 |
Татищев о истории, купечестве, банках, суде и развитии ремесел
Записку о ревизии и побегах Татищев передал петербургскому начальству. Как он писал некоторое время спустя Михаилу Илларионовичу Воронцову , занимавшему с 1744 года пост вице-канцлера, кое-что из его рекомендаций при завершении переписи учли. Но "большее и нужднейшее осталось без рассмотрения". Последнее неудивительно. Удивительно то, что все-таки кое-что было использовано, хотя и анонимно. Непосредственно М. И. Воронцову Татищев направляет "Представление о купечестве и ремеслах". Он не возражает против того, чтобы Воронцов, не упоминая имени Татищева, взял содержащиеся в записке мысли "к своей чести". Ему, конечно, хотелось бы, чтобы была создана специальная комиссия для рассмотрения этого вопроса, и он тогда, несмотря на недомогание, развернул бы свои предложения подробнее. Но особых надежд на это он, конечно, не питал. В представлении снова подчеркивается мысль о необходимости "вольности" купечества и ограждения его от административного вмешательства.
Татищев все более осознает, что интересы казны и государства не совпадают, и всюду, где это различие для него выявляется, он интересы казны готов принести в жертву более высоким интересам государства.
Интересен исторический экскурс Татищева как в русскую, так и в зарубежную историю. Он сопоставляет недавние столкновения Англии, Голландии, Испании и Франции и объясняет успехи первых именно развитием торговли. Испания за счет своих колоний накопила немало ценностей. Но ценности сами по себе ничего не стоят, если они не участвуют в обороте. Они не в состоянии двигать даже "рукоделия", поскольку последние также развиваются под воздействием рынка. "Пресильная монархия" Франция потерпела поражение в борьбе с Англией и Голландией именно потому, что торговля в ней была слабо развита. В этом рассуждении Татищев, в сущности, показывает историческую обреченность феодализма в споре с капитализмом, причем становится он безоговорочно на сторону последнего.
Примечательны и некоторые факты, несколько выпадающие из ранее сложившейся оценки хода русской истории. Так, проникнутый сепаратизмом Новгород вел широкую ганзейскую торговлю, тогда как в остальной Руси, задавленной татаро-монгольским гнетом, торговля практически совершенно замерла. Взглянув на историю через призму развития торговли, он пересматривает и свое отношение к Борису Годунову , которого всегда осуждал за введение крепостного права. Время Алексея Михайловича, как отмечалось, Татищев оценивал в целом положительно, усматривая именно в этом периоде зарождение всех положительных тенденций в развитии русской экономики и культуры. Петровская эпоха была лишь преемником этого исторического движения, причем дело до конца не было доведено и кое в чем остановилось. "Алексей Михайлович, - по мнению Татищева, - как его храбростию в делах военных, так преострым умом и охотою ко экономии вечную по себе память оставил, между многими его знатными и вечной славы достойными делами не меньше он о рукоделиях, ремеслах и купечестве его труда показал. В его время медные и железные заводы, якоже и оружейные устроены, холщевые и шелковые фабрики заведены, неколико и о кораблеплавании в пользу купечества выписанными разными ремесленниками прилежность и пользу показал, договоры с Англией и Голландиею в полезнейшее состояние русским купцам учинил". Особенно выделяет он Торговый устав 1667 года , а также создание "особливых правительств" для купечества по городам, дабы оградить купечество от "утеснений" со стороны "неразсудных правителей". В данном случае речь идет о тех мероприятиях, которые в свое время пытался провести, но не сумел до конца утвердить Ордин-Нащокин . Хвалит Алексея Михайловича Татищев также за приглашение иностранных специалистов и за попытки организации школ , в частности, за то, что своих детей царь учил латинскому языку.
Деятельность Петра являлась новым шагом на этом пути. Однако установлениями о купечестве Татищев все-таки не удовлетворен: "Понеже по естеству все дела человеческие с начала ни от кого в совершенство приведены быть не могут, но требуют от времени до времени исправления, дополнки и пременения... так и в сем, что до купечества и рукоделия принадлежит, мню нечто исправить, дополнить или переменить... потребно".
"Исправление" купечества Татищев мыслит по трем линиям. Во-первых, администрация не должна вмешиваться в дела ярмарок и вообще в самый процесс торговли: торговля лучше всего развивается, когда ей не мешают. Во-вторых, необходимо улучшение путей сообщения и установление постоянной почтовой связи. И наконец, необходим организованный кредит.
"Для исправного и порядочного торгу, - разъясняет это положение Татищев,- нужно иметь кредит или поверенность. Но оной происходит от довольства у купцов денег. Токмо собственных своих денег никаков купец всегда довольства иметь не может для того, что ему деньги туне держать есть бесполезно, и для того купят всегда товары. Но как товара скоро продать не может, а между тем увидит товар, потребный ему и не весьма дорог, то принужден оной или деньги у другого в долг взять. А понеже у партикулярных деньги скоро достать не может, а иногда в том государственная или придворная нужда, чтоб оного не пропустить. Но и паче для ремесленников или мануфактур великая в том нужда случается, что сделанные товары продать ему, а работы без припасов остановить и работающих без всякого убытка распустить невозможно". В то же время "военные, гражданские, придворные служители, шляхетство и духовные часто... немалые во избытке деньги" имеют, которым они не могут найти дельного применения. Создание банка устроило бы и тех и других. Одни получали бы от своих денег проценты, другие могли бы пускать их в оборот. Таким образом, Татищев предусматривает организацию не просто государственного кредита купечеству (что, кстати, также было бы выгодно для самой казны), а коммерческого банка - учреждения чисто капиталистического. Мечтой Татищева было приведение в движение всех имеющихся в государстве средств, втягивание в товарно- денежные отношения всех слоев русского общества. Программа эта, очевидно, чисто буржуазная, и буржуазия в России XVIII века не имела более настойчивого разностороннего выразителя своих интересов, нежели Татищев.
Ратуя за "вольность" купечества, Татищев и в то же время решительно возражает против покупки купечеством деревень, "которыми нимало управлять не разумеют, и тем сами разорились и деревни разоряют". Он отсылает к опыту Англии, Голландии и Франции, где имеются "великие фабрики, но деревень купцам купить нигде не позволено". Следовало бы, однако, пояснить, что в названных странах вообще промышленность содержалась на вольнонаемном труде. В России же резервы такого труда были весьма ограничены, о чем и сам Татищев неоднократно говорил с сожалением. "Вольность" купечества наталкивалась на невольность крестьянства, и это-то противоречие и являлось главной причиной медленного развития торговли и ремесел, а также стремления предпринимателей присоединиться к классу, уже ненужному производству, но пользующемуся плодами трудов других.
К записке о купечестве и ремеслах примыкает "Предложение о размножении фабрик". В ней, в частности,- ставится вопрос об улучшении положения ремесленников и повышении качества ремесленной продукции. Татищев проводит различие между мануфактурой и ремесленным производством, как правило, обходящимся без применения наемного труда. В условиях крепостного строя это могло иметь немалое значение. Поэтому Татищев стоит неизменно за помощь и содействие ремесленникам.
Представление о купечестве и ремеслах, по-видимому, заинтересовало М. И. Воронцова . Во всяком случае, в его архиве сохранились две беловые копии записки. Идеи Татищева, возможно, сказались в некоторых экономических мероприятиях 50-х годов, в частности, в создании в 1754 году Государственного заемного банка , имевшего в качестве отделения Купеческий банк . Правда, во всех этих учреждениях предусматривался прежде всего дворянский интерес, а потому должного эффекта они дать не могли. Но это и не удивительно, если учесть, что "заботу" о купечестве осуществляло дворянское правительство. Во всех социально-политических рассуждениях Татищева неизменно вставал вопрос о целесообразности монархии и возможности восстановления крестьянской "вольности". Но эти вопросы обычно стояли как бы независимо один от другого. Утверждение крепостного права , оказавшего отрицательные последствия на развитие страны, казалось Татищеву случайным решением неразумного правителя. Но эти два сюжета в его сознании все более переплетались. Новые соображения побудили Татищева вернуться к работе, начатой еще в конце 30-х годов: подготовке свода древнерусских законов. Таким изданием решалось сразу несколько вопросов: выяснялись многие важные факты русской истории, привлекалось внимание к развитию современного Татищеву права, подготавливалась почва для созыва комиссии по составлению нового Уложения. Примечания Татищева к разным статьям древнерусских юридических памятников отражают этот интерес. И особое внимание уделяется крестьянской теме. В 1740 году, комментируя закрепостительные установления конца XVI - начала XVII века, Татищев примерно так же, как и в "Разговоре", акцентировал внимание на то, что из-за этого разразилась смута. Теперь он этим не удовлетворяется. Это проявляется, в частности, и в том, что при каждом удобном случае он напоминает о прежней вольности крестьян. Так, поясняя понятие "недвижимые имения", Татищев напоминает, что в него ранее не включались крестьяне, "которые тогда вольны были".
Говоря об ограничении размеров кабал пятнадцатью рублями по Судебнику 1550 года, Татищев делает (правильный в общем-то) вывод, что статья включалась "мню, для того, чтоб вечно не крепили". Татищев, как говорилось, наследственное холопство считал вообще незаконным. Воспроизводя статью о праве родичей на выкуп отчин, Татищев снова напоминает, что о крестьянах в этих случаях речи нет, "понеже былн вольные". Он сожалеет, что указ о закрепощении "утратился и причины, для чего крестьяне невольными учинены, неизвестны".
В действительности конца XVI века он не видит ничего такого, что могло бы оправдать введение крепостного права, в современной же ему действительности оно лишь унаследованное от прошлого зла.
88-я статья Судебника 1550 года посвящена порядку крестьянских переходов. Комментируя ее, Татищев приводит ряд аргументов в пользу "вольности". "Вольность крестьян и холопей, - отмечает он, - ...во всех европейских государствах узаконенное и многую в себе государствам пользу заключает". Полезно это было и для Русского государства.
"1) Крестьяне так безпутными отчиннкамии утесняеми и к побегам с их разорением понуждае- ми не были, как я о суде беглых обстоятельно показал;
2) таких тяжеб, судов, ябед, коварств и немощным от сильных разорений в беглых не было;
3) в добрых верных и способных служителей мы такого недостатка не терпели".
Татищев отсылает, видимо, к несохранившейся части рассуждения о беглых, и из этой отсылки видно, что вину за побеги он целиком возлагал на "безпутных отчинников". Вольность крестьян обеспечивала и важнейший с точки зрения государственной пользы аспект правительственной деятельности подбор "добрых, верных и способных служителей". Татищев имеет в виду, очевидно, прежде всего военную службу, о чем он говорил и ранее. Но и при таком ограничении ход его мыслей примерно тот же, что и позднее у Радищева: настоящим сыном отечества может быть только свободный человек. Приведя все эти соображения о преимуществах вольности перед неволей, Татищев как будто не вполне логично "отступает":
"Оное (то есть вольность) с нашею формою правления монаршеского не согласует, и вкоренившийся обычай неволи переменить небезопасно, как то при царе Борисе и Василие от учинения холопей вольными приключилось".
Итак, вольность всем хороша, но она несовместима с монархией. Вывод сам по себе глубоко обоснованный: "Переменить небезопасно". Это тоже верно. Всякие крутые ломки чреваты непредвиденными последствиями. А что же делать? Еще ранее Татищев советовал обдумать этот вопрос всесторонне.
Конечно, он и сам продолжает думать над этим. И вот один из результатов его раздумий: на пути к достижению вольности стоит монархия. Монархизм Татищева, как можно было видеть, всегда был относительным. Он принимал монархию как относительно меньшее из зол и для таких стран, как Россия. Но даже и в его обязательности для России полной уверенности у него никогда не было. Теперь же и вообще остается мало аргументов, оправдывающих целесообразность монархии: она оказывается на пути главного, что могло бы обеспечить процветание государства - вольности.
Обязывающих выводов Татищев не делает. Но все его предложения об "улучшении" в конечном счете сводятся к ограничению монархии. Одной из главных прерогатив монарха всегда было законодательство. И именно этот вопрос Татищев рассматривает как бы не зависящим от монарха. Подготовить "добрый" закон одному человеку не под силу, даже если это Петр Великий.
"В сочинении нового закона, - развивает Татищев ранее высказанные мысли, - для чести законодавца и для твердости закона нуждно прилежно рассматривать и остерегаться, чтобы не дать страсти своей сочинителю власти". Таких "пристрастных законов" оказывается немало уже после Уложения 1649 года. Петр Великий для объективности и продуманности установлений обязывал приглашать в Сенат и членов всех коллегий. Однако и этого, по мнению Татищева, недостаточно. "Сие безопаснее и справедливее могло быть, если бы такие обстоятельства прежде ученым в юриспруденции для разсмотрения сообщались и рассуждения их требовать". А законов, нуждающихся, с точки зрения Татищева, в изменении, оставалось много, и число их со временем не уменьшалось. Он с сожалением говорит, например, что "у нас... о найме и разплате достаточного закона нет. По искусству же видимо, что с обе стороны безпорядки и обиды происходят, которое наиболее посадских и крестьян касается". Татищев добавляет, что все это он мог бы "пространно показать, если б здесь (то есть в комментарии к статье) то нуждно было". Действительно, в комментарии к статье Судебника об этом говорить было не вполне уместно. Но Татищева этот вопрос беспокоил. Он тревожился, что в России вообще отсутствовало законодательство, регулировавшее взаимоотношения предпринимателей и наемных работников - взаимоотношения, которые уже были важными в его время и должны были стать самыми важными в той системе, которая мыслилась Татищевым как самая целесообразная. Татищев в данном случае вступается именно за эксплуатируемых, которым практически негде было искать правды. Ивану Грозному он готов был многое простить за то, что, по мнению Татищева, царь "о правосудии и о хранении посадских и волостных крестьян от неправых судов и грабления прилежал". Справедливым он находит и такой порядок, когда "старосты и выборные" от земли "с судиями заседают". Такой порядок он находит в России XVI века, а "по днесь" он сохраняется в Швеции, где "многие мужики достаточно философии учатся". К сожалению, у нас это было кем-то "отставлено" после царя Бориса.
Комментирование статей Судебника и последующих указов было для Татищева и своеобразным исследованием социальных отношений в XVI веке, и поиском положительного материала для "исправления" современных ему законов. Поэтому он и подчеркивает в прошлом то, что, с его точки зрения, могло пригодиться современникам. Татищев не находил в современном ему законодательстве законов, вполне согласующихся с естественным и божественным правом. Но, как правило, он не предлагал совершенно нереальных с точки зрения феодального государства изменений. Он пытается убедить своих высокопоставленных читателей в том, что все предлагаемое им уже было и зарекомендовало себя наилучшим образом. С последним обстоятельством необходимо считаться, оценивая любые записки Татищева. У него имеются, так сказать, программы "максимум" и "минимум". Его рассуждения о естественном и божественном праве - это программа- максимум, предусматривающая практически коренную перестройку всей социально-политической системы. Программа-минимум же предусматривала "улучшение" действующего законодательства и экономической политики в рамках существующего строя.
Идеалом Татищева было примерно то устройство, которое существовало в Англии и Голландии, отчасти в Швеции. Примечательно, что, сопоставляя, скажем, Францию с Англией, он отдает предпочтение второй. В Англии Татищеву нравится все. Ему нравятся и ее гражданские "вольности", и процветание купечества, разработанное законодательство, и номинальный почет, оказываемый древним фамилиям, ничуть не мешающий этим положительным качествам. Он верит и в "просвещенность" Англии. Поэтому он дарит Английскому королевскому собранию ценнейшую рукопись Ростовской летописи и надеется с помощью Английской академии наук опубликовать свою "Историю". Как и все работы Татищева, его размышления о наиболее целесообразной форме государственного и общественного устройства не были завершены.
Ссылки: