Самара уездная

О положении дел в тогдашней уездной Самаре сохранилось очень мало сведений. Самой заметной фигурой в самарском обществе тех времен был уже упоминавшийся Иван Алексеевич Второв (1772-1844) . Он жил в Самаре с перерывами с 1781 по 1835 год. В 1797 г., в свой третий приезд в Самару, Второв занял должность заседателя нижнего земского суда, с 1805 г. по январь 1816 г. служил судьей в уездном суде, а в самые трудные для Самары 1812-14-й годы совмещал три должности сразу: судейскую, городническую и уездного предводителя дворянства, не будучи при этом дворянином. Положение с кадрами чиновников было отчаянное. Прежнего самарского городничего перевели в другой город. Власть самарская оказалась резко ослабленной: бывшую прежде в ведении городничего инвалидную команду передали в подчинение гарнизонному офицеру, квартальных надзирателей попросту не было, десятских присылала городская дума из стариков и детей. Один из двух писцов вскоре опился, его обнаружили мертвым у кабака, и Второву пришлось лично заниматься письмоводительством, а второго писца Жевского превратить в квартального надзирателя. Городничий отдал собственную лошадь для объездов города ночью и днем, нередко сам их совершая. В докладах губернатору и губернскому правлению Второв слезно просил прислать помощь, наконец, отчаявшись, стал проситься в ополчение, но безуспешно. Между тем напряжение в городе возрастало. В начале 1812 г. самарское общество сильно взволновано явлением кометы :

"Почти все жители Самары предвещали какое-то общее несчастье, как обыкновенно всегда, с самой древности, пугали людей появляющиеся кометы", - отметил Второв в своем "Дневнике". В Самаре 1812 года было многолюдно беспокойство. Летом гурьбой валили бурлаки, портовые и судовые рабочие, постоянно приставали и отходили суда и лодки, ежедневно случались происшествия - драки, ссоры, воровство, не дававшее покоя местной администрации, беспрестанно приходилось встречать и провожать все новые пешие и конные полки, идущие через город с востока к фронту. В следующем году добавились хлопоты с пленными, первая партия которых из 1706 человек прибыла в Самару уже в конце сентября 1812 г. Конвой возглавлял полковник Языков. Второв поссорился с ним, пожалев пленных, шествовавших раздетыми и разутыми. "Тогда все состояния озлоблены были до неистовства против врагов нашего Отечества, - писал Второв, - вместо квартир запирали их кучами в пустых сараях и амбарах. Равнодушно нельзя было смотреть на несчастные жертвы властолюбия Наполеона". С легкой руки какого-то целовальника пошло гулять по городу презрительно- оскорбительное прозвище пленных "Париж-Пардон". Сам Второв как человек кристальной честности тяжело переживал всю мерзость и делячество местного чиновного мирка. "Мне бы надобно родиться или гораздо прежде или гораздо после, нежели я произошел на свет", - горестно заметил он в 1815 г. Один из образованнейших людей своего времени, тайно хранивший список радищевского "Путешествия из Петербурга в Москву", он был завсегдатаем единственной в Самаре книжной лавки купца Пономарева и неизбежно конфликтовал с местными чиновниками в рясе, пытавшимися запретить книжную торговлю. Ежегодная подписка на газеты и журналы достигала у Второва 60 рублей - деньги по тем временам немалые. Периодически бывая в Москве, он встречался с Карамзиным, Дмитриевым, братьями Тургеневами, Дельвигом, виделся с Пушкиным, последний раз в Симбирске в 1833 г. у губернатора Загряжского , знавал также будущих декабристов Рылеева, Бестужева, Панова. И.А.Второв, как уже упоминалось, собрал значительную библиотеку, вывезенную позже в губернскую Казань, где она составила основу фонда публичной библиотеки...

Общественная жизнь уездной Самары первой четверти XIX века наглядно свидетельствовала о том, насколько призрачным оказалось для провинции "дней Александровых прекрасное начало". По-прежнему, как и в годы Отечественной войны, внимание правительства поглощали военные нужды. Города, не имевшие оборонительного значения, прозябали в небрежении: "Никакого внимания не обращают на гражданскую часть. Неужели всей империи надобно только стоять во фрунте с ружьем и маршировать? Кровью обливается сердце, видя ужасный разврат и несправедливость гражданского управления". 8 сентября 1824 г. в Самару прибыл император Александр I , который посетил Казанский собор, отстоял литию и на следующий день выехал в Оренбург. Государь, остановившись на ночлег у генерала Струкова, "дурно провел ночь, обеспокоенный шумом сада, красы города, и соседнего с ним леса от поднявшейся ночью бури", но поутру довольно приветливо принял представителей городской власти, дворянства и купечества и щедро одарил хозяина дома, пожаловав генералу бриллиантовый перстень, а дочери его бриллиантовый фермуар.

События 14 декабря 1825 г. в Петербурге, громом потрясшие правительственные сферы, далеким эхом докатились и до Самары. Здесь также были либерально настроенные люди, особенно среди отставных офицеров, участников Отечественной войны 1812 года, а также чиновников Илецкого соляного правления. В ходе следствия по делу декабристов распоряжением Николая I из далекой Самары в столицу доставили полковника И.И. Христа, но вскоре отпустили. Сильное впечатление на самарское общество произвел проезд сосланных декабристов в 1826 году .

"Более месяца, - отмечал Второв, - общее любопытство занимала участь заговорщиков. Вот уже пять человек из них повешены и в том числе знакомый мне Рылеев; прочие сосланы на каторгу, а иные в солдаты.

Здесь, через Самару, провезли в конце июля следующих в солдаты: Петра Бестужева , Веденяпина и Кожевникова , а до 9 августа - Мусина-Пушкина , Вишневского и Лаппу . Сих трех последних я видел". Некоторые декабристы были связаны с городом и уездом. Выходцем из Самары был А.А. Жемчужников , близких родственников в городе имели М.А.Назимов, А.Ф.Фурман, Е.Л.Лачинов, братья Беляевы. В Самарском уезде в 1842-47 гг. жил и работал в качестве управляющего имением декабрист, бывший член Общества соединенных славян А.В. Веденяпин . После перевода из Самары Соляного правления во главе с энергичным Струковым общественная жизнь в городе затихла.

"Самара наша обществом стала хуже деревни. Некуда выйти. Сижу более дома", - грустно записал Второв в ноябре 1833 г. Лишь изредка сонную атмосферу нарушали громкие скандалы или трагические события. Так, в феврале 1830 г. застрелился городничий И.И.Соколовский, которого обвинил во взяточничестве квартальный надзиратель Яковлев, снятый Соколовским с должности за пьянство. По доносу Яковлева в Самару был послан флигель- адъютант полковник Н.Е. Лачинов. После самоубийства Соколовского взяточничество городских голов расцвело еще более пышным цветом. Городничий Здвиженский за девять месяцев пребывания у власти награбил 30 тыс. руб., а его преемник Сеченов открыто провозгласил свою цель - добыть до пятидесяти тысяч да и сгинуть. В конце 30-начале 40-х годов Самара начала исподволь преображаться. Усилившаяся колонизация края и рост коммерческих посевов пшеницы привлекли сюда интересы многих богатых фирм. Умножившиеся помещичьи имения дали городу новых обитателей из дворян, строивших здесь свои дома. Явилась целая дворянская улица, которая так и называлась (затем ее переименовали в Казанскую, так как Дворянской стали называть бывшую Казачью - ныне ул. Куйбышева; Казанская ныне ул. А.Толстого). Помещики съезжались в губернский центр зимой, и общество оживлялось. Уже в 1842 г. Второв, последний раз посетивший Самару, записал в своем дневнике: "Я не могу узнать Самары: увеличение зданий - неимоверное, а общество - бог знает, что это такое". И действительно, в 1840 г. был утвержден план города, по которому границы его передвигались до нынешней Ульяновской на север и до ул. Бр. Коростелевых на юг. В 1843 г. от самарской пристани отошел первый пароход с грузом, открыв регулярное движение судов пароходного общества "По Волге" (пароходы начали делать рейсы по Волге с 1828 г.)". Приняли меры к наведению порядка, усилили гражданскую власть. По указу Николая I от 3 мая 1847 г., из Оренбургского войска в Самару направились казаки для усиления полицейского надзора. Во второй половине 40-х годов самарское образованное общество пополнилось новыми заметными фигурами.

В 1846 г. прибыли на жительство декабристы братья Беляевы. Два года спустя поселился Н.В. Шелгунов , направленный в Симбирскую губернию для устройства Мелекесской лесной дачи. В удельной конторе служил будущий академик П.П. Пекарский , ровесник Шелгунова, "молодой, высокий, красивый блондин". В 1848 году впервые посетил Самару А.Н. Островский в качестве агента Московского коммерческого суда. Самарское общество, для которого он в доме Головина читал своего "Банкрута", устроило ему восторженный прием. Многочисленные знакомые провожали отъезжающего Островского до села Рождествено. По справедливому замечанию советского литературоведа К.А. Селиванова, "торговая провинция впервые предстала перед Островским в Самаре". Воспоминания А.П. Беляева и супругов Шелгуновых донесли до нас аромат эпохи, имена людей и даже целых семейств, составлявших духовное ядро самарского уездного общества.

Самым многочисленным и заметным в городе семейством являлся дом управляющего Самарским удельным округом Н.А.Набокова , отца десятерых детей. Подстать честнейшему и добрейшему хозяину была его супруга А.А. Набокова, урожденная Назимова , "женщина большого ума, очень образованная, начитанная и с твердым характером". Брат ее, декабрист М.А. Назимов , также приехал с Кавказа вслед за Беляевыми. Декабристы привезли оттуда песню "Ноченька моя, ночка темная", весьма полюбившуюся местной публике. Заметным явлением смотрелось семейство Хардиных : сам хозяин - отставной гусар, жена его, Елизавета Николаевна , "прелестная молодая дама, принадлежавшая по роду и воспитанию к высшему кругу". Весьма богатые Хардины устраивали танцевальные вечера, на которых глава дома нередко демонстрировал во французской кадрили образцы прежнего, канувшего в прошлое грациозного стиля. Жемчужиной прекрасной половины самарской молодежи слыла Ольга Ивановна Котляревская , соединявшая в себе незаурядный ум, прекрасную образованность и воспитание с очаровательной внешностью. Она мастерски музицировала и превосходно пела. К сожалению, век ее оказался короток из-за злейшей чахотки . Молодежь часто устраивала пикники. Нанимали лодку с гребцами, набирали различных яств - пироги, шоколад, чай, кофе и отправлялись на один из окрестных островов. А.П.Беляев вспоминал: "Располагались где-нибудь в живописной местности у пчельника... охотники удить рыбу - по берегу с удочками, а все остальное общество, состоявшее из сонма молодых и, надо прибавить, прелестных девиц и молодых людей, уходило гулять по лесу. В этих лесных прогулках часто встречались большие препятствия в крутых оврагах или в поваленных деревьях, и тут наступало для молодых людей самое приятное наслаждение спускать, поддерживать и вообще оказывать различные услуги, даже с риском сломать себе шею, милым спутницам. Прелестные эти спутницы с пылающими от волнения, усталости опасных переходов лицами, были еще прелестнее. Как приятны были эти гуляния!"

С приездом в Самару супружеской четы Шелгуновых в 1850 г. скромная квартирка лесного ревизора стала центром притяжения самарской молодежи, которая "собиралась, рассуждала, спорила, кричала, горячилась и, закусив самым скромным куском, расходилась". Именно здесь затевались спектакли и благотворительные концерты: Л.П.Шелгунова отваживалась за роялем на концерт Мендельсона, а Н.В.Шелгунов неплохо владел кларнетом. Парадная часть общества - жены крупных чиновников и помещиков - изо всех сил тянулась за столицами. Одна из таких дам, четырежды в день менявшая туалеты, отправляла белье для стирки в Петербург. Богатые помещицы щеголяли в сотенных кружевах, подобранных бриллиантовыми цветами, не всегда, впрочем, уместных. Для молодой дамы, а тем более для девицы, безусловно достаточным считалось платье из муслин-вапера да приколотый на голову цветок. 13 июня 1850 г. в Самаре случился страшный пожар , превративший город в громадную черную площадь с торчавшими кое-где изразцовыми печами. По рассказам очевидцев, поднявшийся сильный ветер "разносил горящие головни на далекие расстояния, и дома мгновенно вспыхивали. В одной улице не успели спастись даже пожарные и все погибли в пламени вместе с трубой. Жители целыми толпами бежали к реке Самаре и стремительно погружались в нее, спасаясь от огня. Несчастным и там не всегда приходилось укрыться. Вдоль берега реки тянулись настроенные хлебные амбары, которые не замедлили загореться, и пламя быстро перешло на суда, не успевшие заблаговременно выбраться в Волгу: к несчастью, все почти суда были нагружены смолою, которая ярко горела и превратила реку в настоящий ад. Пожар пощадил одну только часть города: расположенный на его пути сад поставил ему непреодолимую преграду и защитил собою постройки". Сгорела и квартира Шелгунова со всем имуществом и мебелью. Чудом уцелел лишь гиртовский рояль, приготовленный им для своей молодой жены. Рояль спас скромный немец-аптекарь, принявший его на хранение и ради инструмента пожертвовавший собственной аптекой.

Летом самарское общество выезжало в деревню. Многие отправлялись на серные воды, где собиралось довольно многочисленное импровизированное поселение. Целебность Сергиевских минеральных вод , как уже говорилось, открылась совершенно случайно в 1808 г., когда местный помещик П.А.Глазов вылечился ими от застарелой болезни. Спустя два года профессор Казанского университета Фукс составил первое их описание. Через 10 лет на воды обратило внимание правительство: в 1820 г. сюда были присланы на лечение нижние чины из Оренбурга, затем из Казани, Симбирска, Уральского войска. В 1844 г. число их достигло уже пятисот человек. По свидетельству С.Т. Аксакова , "серные ключи били из подошвы небольшой горы и ручьями втекали в огромный четвероугольный, крепко срубленный из толстых дубовых бревен бассейн, построенный необычайно прочно и почти до краев наполненный осевшей серою... Из бассейна бежала речка и впадала в Сургут. По отлогим скатам, в ущельях которых, избитых шахтами, росли разные калмыцкие кибитки, палатки, плетневые шалаши и кое-где избушки, привезенные из ближайших чувашских деревень". В 1848 г. на водах отдыхал сын С.Т.Аксакова, Иван Сергеевич , прибывший через Чердаклы, Шенталу, Мелекесс, Липовку на лошадях. Он писал: "Серные воды - место преоригинальное. Это не деревня: крестьян почти нет, они не пашут, не сеют; не город, ибо здесь нет присутственных мест, нет торговли и купечества постоянного, не местечко, а имеет, однако же, полицмейстера с двадцатью человеками команды; 157 домов людей разного сословия..." К тому времени калмыцкие кибитки и подобные экзотические строения уже исчезли. На возвышенном месте над самым серным прудом разбили сад, возвели каменные здания, казармы, квартиры докторов. В саду готовились к открытию книжная лавка, гостиница и бильярдная под одной крышей. Широкая лестница уступами сходила к ключам. По обеим сторонам пруда располагались казенные строения для ванн. Сотни семейств дворян, купцов, мещан собирались на водах из Казани, Уфы, Оренбурга, Симбирска, Пензы, Челябинска, Мензелинска и других мест. И.С.Аксаков наблюдал здесь помещиков Чемодуровых, Чёгодаевых, Куроедовых, Кропотовых, Щербаковых, Пальчиковых, "много молодых людей из Казани, одетых по последней моде; почти не слышишь другого языка, кроме французского. Дамы наряжаются взапуски, меняя платье поутру и ввечеру, но... все это общество как-то врозь, туго знакомится и, как везде почти у нас, выглядит медведем".

Самой колоритной фигурой на курорте смотрелся самарский помещик Д.А. Путилов . Он владел несколькими домами со всем обзаведением и даже оркестром из крепостных людей, которым "угощал" отдыхающих. "Богатейший помещик и туз Самарского уезда", пятидесятилетний Путилов, "дюжий, широкоплечий, толстый, черный, складом похож на Собакевича". Ходили неясные слухи, что он в молодости еще, "собрав всех горбатых по уезду, приискав им горбатых невест, обвенчал их в церкви и потом сделал им бал". За это, а также за убийство крепостного, пришлось побывать Путилову под судом. Вместе с неким Алвым (Алашеевым?) этот экстравагантный тип поставил себя как истинный хозяин курорта. О Путилове вспоминал и Шелгунов, как о самодуре и оригинале, приказавшем соорудить на крыше своего дома специальные щиты, чтобы закрыть ненавистному соседу вид на Волгу.

Любимым развлечением Путилова была "охота за бочками": стоило ему услышать скрип водовозных дрог, он тут же отдавал приказ: "Смазать!" Послушная дворня по-разбойничьи нападала на водовоза и, невзирая на его вопли и мольбу, принималась смазывать колеса. Куролесовский дух царил и среди крупных чиновников. Им было мало и без того высокого положения. Они жаждали большего и доходили подчас до гротеска. Управляющий самарской казенной палатой Калакуцкий на службе воображал себя помещиком: восседал в кресле, советников и асессора считал своими старостами и бурмистрами, в передней палате велел повесить ямской колокольчик, в который надлежало звонить при появлении там "отца"-управляющего. Не меньшим "вельможей" любил себя показать управляющий удельной конторой, с которым Шелгунову довелось ехать однажды из села Майны в Самару. "Мы ехали, - вспоминал Шелгунов, - в нескольких экипажах, и это была не езда, а торжественный поезд, напоминавший времена Потемкина. На каждой станции нас ждала толпа народа без шапок; впереди толпы стояли деревенские власти; все это низко кланялось, а управляющий с милостливой улыбкой кивал направо и налево головою". Сочетание в жителях заволжских степей чувства простора со своеволием, выражавшем понятие о личном достоинстве, создавало естественный предел казенному законодательству, именно за этой границей сложилось то "нравственное нутро Самарского края" (по Шелгунову), благодаря которому формировалась традиция истинной гражданственности, столь выгодно отличавшая позднейшее самарское земство.

Ссылки: