармом, защитой, надеждой. Ты не будешь возмездием. Ты будешь просто трамплином учлета. И никто не погладит тебя любовно рукой, и не поблагодарит за то, что вынесла ты экипаж из огня зенитной сумятицы.

Я был взволнован по-настоящему. Взволнован так, будто мне и в самом деле предстояло расставание с настоящим живым другом. А машина, действительно, была словно живая. Еще теплились в кабине запахи горячих моторов, еще потрескивали, остывая, цилиндры и слышен был шорох в наушниках. Евсеев опустился на землю по лестнице, подставленной Кравцовым , и стоял поодаль, и уже в руках у него был портсигар.

Продувая мундштук папироски, он с каким-то интересом поглядывал на хвост самолета. Что он там увидел? Я вылез на крыло и бросил взгляд туда же, куда смотрел Евсеев. Моторист, совсем еще мальчишка, долговязый, в замызганной шапке-ушанке, в грубых солдатских ботинках с обмотками, выглядел, действительно, интересно. Но не это привлекало к нему внимание, а его какое-то странное поведение: Он стоял, почти весь прижавшись к самолету, и любовно гладил ладонью небольшую рваную пробоину в борту, которую так и не успели залатать после недавнего вылета на цель. И лицо моториста, совсем еще по-мальчишески свежее, с легким пушком на щеках, выражало столько благоговения к машине, что у меня благодарно и сладко закатилось сердце. Я спрыгнул на землю. Моторист вздрогнул, обернулся на шум и, встав по стойке "смирно", лихо приветствовал меня, взяв под козырек:

- Здравствуйте, товарищ командир!

- Здравствуйте, - ответил я, отдав ему честь. - Вы кто - моторист?

- Никак нет, товарищ командир! - бойко ответил паренек.- Я учлет.

И, подумав, добавил: - Старший сержант Алексеев! Прохожу ночное переучивание на "ИЛ-4" . Ну, совсем огорошил меня этот парнишка! Контрастная фигура, что и говорить. По обличию - моторист, по поведению - летчик, да еще, видать, какой! А что передо мной стоял прирожденный летчик, я уже не сомневался. Было видно - он страстно любил авиацию, а это в летном деле означало все!

- Та-а-ак, - растерянно протянул я. - Значит, вы учлет. А где же техник или еще кто? Почему нас не встречают и - кому же тогда сдавать самолет? Алексеев как-то настороженно оглянулся, и на лице его промелькнула на миг такая лукавая ухмылка, что было видно - парень хитрит.

- Товарищ командир! - сказал он, приняв заговорщицкий вид.- Тут у нас такое дело: ну - не хватает самолетов. И-и-и? там война, а мы тут в школе прохлаждаемся. Надоело - вот так! - И он черканул себя пальцем по шее. - Ну и-и-и? я вас встретил. В нашу эскадрилью. - Он снова оглянулся, торопливо, шепотом договорил:

- А рулить вам надо было во-он туда. Видите, машут и бегут. А вам все равно, а? Ну, ведь правда, все равно? Мне определенно нравился этот паренек. Конечно, он рвался на фронт, и ему хотелось скорее пройти курс учебы, но самолет нужно было как-то сдать по начальству, а не так, кто перехватит. Я оглянулся. Да, действительно, двое бегут из последних сил и отчаянно машут руками.

Подошел заинтересованный Евсеев, вылез Заяц из своей "норы", растерянно сдвинул шапку на затылок Кравцов, а паренек просяще заглядывал мне в глаза и все твердил:

- Ну все равно ведь, а? Ну все равно!? И мне снова представился его жест, как он гладил ладонью пробоину, и какое у него при этом было одухотворенное лицо. И вспомнились мои горькие мысли при расставании со своим самолетом. Нет, неправ был я! Глубоко неправ. Этот самолет попадет в настоящие руки! А двое уже подбегали, и надо было на что-то решиться. И я сказал торопливо:

- Ладно, успокойся, - пусть будет по-твоему. Что надо делать? Алексеев даже застонал от счастья:

- О-о-о, товарищ командир! Скажите им только, что самолет уже сдан, а я мигом инженера приведу! - И убежал. Двое приблизились, запыхавшись: старший техник-лейтенант, среднего роста крепыш с угловатым самонадеянным лицом, и высокий, как жердь, моторист. Техник, глаза по ложке, подлетел ко мне:

- Вы летчик? Переруливайте в третью эскадрилью! Я опешил, и меня уже задело: не поприветствовал, как полагается, и сразу же приказывать! Подожди, голубчик, я сейчас тебя отчищу! И, встав по стойке "смирно", вежливо ему откозырнул:

- Здравствуйте, товарищ старший техник-лейтенант! Это во-первых! Техник смутился, но не очень. Небрежно мне козырнув, он раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, но я его опередил:

- Помолчите! Это во-вторых. В-третьих, почему вы со мной в таком тоне разговариваете? И в четвертых, вы опоздали, - самолет уже сдан. До свидания!

Я опять козырнул и отвернулся. Евсеев въедливо захихикал и, чтобы окончательно добить самонадеянного техника, небрежно сдвинул "молнию" на своем комбинезоне, будто ему жарко стало. Показался краешек петличек со "шпалой", тускло блеснул орден Ленина. И техник ретировался. Пришел Алексеев с инженером эскадрильи, высоким здоровяком, похожим на медведя, и с добродушным лицом, исковырянным оспой. Не глядя на самолет, он тут же подписал приемо-сдаточные акты.

- Чего уж тут, - сказал он.- Летом же пришли. А нам - хоть на палке летай - не хватает машин. И как все порой складывается странно! Как иногда заведомое действие, происходящее наперекор установленным порядкам и традициям и здравому смыслу, направляет ход событий по другому руслу. И тогда люди удивляются происшедшему, говорят: "Вот, если бы не было того, то было бы это!". Так получилось и на этот раз: не встреть меня Алексеев , дело несомненно приняло бы совсем другой оборот. В тот день нам уехать не удалось: вдруг что-то плохо стало Кравцову, видимо, отравился чем-то, и его отвезли в изолятор. Нас троих поместили тут же на аэродроме, в комнате для приезжих. Ничего вообще-то, но только очень шумно. Начались учебные полеты. Аэродром расцветился гирляндами огней, и где-то в другом конце его то и дело вспыхивал посадочный прожектор. Взлет был на служебное здание, и когда самолет пролетал над нами, все тряслось от грохота моторов, и в груди неприятно вибрировали легкие. Спать было невозможно.

Мы с Евсеевым оделись и вышли на воздух. Чернильная ночь разливалась вокруг, и лампочки ночного старта лишь сгущали темноту, и в ней, в этой темноте -, в издревле непонятной, заселенной злыми духами и всякими темными силами, что-то рычало, стучало, и разноцветные огоньки сновали в разных направлениях.

Смотреть на это со стороны мне почему-то всегда было не очень приятно: возникало какое-то чувство беспокойства и безотчетного страха. Но стоило лишь самому сесть в самолет, вдохнуть в себя дыхание моторов, ощутить вибрацию крыльев, увидеть вздрагивающие стрелки многочисленных приборов, поставить ноги на педали да взяться за штурвал, как ты уже органически сливаешься с машиной, и какие там уж страхи, когда сердце твое рвется в воздух и ноздри трепещут, и пальцы левой руки нетерпеливо сжимают рукоятки секторов управления двигателями, чтобы выжать из них своей волей две тысячи двести лошадиных сил! Все это мне было близко и понятно, и, постояв с минуту, я уже вжился в эту родную мне симфонию звуков и в калейдоскоп огней. И уже привычным ухом ловил иногда фальшивые нотки в работе какого-то мотора. К служебному зданию подъехала полуторка. Хлопнула дверца, и в полосу света, падающего из окон, вошел человек, в котором я сразу же узнал инженера, принявшего наш самолет. Увидев нас, инженер подошел и попросил у Евсеева "огонька". Прикуривая, сказал:

- Сейчас Алексеев самостоятельно полетит. На вашем самолете.- И прислушавшись, добавил: - Да вот он, взлетает! Я насторожился:

- На нашем? Так быстро?

- Да. А что же? - удивился инженер.- Вы же на нем прилетели!

- Да, конечно, но? - пробормотал я, обеспокоенный мыслью: а успел ли Кравцов предупредить, что мы заменили цилиндр и поршень левого мотора? И тут меня словно дубинкой огрели: да не наш ли это мотор барахлит?! Самолет был уже в конце разбега, почти на отрыве, и вдруг от него посыпались искры и через мгновение до нас долетели характерные звуки барахлящего двигателя. Сердце мое куда-то провалилось. В долю секунды я оценил ситуацию: взлетать нельзя! И не взлетать нельзя! Аэродром кончался, а тут уже стояли служебные помещения, корпуса общежитий.

Надо было взлетать почти на одном! Но для этого была нужна чудовищная выдержка и высший класс в технике пилотирования, а за штурвалом сидит курсант! мальчишка! Бомбардировщик, рассыпая искры, грохочущий и страшный, мчался в черной ночи прямо на нас. Я оцепенел. И не оттого, что был почти уверен в том, что нам, здесь стоящим, грозила верная смерть, а оттого, что вина в этом, в какой-то степени, была моя!

Но свершилось чудо: самолет оторвался! Ошеломив нас грохотом и ревом, осыпав искрами, пронесся он в каком-нибудь метре от крыши служебного здания. Дальше все было как в невероятном сказочном сне. Аэронавигационные огни, почти скрываясь за домами, прочертили в черной ночи круг, развернулись, исчезли, вновь появились. И вот уже вспыхнул посадочный прожектор, и появился силуэт. И вот уже катится самолет по земле, и слышно, как стучит шасси, и как победоносно хлопают глушители. Только тут мы пришли в себя, и только тут я заметил, что немеющими пальцами крепко держу инженера за плечо, а тот стоит, закрыв глаза, с необычайно белым, но уже счастливым лицом. Мы обнялись на радостях, отдавая дань пережитым чувствам отчаянья и страха, и оба враз крикнули: "К машине!". Полуторка домчала нас до самолета. Он стоял в стороне, не мешая взлету и посадке (пилот и тут оказался на высоте!) и Алексеев, загораживаясь рукой от света наших фар, сидел на колесе под гондолой правого мотора. Мы выпрыгнули из машины. Инженер, первый подбежав к Алексееву, сграбастал его в медвежьи объятия:

- Толя, дорогой! Ты молодец, ты молодец!

- А я что? А я что? - бормотал парнишка.- Понимаете- сдох правый мотор!

- Правый?! - воскликнул я.

- Правый! - резюмировал Евсеев.- Я так и знал! Левый не мог отказать, потому что там все в порядке! - И добавил:- Странно все получилось: если бы сдали мы самолет, как полагается, - некого было бы нам и поздравлять.

Ссылки: