В 1743 г: новое административное устройство. Замечания Татищева

В 1743 году Сенат разослал "Росписание высоких и нижних государственных и земских правительств" - проект нового административного устройства. Татищев отозвался на него "Напомнением", которое вместе с запиской о событиях 1730 года направил в Сенат Н. Ю. Трубецкому .

В записке содержится критика существующего территориального деления. Ошибки были допущены как из-за отсутствия карт и спешности выделения губерний, так и из-за корыстных побуждений отдельных губернаторов и секретарей, которым было поручено дело. Так, Меншиков Ярославль и Тверь приписал к Петербургской губернии, а Гагарин - Вятку и Пермь к Сибири. Секретари же "по щедрым просьбам" разные города "из одной провинции в другую переписывали". Напоминает Татищев и о своей теории происхождения власти и государственности, а также о трех формах правления и смешанных, равно целесообразных в разных условиях, "взирая на состояние народа", не уточняя, что именно целесообразно для России.

В специальном разделе говорится "О порядках и законах к приобретению пользы и отвращению зла". Татищев повторяет некоторые положения, высказанные им в "Разговоре" , в частности, о полезности веротерпимости (за исключением иудаизма и "афеистов учения"). Важной задачей правительства Татищев по-прежнему считает организацию "научения от младенчества разуму", поскольку через учение происходит "главная государству польза". Он указывает на пример "европейских областей", где "как монархии, так и республики ревностно прилежат и великих на то иждевений полагать не жалеют". Снова дается экскурс в историю, напоминается об указании Петра устроить училища по епархиям. Но дело это заглохло и теперь не блещет, хотя императрица "ревностию отеческою возбуждаема, великими щедротами основанные академии, училища снабдевать изволит, через что в совершенное цветущее состояние придти могли, и может приведется".

Вновь Татищев настаивает на большем значении судоустройства , нежели военной мощи. "Если вражды умножатся, - говорит междуусобие родится, и весь народ легко в смятение придти может, тогда ни великие богатства, ни сила войска крайнему разорению воспрепятствовать не могут". Очевидно, за упорядочением судопроизводства Татищев видит справедливое с точки зрения государственных потребностей разрешение социальных противоречий. Соответственно нужны и люди, которым противостоящие стороны могли бы доверять. Для государства важнее всего иметь достойных судей. А достоинство, подчеркивает Татищев, "состоит не в чести природной, или заслугами приобретенном в чине, но в природном уме, благонравии и через науку приобретенной мудрости".

Истина, следовательно, отнюдь не сопутствует господствующему классу: она за пределами сословного деления. Мудрость же приобретается лишь учением. Выведение главной с точки зрения Татищева должности за пределы сословных перегородок - факт в высшей мере примечательный. Он показывает, как далеко готов был идти Татищев навстречу желаниям низших сословий во имя государственной пользы. Можно сказать также, что именно в этом направлении работала его мысль.

Реальная жизнь давала прямо противоположные примеры. "Хотя бы смотря на природный ум и благонравие в судьи выбирали, - сетует Татищев. - Кто не может ужасаться или с горечью удивляться; когда видит, из войска за пьянство, воровство или иное непотребство и за леность изгнанного, судиею немалого предела? Кто должен в таких непотребствах ответ перед богом дать, кроме определяющих неосмотрительно?"

Иными словами, виноваты в этом беспорядке сами верхи, которые и назначают судей из числа отчисленных из армии по старой традиции как бы на "кормление" .

Те же силы мешают и приведению в порядок законодательства, отделению судопроизводства от правосудия и т. п. Петр неоднократно напоминал Сенату о необходимости составления нового Уложения. Но тем, кто "обыкли с большею их пользою в мутной воде рыбу ловить, было неприятно".

Комиссия вроде бы и была создана, да лишь для пустых разговоров. К тому же "ни единого не токмо в законах, но ни в грамматике ученаго определено не было". Поэтому "оное близь тридцати лет без всякого плода и надежды тянется, хотя бы оное искусным в год, а конечно не более двух, сочинить возможно". Татищев видит, что виновны в таком положении лица, стоящие на самом верху. Но он никак не может примириться с тем, что наверх их заносит сама существующая система.

В разделе "О мудрости экономии" Татищев оговаривается, что писать об этом надо много. Пока же он напоминает о самом необходимом:

"1) умножение народа,

2) довольство всех подданных,

3) побуждение и способы к трудолюбию, ремеслам, промыслам, торгам и земским работам,

4) умножение всяких плодов от животных и рощений (то есть растений);

5) научение страху божию и благонравию,

6) умеренное употребление имения". Таким путем каждый в отдельности и государство в целом "обогащается, усиливается и славу приобретает". В последнем разделе говорится о необходимости строгой субординации чинов и должностей, с соответствующей каждому званию "честью". "Ежели кто на чести оскорблен бывает, - полагал Татищев, - то, конечно, или в верности, или в прилежности ослабевает, а из того великий вред происходит". Особенно возмущается Татищев тем, что мелкий чиновник центрального аппарата указывает "генералу или губернатору, правящему целое царство, да еще с неучтивыми угрозами и досадительными включениями". Татищев думает, что все это происходит лишь потому, что нет четкого описания гражданских чинов и их субординации.

Между тем иначе и не могло быть, когда "персоны управляют закон", а не "законы управляют персонами". Исходя из принципа, что "честь и преимущество" должны соответствовать "поверенности и власти", Татищев предупреждает и о том, что при проведении его в жизнь надо соблюдать "умеренность и осторожность", дабы "некоторые в отдалении получа надмерную власть, великий вред или совершенное падение государств" не причинили. У нас это, добавляет Татищев, "учинить и в безопасности всегда быть удобно". Но как и перед кем должно отвечать "высшее правительство". Каким образом лишить традиционных "удобств" титулованных и нетитулованных административных хищников? На это у Татищева ответа не находится. И неудивительно: на него нельзя было дать ответ в рамках существующего строя. Если учесть, что вместе с "Напомнением" Татищев прислал в Сенат и свою записку о событиях 1730 года, то можно представить, насколько глубоким должно было быть раздражение и возмущение многих сенаторов.

Ссылки: