Тихомолов Б.Е.: Как это случилось аварийная посадка близ Суздали

До нового, 1943 года осталось три дня, а я все еще сидел на чужом аэродроме. Приняли меня хорошо. Определили на квартиру к командиру учебной эскадрильи капитану Ефимову . И сам Ефимов, и его жена, маленькая голубоглазая женщина с толстой русой косой во всю спину, люди хорошие, очень гостеприимные. Я в их глазах овеян боевой романтикой. Они оба ухаживают за мной, предупреждая все мои желания, и мне от этого неловко.

Стараюсь быть поменьше дома. Хожу на линейку к самолету, мужественно мерзну возле техников. Однажды хотел помочь, схватился голой рукой за гаечный ключ да так и примерз к нему. Мороз подкручивал к тридцати. Техники измучились вконец. Моторы никак не хотели нормально работать. Крутятся, крутятся, гудят, ревут на разных режимах, все хорошо - и вдруг: тррах-тах-тах-тах! - затарахтят, задымят, застреляют. Черт бы их побрал совсем! На ребят жалко смотреть: промерзли насквозь. Черные стали, как головешки. На пальцах, на ладонях кусками сорвана кожа. Проклятый мороз! Ломаем головы, гадаем: отчего барахлят моторы? Перепробовали все. Снимали, продували, чистили карбюраторы. Нет, все то же! Может быть, что с зажиганием? Нет, не то. Не могут же по этой причине барахлить сразу оба мотора. Я подозревал, что где-то в системе бензопровода замерзла капелька воды, и гуляет теперь по трубкам ледяная пробочка. Может быть, и так. А что делать? Разбирать самолет, снимать баки? Как смогли, продули сжатым воздухом бензосистему. Вроде бы ничего. Запустили моторы, опробовали. Ничего - работают. Облетали в воздухе. Нормально. И решили: тридцать первого, в канун Нового года, вылететь. Надоело все, тянуло в полк. Ефимов с женой принялись меня уговаривать:

- Да куда же вы полетите? Оставайтесь. Вместе встретим Новый год. Но я стоял на своем:

- А ребята? Вы посмотрите на них: головешки! Одни носы остались. Нет, полетим. Как-нибудь!

Я планировал так. Дни стояли морозные, но безоблачные. Взлетим и тотчас же начнем набирать высоту. Тысячи три. И пойдем. Если и чихнут невзначай моторы, у нас высота. Почихают, почихают и опять заработают. А там и Москва, и наш аэродром. Но утром оказалось все не так. Небо покрылось облаками, и мороз упал до десяти. Мороз ничего, но вот облака! Моторам я не верил нисколечко. То, что облетывал позавчера, - это они притворились. Лететь или не лететь? Техники молча, не говоря ни слова, смотрели на меня умоляющими взорами. И я сдался:

- А, ладно, как-нибудь. Полетели, ребята! Мигом загрузили машину имуществом, погрузились сами. Запустили моторы, взлетели. Набрали высоту шестьсот метров и уперлись в облака. Мала высота. Очень мала! У меня от неприятных мыслей сосет под ложечкой. Может, вернуться? Или уйти за облака? А что это даст? Земли не будет видно. Откажут моторы - придется планировать на авось. А здесь места гиблые, сплошные леса, да еще какие! Даже лоси водятся. Сам видел. Стоят в буреломе, как лошади, головы друг другу на шею положили, нежатся.

Летим. Проходим Иваново. Проходим Лежнево. Хвала аллаху, сто километров позади. Моторы гудят, винты крутятся. Надолго ли? Скоро Суздаль. Ищу глазами город. Дымка, видимость неважная. Под нами сплошные леса. И вдруг - трррахх! И - тишина. Отказали оба мотора! Враз! Винты еще крутятся по инерции, но моторы мертвы. Высота пятьсот метров. Четыреста! Триста! Самолет валится вниз. Камнем. Лихорадочно шарю глазами: нет ли где какой площадки? Нет. Лес. Сплошной лес. Двести метров! Сто! Мчусь на сосны. Все - конец!

- И именно в эти-то последние секунды передо мной, необъяснимо откуда, появилась полянка. Откуда она взялась? Ведь не было же ничего! Сплошной лес - и вдруг! Хорошая, довольно большая полянка. Сосны выше меня! Я еще жив?! Жив. Перед глазами ровная, ровная снежная поверхность. А вдруг это болото? Все еще не веря своим глазам, добираю штурвал. Машина едва слышно касается колесами снежной целины. Бежит, постепенно гася скорость. Впереди внезапно появляется валун. Большой, метра три в поперечнике. Осторожно огибаю его. Еще один - слева. Он не опасен, проносимся мимо. Машина замедляет бег. Я уже начинаю ликовать в душе, но радость оказалась преждевременной. Я ничего не понял. Удар! Треск. Звон металла, и уже самолет, вздымая к небу каскады снежной пыли, брюхом скользит по земле. Тишина. Абсолютная. Мне на ресницы падают снежинки. Я все еще держусь за штурвал. Что случилось? Прихожу в себя. В штурманской кабине кто-то встает на колени, шарит рукой. Потерял шапку. Сзади, в фюзеляже, кто-то кашлянул, чертыхнулся. Осторожно отпускаю штурвал, открываю фонарь и выбираюсь на крыло. Все ясно: на пути оказалось шоссе с глубокими кюветами. Вылез техник и мотористы. Все живы, даже ушибов никто не получил. Из-за поворота дороги, гремя цепями, вылетела грузовая машина. Подъехала, затормозила. Из кабины, широко распахнув дверцы, выскочили двое: шофер в овчинном полушубке, высокий, крепкий, с обветренным лицом, и молодая женщина в тулупе и в пуховом платке. Подбежали. У обоих трясутся губы, светятся страхом глаза.

- Целы, не убились?! Слава богу!

- А мы видим, вы падаете, скорее к вам.- У шофера большие руки, пальцы в ссадинах и трещинах. Он полез в карман стеганых брюк, достал кисет с табаком.- Закурите, вам легче будет.

- Спасибо, я не курю. Он сует кисет в карман. Не закуривает, наверное, из солидарности.

- Вас надо устроить на ночевку, - сказал шофер. И к женщине: - Леля, отведешь их к Спиридоновке.

- Нет, там занято. Геологи ночуют. Я отведу их к Марфе.

- Ладно, - согласился шофер. - Садитесь, поехали. Пешком тут далеко. Нас привезли к Марфе, пожилой степенной женщине. У нее муж и два сына на фронте. Ее большие скорбные глаза полны душевной доброты. Приняли нас как родных, и мне от этого стало почему-то хуже. Или, может быть, оттаяла боль поражения? Ведь эта посадка - мой легкомысленный промах. Саднило в груди. Я не мог простить себе поспешного вылета, приведшего к такому печальному исходу. Не оправдал доверия, разбил машину, чуть людей не погубил! Не снимая комбинезона и унтов, я прилег на лавку и. очевидно, от нервного потрясения, тотчас же забылся тяжелым сном. Меня разбудил уже знакомый шофер, которого звали Федей .

- Командир, командир! Вставайте, закусим, чайком побалуемся. В соседней комнате за длинным столом возле чугуна с картошкой сидела компания. Нечесаные головы, уставшие, небритые лица. Кто в свитере, кто в гимнастерке, кто в стеганке. Заскорузлыми пальцами, обжигаясь, (брали из чугуна горячую картошку, чистили, макали в соль. Тут же стояло деревянное блюдо с солеными огурцами и большой жестяной чайник с кипятком. Ели молча, сосредоточенно. Наевшись, вставали из-за стола, надевали шапки, накидывали на плечи полушубки, кивали на прощание и выходили в морозную ночь. Тотчас же за стеной во дворе взвывал на высоких нотах мотор, скрежетали шестерни коробки скоростей, и тяжело груженная машина, звеня цепями на колесах, выползала на обледеневшее шоссе.

Я поджал ноги. Пожилой усатый мужчина в лисьей шапке и старомодном пальто с облезлым меховым воротником, сердито хмуря лохматые брови, схватил баул и стащил его вниз. В вагоне стояла сутолока. В узком проходе, сталкиваясь, словно в водовороте, плыли узлы, мешки, фанерные чемоданы. Я обулся и, улучив момент, опустился на пол. Проходя через тамбур, бросил взгляд на свое отражение в дверном стекле. Ну и видик! Опухшее от неудобного сна лицо, под глазами темные круги, подбородок в щетине. До первого патруля. А мне еще надо добраться на Каланчевскую, к электропоезду. А комендантские посты на вокзалах, я и забыл про них. Ведь там без пропуска не пройдешь. Шагая вместе с толпой по подземному переходу, усиленно думаю, как мне быть. Но ничего не придумал. Толпа поднесла меня к проверяющим КПП. Прочные барьеры из толстых труб, узкие проходы. Четыре младших командира со строгими лицами под командой еще более строгого лейтенанта придирчиво рассматривали пропуска.

- Проходите! Следующий! Не толкайтесь. Кому говорят! Не спешите. Оказавшись в проходе барьера, я локтем сдвинул на живот кобуру с пистолем и, взяв в руки планшет и меховые перчатки, сделал вид, что собираюсь достать документ, да вот - руки заняты, неудобно.

- Проходите, товарищ летчик, - сказал лейтенант и одарил меня теплым взглядом. - Следующий! Над Москвой стояла морозная дымка, сквозь которую тускло просвечивал медный диск солнца. Ожидая электрички, я с беспечным видом прохаживался по дощатому настилу. Звонко скрипел снег под унтами, валил пар изо рта. Мне было чертовски не по себе. Опять предстояло ехать зайцем. Чтобы купить билет, я должен предъявить какой-то документ. Подошел поезд. Я вошел в вагон и, увидев свободное место, сел. Рявкнули клаксоны. Площадка поплыла назад. Все быстрее, быстрее. Мост. Трамвай, троллейбус. Вид на Каланчевскую площадь. Древние московские избушки. Сараи. Склады. Заборы, заборчики. Заводские трубы. Стучат колеса, стучит мое сердце: вот-вот сейчас войдет ревизор, начнет проверять билеты, что я скажу? стыд-то какой? Вагон празднично расцвечен свежими листами газет, которыми шуршат пассажиры: "С Новым годом! С Новым годом!" Против меня сидит важный пожилой гражданин в каракулевой шапке. На горбатом носу - пенсне. Читает "Правду", остро пахнущую свежей типографской краской. Чтобы отвлечься от неприятных мыслей о ревизоре, я тоже приноравливаюсь читать последнюю страницу. Газета полна сообщениями о фронтовых делах и героизме тружеников тыла. Сосед шевельнул листом, и газетная страница, загнувшись, закрыла текст. Я с досадой отвернулся к окну. Теперь передо мной расстилался унылый пейзаж с дымящими заводскими трубами, с оврагами, заваленными разным металлическим хламом. Бросаю досадливый взгляд на читающего пассажира. У меня к нему неприязнь. Такой важный, медлительный. Перед моим носом перевернутый вверх ногами текст, набранный крупными буквами: "Указ?" Сзади, громыхая роликами, тяжело открывается дверь.

- Граждане, приготовьте билетики! Я съеживаюсь, будто меня кто стукнул по затылку. На меня смотрят или мне это только кажется? Делаю вид, будто очень заинтересован указом. Читаю: "Президиума Верховного Совета Союза ССР" С дрожью слушаю, как, приближаясь ко мне, пощелкивает сзади компостер. "Черт возьми, что же делать? Бежать? Неудобно". Сижу как прикованный, читаю: "о присвоении звания Героя Советского Союза" И вдруг мой взгляд натыкается на знакомое сочетание букв. У меня захватывает дыхание. Черт возьми, не может быть! Да ведь это же моя, моя фамилия! Я выхватываю у незнакомца газету.

- Па-а-звольте! - изумленно восклицает гражданин. - Что вы делаете? Лицо его вытянуто, глаза по блюдечку, пенсне вот-вот свалится с носа. Он протягивает руку за газетой.

- Подождите, подождите, - бормочу я, отводя его руку и жадно впиваясь глазами в строчки указа.- Ведь это меня? Ведь это меня!? Все пассажиры, вытянув шеи и привстав с мест, смотрят в нашу сторону.

- Что случилось? Что случилось?

- Да тут пьяный какой-то!

- Он ненормальный, что ли?

- Тише, тише, товарищи, ну как не стыдно! Первым приходит в себя мой сосед. Он забирает у меня газету, поправляет пенсне, дрожащими пальцами разглаживает измятые страницы.

- Простите меня, пожалуйста, как ваша фамилия, молодой человек? - Голос его дрожит от волнения. Я несмело, будто чужую, называю свою фамилию, и имя, и отчество.

- Да, да! Совершенно верно! - восклицает незнакомец, приподнимаясь и растерянно снимая шапку:- Поздравляю вас сердечно и прошу простить великодушно! В вагоне тишина, затем взрыв голосов:

- Где? Что?

- Не может быть!

- Поздравляем вас, поздравляем! Зашуршали газеты, расцвели улыбки.

- Герой Советского Союза!

- Смотри-ка ты! Смотри-ка! Я сижу совершенно обалдевший, не свожу глаз со строк указа, упиваюсь непередаваемой музыкой слов "Герой Советского Союза!" Ко мне подошел ревизор.

- Ваш билетик, молодой человек. Я сваливаюсь с "седьмого неба".

- А, что? Какой билетик?

- Послушайте, товарищ ревизор! - грозно прогудел чей-то бас.- Будьте хоть сейчас человеком! Тут такое дело, а он?

- Извиняюсь, - сказал ревизор.- До меня не сразу дошло. Поздравляю и не смею беспокоить.

- Спасибо, - ответил я. - Большое спасибо! Все это было для меня так неожиданно. Да и не только для меня. На мои недоуменные вопросы, как это случилось, командиры пожимали плечами. Наградной лист на Героя? Нет, не посылали. На орден Красного Знамени - да. Было дело. Но это полгода назад - 20 июня.

Двадцатого? Двадцатого. Перебираю в памяти промчавшиеся месяцы войны, листаю летную книжку. Первый свой боевой вылет я сделал 25 мая. Месяца не прошло, и уже командир полка Щербаков и комиссар Морозов подписывает наградной лист: "Достоин правительственной награды - ордена Красного Знамени". Конечно, это было рано, и в штабе АДД лист положили отлежаться. И вот - такая награда! Ничего не понимаю, почему так, вдруг?

Через неделю отправляюсь в Москву, в Кремль. Вместе со мной по каким- то делам едет заместитель командира дивизии Федоров , получивший звание Героя еще в финскую войну.

- Не ломай голову! - смеется он. - Все идет как надо. Ты же знаешь: за работой АДД следит сам Верховный Главнокомандующий. А у тебя целых три полета на Берлин. Да еще, да еще? Поезд замедлил ход. Москва. У меня от волнения вспотели ладони. Сегодня 13 января? Тринадцатое?! Вот это здорово! Тринадцатая койка, тринадцатый по списку, тринадцатое января. Между прочим, из тринадцати я остался один. Ничего не поделаешь - подкидыш, а у подкидышей все наоборот. Вот и не верь после этого в приметы!

Ссылки: