Воспоминания Ц.С. Ясинского о Первой киевской гимназии

В 1835 г. я поступил в 1-й класс Винницкой гимназии, но после перехода во 2-й класс, не знаю по каким причинам, покойный отец мой перевел меня в Житомирскую гимназию, где я переходил 2-й и 3-й классы. Эти два года я считаю самыми несчастными в моей жиз-ни. Директором гимназии был какой-то немец, которого фамилию я забыл, но помню только то, что он всех славян считал скотами, а инспектор Е.Я. Зимовский сек всех учеников без разбора, так что при воспоминании о нем мне кажется, что я был этих два года в каторжных работах. В К. I Г. попал я по следующему случаю. После смерти отца, приключившейся в 1839 г., опекуном надо мною и имением назначен был брат матери моей, сквирский уездный су-дья, Иосиф Страшинский, считавший себя чуть ли не умнейшим из всех обитателей земного шара, несмотря на то, что он окончил всего два класса Кременецкого лицея и вышел из полка в отставку юнкером. Нужно было вместе с матерью подписать какое-то прошение о снятии опеки с имения. Когда пришлось подписывать прошение, мать моя, как полька, подписалась: «Анеля Адамовна Ясинска»; когда мне дали перо, я, увидав эту подпись, добавил в конце букву «я». Опекун мой пришел в ярость, как это я посмел исправлять подпись матери, а когда я стал доказывать, что я поступил правильно, ссылаясь на мою «пятерку» из русского языка в свидетельстве, то он в гневе заявил: «если ты так любишь все русское, то я тебя и определю в Киевскую 1-ую гимназию, в которой тебя будут сечь больше, чем в житомирской». Узнав из программы, что в К. I Г. тогда было 6 классов, причем с аттестатом зрелости поступают из нее в университет без экзамена, и что для поступления в 4-й класс нужно сдать всю греческую историю и стихосложение, я выучил всю греческую историю в три дня, а затем, так как в Житомирской гимназии стихосложение преподавалось почему-то на латинском языке, то все вакационное время я учил стихосложение на латинском языке, по занятой от товарища тетради. Со страхом отправился я вместе со Страшинским в Киев и, по прибытии, был им отрекомендован директору К. 1 Г., что, несмотря на хорошие отметки, я горд и строптив и что поэтому необходимо, для исправления, наказывать меня почаще розгами. Так как экзамены тогда производились перед вакациями, то в моем житомирском свидетельстве написано было, что я награжден похвальным листом и переведен в 4-й класс, а потому я явился к директору с просьбой допустить меня к дополнительному экзамену из истории и стихосложения. Директор повел меня в 3-й класс, где был урок учителя истории, который заставил меня рассказать историю Греции от начала до конца, после чего поставил мне «5».Стихосложение спрашивал меня сам директор, причем на вопрос «что такое стихосложение?» я ответил: «Prosodia est pars grammaticae, quae docet quantitatem syllabarum, quae longe, quae breviter sunt pronontiandae». Затем последовал удивленный вопрос директора: «почему же ты не говоришь по-русски?» Мой ответ: «не знаю», вызвал в целом классе хохот. Тогда я подал директору мою тетрадь, в объяснение того, почему я отвечаю стихосложение по-латыни. Затем меня спросили, что такое ямб и хорей и сколько в них долгих и кратких слогов, и я был принят в 4-й класс и в 1-й благородный пансион при К. I Г. Жизнь моя в пансионе К. I Г. была счастлива, покойна, и могу справедливо сказать, что она составляет счастливейший период всей моей жизни. Особенно приятно вспоминать благородный и ласковый характер директора Александра Петрова, справедливого и честнейшего из людей. Подбор учителей, которые почти все были надзирателями в пансионе, много способствовал при изучении преподаваемых предметов: все они, вместе с инспектором А.П. Любимовым, были добрые и честные люди, воспоминание о которых вызывает у меня искреннее сожаление о прошлом. Есть у меня еще одно воспоминание, о котором нельзя умолчать, так как оно свидетельствует, с одной стороны, о честнейшем характере наших учителей, с другой же, показывает, как вкореняется в детских душах любовь к воспитателям, если они добры и спра ведливы. Директор и инспектор были оба именинниками 30 августа, и все воспитанники старались в этот день поднести им подарки, иногда и весьма ценные. Наш 1-й пансион был больше всех других, ибо в нем числилось до 150 воспитанников. Были богачи, которые давали по 25, а иногда и по 100 руб., а бедняки казеннокоштные давали и по 30 копеек. Складчина эта доходила до 800 и более рублей. Торжество этих дней было памятно надолго, как именинникам, так и воспитанникам. Утром на втором этаже окна пансиона завешивались одеялами и географическими картами, чтобы везде было темно. Два транспаранта, один против другого, освещались восковыми свечами (ибо стеариновых тогда еще не было). При хоре певчих и с подарками для именинников, воспитанники ожидали их появления. Подарки как уже сказано, были иногда весьма ценные: например, золотые часы с таковою же цепью, дюжина столового серебра, а однажды, когда склад-чина дошла до 1 000 руб., были куплены илинские дрожки московской работы, пара лошадей в наборных хомутах и даже кучер, которому директор сейчас же дал вольную. Наказания учеников были весьма редки; при мне был наказан исключением из пансиона и гимназии всего один ученик за крупное воровство. За хорошие успехи в науках – «четверки» и «пятерки» – записывались имена учеников на красной доске, а за «единицы» – на черной. Кроме того, выдавались нам разные мелкие награды, например красивые карандаши, ножики и т.п., или же водили нас в театр, на концерты и т. д.

Ссылки: