Татищев и Петр, 1723 г

В Москву Татищев прибыл в конце 1723 года. В связи с предстоящей коронацией Екатерины сюда должен был вскоре прибыть и император со своим двором. Но Петр задерживался, и Татищев проехал в Петербург, где он в январе 1724 года изложил Петру просьбы и предложения, подготовленные им совместно с Геннином. Видимо, тогда же он просил подыскать ему какое-нибудь иное дело. В частности, возобновился разговор о межевании. Дело это за прошедшие три года с места не сдвинулось, и Петр дважды напоминал Татищеву об ускорении расчетов: сколько нужно будет специалистов и сколько будет стоить все мероприятие.

Вопрос об уральских обязанностях Татищева пока оставался открытым. Но Татищев был взят ко двору. Император явно с повышенным инте-ресом присматривался к деятелю, который по уровню знаний и организаторских способностей вполне мог бы занять высокое положение в правительстве.

Но за Татищевым уже тогда тянулся шлейф сплетен и подозрений, связанных с его слишком вольным образом мыслей и независимым характером. Петр, очевидно, не из простого любопытства заводит с Татищевым разговоры на самые различные темы, связанные с вопросами государственного устройства, политики, религии, наук. Петр проявлял неизменный интерес к мнению Татищева. Мнение это почти всегда было оригинально. Но не всегда оно могло понравиться императору. Известный автор "Деяний Петра Великого" И. И. Голиков уверяет даже, что Петр однажды, когда Татищев публично осмеивал Священное писание, пустил в ход свою знаменитую дубинку, приговаривая: "Не соблазняй верующих честных душ, не заводи воль-нодумства, пагубного благоустройству. Не на тот конец старался я тебя выучить, чтоб ты был "врагом общества и церкви". Голиков, конечно, отразил придворную сплетню. Но суть опасений императора она отражает достаточно верно. Царь и сам не любил церковников и не смущался общением с иноверными. Однако он понимал, конечно, значение истинной веры для социальных низов и вообще для благоустройства страны. Татищев мог его пугать чрезмерной свободой суждений в некоторых вопросах.

Известные разногласия возникали даже при обсуждении вопросов распространения наук. Сам Татищев вспоминал позднее о разговоре в летнем доме императора, связанном с подготовкой к открытию Академии наук . Лейб- медик Блюментрост , исполнявший обязанности президента будущей академии, попросил Татищева приглашать ученых из Швеции (куда в это время готовился он ехать) "в профессоры". Татищев по этому поводу рассмеялся: "Ты хочешь сделать Архимедову машину очень сильную, да подымать нечего и где поставить места нет". Петр вступил в разговор, попросив разъяснить, что имеет в виду Татищев. А Татищев имел в виду то, что начинать надо снизу, а не сверху: "Ищет учителей, а учить некого, ибо без нижних школ, академия оная, с великим расходом будет бесполезна". Петр ответил в тон Татищеву аллегорически: "Я имею жать скирды великия, токмо мельницы нет, да и построить водяную и воды довольно в близости нет, а есть воды довольно в отдалении, токмо канал делать мне уже не успеть, для того что долгота жизни нашея ненадежна; и для того зачал перво мельницу строить, а канал велел только зачать, которое наследников моих лучше понудит к построенной мельнице воду привести". Петр не без оснований полагал, что "зачало" он уже осуществил созданием "школ мафематических", а также распоряжением об устройстве школ по епархиям и губерниям. Но это было именно "зачало", так как реально действовали очень немногие училища, и вопрос заключался в том, как целесообразней израсходовать одни и те же средства: на "учителей" или на эти самые "училища".

В итоге опасения Татищева оказались обоснованными: после смерти Петра "люди преславные в науках... съехались и академию основали", школы же не только не расширялись, но и прежние пришли в упадок. Академия долгое время, поглощая значительные средства, не давала необходимой отдачи.

В конце 1723 года Геннин направил Татищева с целым рядом проектов в Петербург. На сей раз Петр встретил Татищева вполне благожелательно. Он беседовал с ним о разных науках, о создании училищ, об открытии Академии наук. Поинтересовался он и одной деталью розыскного дела. На обвинение о взятках Татищев отвечал словами апостола Павла: "Делающему мзда не по благодати, но по долгу". Ни Геннин, ни сенатский суд не увидели в действиях Татищева ничего противозаконного. Но Петр почувствовал, что у Татищева есть какое-то свое определение, что есть взятка и что есть не взятка, а необходимая плата за труд. Он и попросил Татищева разъяснить смысл этой апостольской притчи и татищевского ее толкования. О разговоре с Петром вспоминал позднее сам Татищев в "духовной". Это не было оправданием. Скорее, напротив, назиданием. Здесь целая система понимания различия между взяткой и платой за труд, рекомендуемая им и сыну, и каждому административному работнику. "По вступлении в дело, - наставляет Татищев, - наипаче всего храни правосудие во всех делах, не льстяся никакого собственною пользою, помня то, что хотящие богатитися впадают в беды и напасти и что неправедное создание прах есть; и подлинно оным хотя не малое время возвеселишься, но совестью всегда будешь мучиться и оное богатство весьма непрочно; наипаче в делах государственных ущерб казне каким бы то образом не учинил". Государственный интерес и в делах и в помыслах Татищева неизменно стоит на первом плане. Но Татищев считает, что всякий труд должен оплачиваться. Он отсылает к "письму святому", то есть к Библии: "служай олтарю от олтаря питается". Поэтому предлагается различать лихоимство и мздоимство. "И то мне в памяти, - рассуждает Татищев, - что мзда и мудрых очи ослепляет, да небезизвестно и то, что некоторые безсовестные судьи некогда указы о лихоимстве на все мздоимства наклоняют". Татищев считает, что такие судьи "более сами, нежели мзду взявшие, душу свою губят, ибо лихоимство показует яко неправо взятое, а мзда делающему по должности". Отсылая опять-таки к "письму святому", Татищев напоминает: "делающему отдаждь мзду без умаления" и "достоин делатель мзды своея". Иными словами, грех таких судей заключается в том, что они препятствуют справедливой оплате за труд. Как известно, жалованье и позднее выплачивалось обычно не за труд, а за должность или звание. Татищев впервые ставит вопрос о соответствии размеров жалованья продуктивности деятельности работника. Вопрос этот, как известно, остается не вполне разрешенным и до наших дней, особенно когда приходится оценивать те сферы деятельности, где материальные ценности непосредственно не производятся. Татищев предлагает как бы соединение чисто административно-феодального и экономического начал. Отвечая на вопрос Петра, Татищев отсылает как бы к собственной практике: "В начале судия должен смотреть на состояние дела; если я, и ничего не взяв, а противо закона сделаю - повинен наказанию, а если изо мзды, то к законопреступлению присовокупится лихоимство и должен сугубого наказания; когда же право и порядочно сделаю и от правого возблагодарение приму, ничем осужден быть не могу". Татищев полагал, что "если мзду за труд пресечь и только мздоимство судить, то, конечно, более вреда государству и разорения подданным последует". Здесь, очевидно, имеется в виду принцип материальной заинтересованности. В условиях феодализма, да в его крепостническом варианте, этот принцип мог играть прямо-таки революционную роль, если бы его обратить, например, на отношения между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Сам Татищев частично пытался это сделать. Но в данном случае речь шла об оплате труда судей и вообще административного аппарата. "Я должен, - говорит Татищев, - за получаемое жалованье сидеть только до полудня (обычная практика работы административных учреждений), в которое мне, конечно, времени недостанет, а после обеда трудиться моей должности (то есть обязанности) нет. Другое: когда я вижу дело в сумнительстве, то я, никогда внятно его исследовать и о истине прилежать причины не имея (то есть не имея заинтересованности в глубоком его рассмотрении), буду день от дня откладывать, а челобитчик принужден с великим убытком волочиться и всего лишиться. Третие: дела в канцеляриях должны решаться по регистрам порядком (то есть в порядке очереди), и случается то, что несколько дел, весьма нужных впереди, а последнему по регистру такая нужда, что если ему дни два решение продолжится, то может несколько тысяч убытка понести, что купечеству нередко случается. И тако от правого порядка может более вреда быть. А если я вижу, что мой труд не туне будет, то я не только после обеда, и ночью потружуся. Для того карты, собак, обеды или прочие увеселения оставлю и, несмотря на регистр, нужнейшее прежде ненужного решу, чем как себе, так и просителям пользу принесу". Татищев, следовательно, имел в виду оплату сверхурочных работ, и это он, кстати, неизменно практиковал при оплате труда работных людей и крестьян (в том числе и крепостных). Петр согласился с разумностью доводов Татищева. Однако они вызвали у него и сомнения: как можно все это осуществить на деле?

"Сие все правда и для совестных людей невинно, - заметил он, - токмо не без опасности безсовестным позволить, чтоб под тем доброхотным принужденнаго не было". Трезво оценивая свою администрацию, Петр справедливо опасался создать таким образом еще один источник злоупотреблений, когда добровольный договор о рассмотрении дела во внеслужебное время превратится в обычное вымогательство. Татищев также не исключал такой опасности. Но он считал, что "лучше виннаго и безсовестнаго законом помиловать, нежели многих невинных оным отяготить". Несомненно, что, если бы принципы, изложенные Татищевым, можно было воплотить в жизнь, работа административных органов стала бы во много раз продуктивней. Но ни Петр, ни кто другой позднее не могли решиться па подобный опыт. Впрочем, закона, запрещавшего принципы Татищева, тоже не было. Поэтому сам он продолжал им следовать. Он неизменно платил за чужой труд, советовал это делать подчиненным и брал плату с тех, для кого делал услуги во внепрпсутственное время. Когда речь идет о финансовых делах, услуги обычно оцениваются не реально затраченным трудом, а размером выигрыша челобитчика. Так издревле поступало государство. Так поступал и Татищев. Но он предостерегает от погони лишь за выгодными делами. В "Духовной" он советует "храниться гордости", то есть не допускать высокомерия в обращении с посетителями. "У некоторых людей, - говорит он о чиновниках, - и лице челобитчикам в честь показывается, не токмо ему беднаго человека выслушать терпеливо и дать ему добрый совет или наставление в помощь". У самого Татищева "никогда, хотя бы на постели лежал, двери не затворялись и ни о ком холопи не докладывали, но всяк сам о себе докладчик был (то есть он принимал посетителей непосредственно). И хотя многократно за безделицами и в неудобныя времена прихаживали, но я не оскорблялся, ибо часто то случалось, что многим в краткости (то есть срочно) нужно было помощь подать и великий вред отвратить". Все эти советы Татищев изложил в 1734 году. Но он имел в виду, очевидно, прежде всего свою уральскую практику. На первом плане у него всегда стояли государственные интересы, воплощавшиеся на Урале прежде всего в увеличении прибытка казне, а также и в более широко понимаемом общем благе. Из средств, отпущенных на казенные дела, на личные нужды он ничего но истратил. Вместе с тем он мог своей властью объявить сбор с населения какого-нибудь нового обложения для выполнения казенных или общественных начинаний, вроде платы учителям или проектировавшейся им рублевой подати с неподатной части заводского населения.

Частные же дела шли иным порядком. Здесь Татищев имел дело с предпринимателями и сам выступал почти в таком же качестве. Эта его практика и позднее неоднократно будет давать повод для обвинений в злоупотреблениях. Но и позднее окажется, что Татищев неизменно занимал неизмеримо более честную позицию, чем его обвинители.

Ссылки: