Сон в руку: Алексеев сбит на вражеской территории

Алексеев видел сон, до неприятности отчетливый и яркий: будто куда-то он полетел и потом вдруг оказался на турнике. Турник необычный-высокий- высокий - дух замирает, и в чистом поле, с колючками. И он, Алексеев, на удивление самому себе, крутит "солнце" и делает разные фокусы. Потом опустился на землю, вращаясь на стойке одной рукой, как это делают клоуны в цирке. И тут, откуда ни возьмись -.немцы! Бегут, стреляют, кричат "хенде-хох". Алексеев за пистолет - нет пистолета! Бросился бежать. Какие-то развалины, сарай какой-то, груды мусора, уборная. Влетел в уборную, спрятался, притаился. Страшно. И проснулся. До чего ж неприятный сан!

- Посмотрел за окно - туман. Нелетная погода. Отдохнуть бы сегодня, не лететь. Уж вот вторая неделя кончается, как полк без отдыха совершает боевые вылеты в трудной погоде. Усталость ощущается изрядно: плохо спится, пропал аппетит, и в голове тренькает. Встал, умылся, пошел прогуляться. Возле штаба его окликнули. Девушка из шифровального отдела, высокая, стройная с длинными черными косами, выбежала с "ФЭДом" в руках:

- Алексеев! Алексеев! Давайте я сфотографирую вас! Алексеев пошутил:

- Что ты, Катя, перед полетом же нельзя.

- Можно, - оказала Катя, откидывая за спину косы.- Сегодня полк не полетит - выходной.

- Ну, тогда другое дело! - и принял позу. После ужина в клубе шел фильм о партизанах, как они воюют в тылу у немцев. На самом интересном месте вдруг открылась дверь, и дежурный по штабу громко объявил:

- Экипаж Алексеева, на выход! На "выход" - это значит лететь. Алексеев поднялся, вместе с ним встали со своих мест штурман и стрелок с радистом. Вышли. Экипаж в оборе. Воздушный стрелок Щедрин, зеленый, с ввалившимися глазами, держится руками за живот.

- Что с тобой, Щедрин?

- Живот болит, товарищ командир. С утра схватило.

- Так. Не полетишь. Ищи замену.

- Можно, я полечу? Алексеев обернулся. Перед ним стоял навытяжку недавно прибывший в полк воздушный стрелок. Худой, высокий, сутулый, с глазами навыкат.

- А-а, Вайнер! Хочешь слетать?

- Хочу, товарищ гвардии лейтенант! На боевое крещение. Алексеев взглянул на тяжелые сырые облака, сыплющие мелким дождем, поморщился:

- Какое там "боевое"! Просто так полетим. На разведку погоды, наверное. В штабе Алексееву оказали:

- Полетите в Крым. На Джанкой. Есть сведенияй: станция забита фашистскими войсками и составами с боеприпасами - все вперемешку. Сфотографируешь и отбомбишься. Погода над целью хорошая. Там работают другие полки; Все. Вылетайте. Ни пуха вам, ни пера! Взлетели и сразу же вошли в облака. Только над Азовским морем вырвались на простор. Джайной был виден издалека, его уже обрабатывали. Вспышки бомбовых разрывов, множество прожекторов и частые всплески бурых звездочек от шалого огня, зениток. Били здорово. Оно и понятно - большая узловая станция, важная перевалочная база врага. К цели, как и положено фотографу, подошли на высоте трех тысяч метров. Незавидная доля фотографа! Весь зенитный огонь - его! И все бомбы, что сыплются сверху- тоже его! И тут не отвернешься от прожектора или от мчащейся прямо на тебя неведомой тени, не спикируешь, уходя от огня, и не сделаешь никакого маневра. Тут уж, ослепленный и оглушенный, пригнись к приборной доске, замри и так сиди, выдерживая точно курс, пока штурман не сбросит часть бомб, и с ними, через интервалы, фотабы. И это еще не все: первый сброшенный фотаб взорвется лишь через 25 секунд, вслед за ним второй через такой же интервал, и третий. А ты сиди, не шелохнувшись, в лучах прожекторов, в кипении огни и жди, когда наконец вспыхнут фотабы и сработает затвор аппарата. Только тогда, лишь только тогда ты свободен и можешь пикировать и уходить, если тебя еще не подбили.

Обойдя цель с запада, Алексеев взял боевой курс и ринулся в ад, прямо в лапы прожекторов. Воздух ревел от зенитных снарядов, и гул их разрывов был слышен даже сквозь рокот моторов. И в этом реве совсем по-будничному прозвучали слова штурмана Артемова :

- Толя! Чуть-чуть правее. Простые слава, теплые, родные. Здесь, в кипении огня, в разгуле смерти, весь экипаж-побратимы. Алексеев поправил курс и замер. Это очень важно, вести сейчас машину точно. Штурман, приткнувшись к прицелу, ждет, когда в его перекрестье появится цель. И если самолет будет качаться, то может случиться что привезут они домой (ценой таких усилий!) снимки неба или горизонта. Нет уж, если рисковать, то с толком! Но сегодня что-то плохо получалось. Сразу же попав в прожектора, они привлекли на себя ураганный прицельный огонь. Взрывные волны били по крыльям, по хвосту, по фюзеляжу, и машину мотало из стороны в сторону. Наконец, после долгого- долгого молчания, штурман оказал:

- Бросаю! Алексеев замер, затаил дыхание. Бомбы оторвались, вслед за ними фотабы - один за другим. Снаряды рвутся, рвутся. Как долго не взрывается фотаб! Двадцать пять секунд! Очень, очень долго. Яркий всплеск света отозвался радостью в сердце: "Взорвался!" Есть один снимок! Вслед за ним второй. Хорошо! Отлично! Дело идет к концу. А что же третий? Третий что же?! Почему не взрывается третий?! А перед самым носом: пах! пах! пах!- несколько взрывов подряд.

- Толя! Толя! Третий фотаб не взорвался! Ухо-ди-и-и! - Это штурман.

- Саша, не бойся, не попадут! И в это время странный звук, будто кто карандашом проткнул бумагу: ширк! ширк! ширк! - и в правом крыле появились три зияющие пробоины, а по левому змеевидным шнуром пробежала отменная полоса.

В голове мелькнуло: "Конец! Отжила машина! Надо хоть Сиваш перетянуть?" Полный газ моторам, штурвал от себя. Уйти! Уйти подальше, пока машина управляема! Крыло горит. Все больше, больше. Пытаясь сорвать пламя, Алексеев вложил машину в правое скольжение. Нет, не помотает! Видимо, бензин разлился по крылу. Вот уже горит элерон, через несколько секунд машина потеряет управляемость или взорвется. Надо покидать самолет!

- Приготовиться прыгать с парашютами! А зенитки бьют, бьют. Мелькнула досада: "Увидели! Ликуют?" Самолет заваливает влево. От элерона остался кусочек.

- Прыгайте! Прыгайте! Мишка, пошел! - это радисту. Ломавский в ответ:

- Товарищ командир, как быть - Вайнер без сознания. Алексеев тотчас же нашелся:

- Раскрой ему парашют и вытолкни в люк!

- Есть! Раскрыл. Бросил! Толя, я пошел, прощай!

- Прощай, Миша! Взгляд в переднюю кабину. Штурман на месте: сидит, ждет особой команды, а может быть, боится: он никогда не прыгал. Машина еле-еле держится.

- Саша! Прыгай! Прыгай, Саша! Артемов кинулся к люку. Открыл и замер.

- Прыгай, Саша!

- Толя, прощай! - и нырнул в люк. В тот же момент резко остановился мотор. Машину мотнуло, положило на спину. И вот она со страшным воем мчится к земле, вращаясь вокруг своей оси. Тошнотворно замелькали прожектора, Алексеева центробежной силой придавило к креслу. Едва-едва хватило сил поднять пудовую руку и открыть фонарь, а подняться - не смог. Машина падала устойчиво, и надежды на то, что спадет перегрузка, не было. Короткий взгляд на приборную доску: скорость 550, высота 800! Что же - так и погибать?! Стиснув зубы, набрался сил и, упершись ногами в приборную доску, с великим трудом приподнялся с кресла. И едва голова показалась из кабины, сразу стало легче: густой, как патока, воздух, сорвав шлемофон, подхватил за плечи и выволок наружу. Падения Алексеев не почувствовал. Было ощущение, будто он лег на перину. Отсчитал до трех и выдернул кольцо. Через несколько секунд сильный хлопок, удар - раскрылся парашют, и чем-то красным озарило. Закинул голову - парашют! Горит!? Или, может, показалось. Екнуло сердце-последняя надежда! В тот же момент удар по ногам. Земля! Покатился кубарем, вскочил. Перед глазами все кружится: лучи прожекторов, пламя, пламя, и что-то трещит. С трудом дошло - горит самолет на земле, взрываются патроны. Нагнулся, пощупал ноги - не было сапог. Сорвало в воздухе, когда раскрылся парашют. Звук моторов привлек внимание. Вгляделся и в зареве пожара увидел - с двух сторон подъезжают: машина и два мотоцикла. Мелькнули угловатые каски. Немцы! Схватился за пояс: пистолет! Где пистолет?! Нет пистолета - сорвало. Путаясь пальцами в шелке, быстро-быстро подобрал парашют, подмял под мышку, побежал, не замечая колючек. Бежал долго, пока не запалило в груди. Остановился перевести дыхание. Гулко колотилось сердце, и мешал парашют. "Какого черта я его тащу?!" Расстегнул карабины, освободился от лямок. Оглянулся вокруг: парашют надо спрятать, а куда? Кругом степь да колючая трава. Разгреб траву и, скомкав кое-как неподатливый шелк, сунул в нору, примял траву. Оглянулся на зарево. От горящего самолета, ища его, кругами разъезжались мотоциклы. Он еще задыхался, еще пылало в груди, но надо бежать. Бежать как можно дальше! И он побежал, почти в беспамятстве от жгучей боли-так запалилась грудь. Где-то сзади трещали мотоциклы, и он бежал, бежал! В одном месте прямо из-под ног с шумом вылетела птица. Алексеев испуганно шарахнулся в сторону и упал. Но страх быть пойманным поднял его на ноги. Побежал, но уже тише, стараясь выровнять дыхание. Понемногу боль в груди стала спадать, и вместе с этим появилось трезвое чувство опасения: а правильно ли он бежит? Сейчас все его помыслы должны быть устремлены только на восток! Мотоциклов не слышно. Остановился, перешел на шаг. Темно. Тихо. Совершенно тихо. Будто и не было бомбежки, и не рвались снаряды, и не шарили по небу лучи прожекторов. Только сзади еще, догорая, чуть светились пожарища в Джанкое. Посмотрел на небо: вон Большая Медведица, вон Полярная Звезда. Это север. Все правильно, он идет как надо - точно на восток! Вспомнил: а ведь он в Крыму! В глубоком немецком тылу. До линии фронта километров 150 с хвостиком. И чтобы выбраться отсюда, надо перейти через Сиваш! Без помощи людей не обойтись. А как узнать людей? Нарвешься на предателя! Неуютно стало на душе. Страшно. Ну, ладно, все это потом. А сейчас первым делом хорошо бы переодеться. Снять с себя все летное: комбинезон, штаны, гимнастерку. Уничтожить документы. Сгинуть. Нет никакого летчика Алексеева, есть молодой паренек, которому на вид-то и девятнадцати не дашь!

Начался рассвет. Впереди в блеклых сумерках показалась окраина деревни. Подойти, постучаться в первый же дом, чтобы дали переодеться? А вдруг здесь немцы? А вдруг предатель?! На душе гадко. Нервы напряжены до предела. Плохо то, что чувствовал себя беззащитным. Был бы пистолет! О плене он боялся и думать. Плен - это хуже смерти! И переодеться надо скорей, - уже светает. Постучать? А вдруг!? Переборол себя, выбрал дом с резным крыльцом, с витиеватыми балясинами. Высокий забор из каменных плит, ворота. Подошел к закрытой ставне, поднял руку, чтобы постучать, и - не смог. Какой-то внутренний голос, твердый и уверенный, оказал: "Не стучи!" Отошел, опасливо оглядываясь. Нет уж, лучше переждать, может, кто пойдет или поедет. Отошел в поле, к обочине дороги, снял комбинезон, лег в канаву и накрылся. Комбинезон цвета хаки, все ж маскировка на всякий случай! Лежит, ждет. Ноги болят. Сыро. Холодно. На душе кошки скребут. Страшно. Плен - хуже смерти! И уже совсем почти рассвело. Вдруг слышит - телега стучит, лошадь фыркает, и двое громко разговаривают по-армянски, а ругаются по-русски. Выходить или не выходить? А вдруг это вовсе и не армяне, а румыны? Прислушался. Нет, точно, армяне! Пошарил рукой по обочине канавы, подобрал на всякий случай плоский обломок песчаника, сунул в карман: все же! Подождал, когда подъедут, и поднялся во весь рост. Лошадь, испуганно фыркнув, мотнула головой и стала, кося настороженным глазом. Двое в арбе, оборвав разговор, уставились на Анатолия. А тот - правая рука в кармане (пусть думают, что там пистолет!), вихрастый, босой, на небритых щеках мальчишеский пушок, строго сощурив глаза, сказал:

- Здравствуйте! Старший, круглолицый армянин, брони вразлет, широко улыбнувшись, ответил с заметным акцентом:

- Здравствуй. Младший, тоже армянин, лет семнадцати парнишка, повторив скороговоркой "здрасте", уставился большущими глазищами на новоявленное чудо.

- Вы советские люди? - спросил Алексеев.

- Ну конечно, советские!-ответили оба.- А что, тебя сбили, что ли?

- Сбили.

- А-а-а, - оказал старший.- Вас тут немцы ищут. Дали вы им здорово! Восхищенный парнишка проворно скинул с себя телогрейку:

- Нате, оденьтесь.

- Спасибо.- Алексеев надел телогрейку.- Штаны бы еще?

- Будут штаны, - сказал старший.- Все будет. Садись. Алексеев оказал, забираясь в арбу:

- Там комбинезон лежит в канаве, возьмите. Старший помедлил.

- Комбинезон? Да, надо взять. Улика. Немцы найдут, будут знать, где искать.- И парнишке: - Вазген, сбегай! Комбинезон уложили под сено. Вазген, не опуская с Анатолия восхищенного взгляда, сел рядом. Старший тронул лошадь.

- Мы спрячем тебя, дорогой, ни один черт не разыщет. Сейчас ты у нас переоденешься, а потом документы тебе справим. Моя племянница Изабелла у немцев в комендатуре переводчицей работает. Алексеев схватился за вожжи:

- Стой! Не поеду я с вами!

Вазген тронул Анатолия за плечо. Прикосновение было ласковое и убеждающее:

- Не надо бояться, мы советские люди! Корюн - это мой старший брат, и он хороший человек. Не бойся!

- Не бойся, - подтвердил Корюн.- Не выдадим.- И тронул вожжами лошадь.- Скажу тебе больше: я - бригадир, а наш дядя - староста сельской управы, и половину моего дома занимают немцы из комендатуры. Так что знай, куда мы тебя привезем. Но верь. И не бойся. Ох, муторно было у Анатолия на душе, пока проезжали деревню. И варилось, и не варилось. Самое скверное, конечно, было то, что он безоружен. Был бы пистолет!

Наступило утро. Розовое, тихое. Проехав село, они снова очутились в степи. Анатолий удивился. О Крыме он имел совсем другое представление: думал, что горы да снежные вершины, а тут вон, голая степь. Навстречу промчались три мотоцикла. За рулем и в коляске немцы в угловатых касках, с автоматами на груди. Проезжая, они дружески кивнули Корюну.

- Из комендатуры, - оказал Корюн, понукая лошадь.- Наверное, поехали тебя искать. Алексеев передернул плечами: страшно. Плен - хуже смерти! Впереди показался полуразваленный сарай с оголенными ребрами крыши, груды мусора, битого кирпича, заросшего полынью. Что-то знакомое, будто он был уже здесь? Ах да - это во сне! Мусор, битый кирпич? А дальше окраина села. Нет, не поедет он дальше! Спрячется здесь!

- Все! - сказал Анатолий, натягивая вожжи.- Тпр-р-ру-у!- Лошадь остановилась.- Дальше я не поеду. Здесь пережду. В сарае. У братьев обиженно округлились глаза:

- Да что ты, не веришь? Чего боишься? Уже дома почти!

- Нет, - твердо оказал Анатолий, слезая с арбы.- Не поеду! Тут подожду. А вы, если можно, принесите мне переодеться и поесть. Братья затараторилии армянском. "Продают!" - подумал Анатолий, остро ощущая свою беспомощность.

- Извини, - сказал Корюн.- Мы обсуждали, как нам быть.- Ладно, оставайся, может, так и лучше. Мы принесем тебе, что надо. Жди.- И уехали. Алексеев, пригнувшись, перебежал к развалинам, от которых остро пахло отхожим местом. Под йогами шуршали бумажки с немецким шрифтом. Гм! Не очень-то удачное место он выбрал. Судя по всему, сюда заглядывают проезжие немцы. Но отсюда был хороший обзор, а спрятаться можно на уцелевшей части чердака. Он так и сделал. И едва забрался, зашумела машина. Подъехала, остановилась. Человек двадцать немцев попрыгали из кузова и побежали к сараю, на ходу расстегивая пояса. Тараторили, смеялись. Алексеева душила ярость. "Гранатку бы вам или очередь из пулемета!" - подумал он. Уехали немцы, и снова тихо. Жужжат мухи и кузнечики в траве: тр-р-р! тр-р-р!? Сильно клонило ко сну. Разбудил чей- то шепот:

- Летчик! Эй, летчик! Где ты?? Осторожно выглянул из-за укрытия. Корюн. Стоит с кошелкой в руках, удивленно оглядывается.

- Здесь я! - шепотом ответил Алексеев и спустился. В кошелке было полное обмундирование немецкого солдата: кепка с высокой тульей, ботинки, штаны и старый обтрепанный френч. Тут же, в бумажном пакете - вареная курица и лаваш. Алексеев переоделся и, туго скрутив свой штаны и гимнастерку, посмотрел на Корюна.

- Спрячем тут, - сказал Корюн.- Опасная улика. Выкопали яму в груде кирпича, уложили, засыпали, забросали соломой.

- Вот теперь хорошо! - сказал Корюн.- Ешь, время-то к вечеру. И знаешь, как хорошо, что ты не поехал с нами! К нам немцев приехало - полный двор. На мотоциклах. Злые за вчерашнюю бомбежку. Ищут сбитый экипаж. Алексеев расправлялся с курицей. На душе у него полегчало, и уже загорелась надежда, что все обойдется и он сумеет пробраться к своим, через линию фронта. Посидели до темноты, грызя семечки, которыми запасся Корюн, а когда стемнело, пошли. Деревню обогнули стороной и очутились опять у каких-то развалин. Сели за грудой кирпича. Скоро под чьими-то шагами захрустел строительный мусор. Алексеев вскочил, готовый бежать, но Корюн его успокоил:

- Не бойся, это наш, - и тихо свистнул. Из темноты вышел высокий человек в каракулевой шапке, сказал с армянским акцентом:

- Гдэ тут лодчик, которого сбилы? Корюн толкнул локтем Алексеева:

- Знакомься, это мой дядя - староста управы.

- Ну вот что, - сказал Староста.- Чего тут сидэт, ай да ко мне. Алексеев уперся:

- Нет, я не пойду, я тут пересижу!

- Э-э-э, - рассердился староста.- Так нэ подот! Чи-во боишься? Если б ми хотел тебя предать - давно бы; это сдэлал, а? Аида!; Слова его звучали убедительно, и Алексеев пошел. Анатолия ждали. В просторной горнице уже стоял чан с горячей водой и корыто. Такое внимание тронуло. Алексеева, и он окончательно успокоился. Искупался с наслаждением, промыл израненные ноги, а когда оделся и вышел в зал, там на столе дымилась лапша с курицей. Хозяева не досаждали, оставив его одного. Лишь только когда он поел, в комнату, вежливо здороваясь с порога, вошли человек двенадцать мужчин, все пожилого возраста. Уселись тихо вокруг стола, все армяне, все с морщинистыми лицами и грубыми руками хлеборобов. Староста, положив свои большие узловатые руки на стол, сказал Алексееву:

- Пажалста, сынок, расскажи, как дэла на фронте. Немцы тут всякый белиберда говорят. Говорят, что они под Москва стоят. Алексеев усмехнулся:

- Под Москвой? Как бы не так! А про Курскую битву слыхали? Не-ет? Ого! Тогда слушайте. И рассказал он про черную силу, что собиралась для операции "Цитадель" . Почти миллион солдат на узком участке фронта под Понырями . На километр фронта - более сорока танков и самоходок, до восьмидесяти орудий и минометов; а в воздухе около тысячи самолетов. Сила неодолимая! И Анатолий видел, какое впечатление производят его слова, как тускнеют в печали глаза и сами собой никнут плечи. Тяжко слышать о таких вещах! Но вот Анатолий начал описывать разгром фашистских войск под Курском. Слушатели ошеломлены, они не верят, не верят. Сломить такую силу?! Нет, это невозможно! В свою очередь, был удивлен Алексеев.

- А вы что - не слышали про это? Нет, они не слышали. Война была где-то далеко, и сюда доходили только рассказы о ней, да и то от фашистов.

- Тогда вот что я скажу вам, - с ноткой обиды в голосе оказал Анатолий.- Наши на днях завладели Таманским полуостровом , и сейчас войска Толбухина подходят к Перекопу . Вот! А вы говорите: "Под Москвой"!

Ссылки: