Воспоминания Жиркевича И.С. о Симбирской губернии1

В Симбирскую губернию я въехал 29-го марта 1834 года. Вода ливнем стекала с гор, земля во многих местах обнажилась, а по дороге черноземная грязь так затягивала полозья, что я на первой почтовой станции Симбирской губернии, несмотря что в мой экипаж впрягли восемь лошадей, принужден был его оставить, приказав его поставить опять на летний ход, пересев в розвальни с слугою, в одном теплом сюртуке и вицмундире, потащился далее, а через две станции прибыл в первый город Симбирской губернии Ардатов . Тут и слуха еще не было о смене прежнего губернатора и о моем назначении. Остановясь на постоялом дворе, я послал просить к себе городничего, который, явясь ко мне, самым подозрительным образом на меня поглядывал и, казалось, что он подозревал во мне самозванца ! Как скоро это недоразумение объяснилось, он тотчас предложил мне, для отдыха, перебраться на его квартиру, - ибо, действительно, та, которую мне предоставила судьба на первых порах в моей губернии, была очень неудобна, а в особенности грязна, - на что я с благодарностью изъявил свое согласие, тем более что кроме отдыха я хотел пробыть в этом городе один день для осмотра казенных заведений, а более всего расспросить кое-что касательно начатого уже обращения казенных крестьян в удел .

Попросив городничего, прежде чем ехать к нему на квартиру, свезти меня в городскую больницу и тюрьму, мы вышли на крыльцо и, когда подъехал его экипаж, я подумал, что он надо мной смеется или должен быть весьма странный в своем образе жизни: я увидел в первый раз тарантас, - экипаж, о котором и понятия не имел!.. Признаюсь, первая встреча с общественными заведениями, тюрьмою и больницею не совсем меня порадовала, а расспросы о средствах к улучшению этих заведений меня еще более огорчили. Но зато другой предмет, именно переход крестьян в удел , меня успокоил. В самом Ардатове целая слобода населена бывшими казенными, а теперь удельными крестьянами, и они не только не огорчились перемене своей участи и названия, но, казалось, еще более были довольны оным, ибо с самой первой минуты перехода они заявили свои претензии на соседние участки, как к городу, так и к местным помещикам, и новое их начальство крепко обнадежило и уже принялось за них хлопотать. На другой день явился ко мне исправник и подтвердил те же сведения касательно уезда, с оговоркой, что там крестьяне более толкуют о своем перевороте и что по сие время находятся в чаду своего превращения.

Не доезжая 12-ти верст до Симбирска, совершенно на ровном месте, часу в первом ночи наехали на экипаж, вполовину опрокинутый в воду, которая потоком стремилась через дорогу и через мост. На последнем стоял человек, по колена в воде и, держа лошадь под уздцы, кричал нам, чтобы мы держались другой стороны дороги, ибо собственный экипаж свидетельствует, что здесь рытвина и что он едва-едва не утонул, а теперь ждет помощи из дер. Баратаевки, куда он послал верхом своего ямщика. Возница мой, следуя совету, взял влево, и мой тарантас немедленно стал в pendant** другому экипажу, т.е. на бок в рытвину, зачерпнувши кузовом воду. Чиновник мой Брянцев, ехавший со мной и еще накануне жаловавшийся на большую головную боль, спал. До моста оставалось саженей пять, но вода в этом месте с такой силой неслась, что я не решился перейти, а, боясь быть снесенным и как я ни желал сохранить свое инкогнито до самого города, принужден был приказать своему ямщику, чтобы он, отпрягши осторожнее лошадь, скакал бы в деревню и собрал там мужиков, чтобы шли скорее вытаскивать губернатора. Тут проснулся и Брянцев мой, у которого от холода и, вероятно, от усилившейся болезни открылся бред, и, не постигая, где мы и что с нами, начал вертеться с боку на бок, нести всякую ахинею и непременно требовал, чтобы его выпустили вон. Как ни убеждал его оставаться в покое, принужден был вступить в единоборство и еле-еле удержал его в экипаже. Таким образом, более часу проваландались мы, рискуя ежеминутно выкупаться: стоило коренной лошади дернуть, и наш тарантас тотчас бы опрокинулся в воду.

Наконец, показались верховых и на санях человек 30 крестьян, и начались нескончаемые крики, толки, кончившиеся тем, что от тарантаса до моста установили до шести саней без лошадей, и я по импровизированному мосту, перескакивая с одних саней на другие, добрался до последних - запряженных, где, усевшись на днище, торжественно был ввезен на кляче в Баратаевку. Товарища моего вынесли на руках и потом точно так же привезли в деревню. На другой день в городе происшествие это разгласилось, и князь Баратаев , владелец этой деревни, приветствовал меня русским каламбуром:

"Ваше превосходительство, не можете жаловаться на то, чтобы вас в Баратаевке сухо встретили!"

В Симбирск я приехал ночью с 30-го на 31-е марта. Въехавши в город, я велел ямщику везти себя в лучшую гостиницу, строго запретив объявлять, что я губернатор. Подъехавши к каким-то воротам, принялись стучать, чтобы вызвать дворника, который, после долгих ожиданий, наконец, явился и повел нас в номер, в котором не было даже зимних рам, а стояли одиночные с разбитыми стеклами, заклеенными большею частью бумагой, да и там местами порванная. Холод и сырость в комнате были невыносимые. Все убранство ее состояло из трех или четырех просиженных соломенных стульев, из неокрашенной, загаженной мухами и клопами, кровати с соломенным тюфяком, железного сломанного ночника и стен, унизанных прусаками. Наконец, пришел хозяин, мещанин в грязном сюртуке и растрепанный донельзя, объявивший с самодовольством, что это лучший номер в его гостинице и что "самые хорошие господа завсегда у нас притуляются". Делать было нечего, безропотно покорился своей участи и, чтобы как-нибудь скоротать до рассвета, я приказал согреть самовар и пустился расспрашивать хозяина о городских новостях. Хозяин оказался очень глупым мужиком и, вдобавок, совсем неразговорчивым, так что я его тотчас отпустил, а сам сидя на стуле, не решаясь лечь на кровать, продремал до света.

В 6 часов утра послал человека с подорожною оповестить полициймейстера, что новый губернатор ночевал уже в городе. Сей немедленно явился, и я просил его дать мне более приличную квартиру. Он мне объявил, что весь губернаторский дом к моим услугам и что там я могу остановиться хоть сейчас; тогда я повторил вновь мое требование - квартиру. Через полчаса я уже перешел на нее и, очистившись от дорожной грязи, приказал себя везти к бывшему губернатору Z , которого встретил уже на дороге, ехавшего ко мне. Пересев к нему в сани, я отправился к нему в дом.

Z я нашел в совершенном отчаянии; указ о смене его был получен в Симбирске 25-го числа, а до того времени он и не думал о том. Первое, что он мне предложил - это очистить для меня дом, но я ему объявил, что если он из Симбирска уедет прямо не из губернаторского дома, то моя нога в оном не будет, со дня его отъезда, ровно шесть месяцев, что меня сильно расстроит, но, несмотря на все, непременно поступлю таким образом. Затем старался успокоить его и, как было замет-но, не без успеха, передав ему мнение и отзыв о нем государя и некоторых министров, так что когда вошла в кабинет его жена, с которою он меня познакомил, то он весело передал ей все мною сказанное, говоря, что положение его не так худо, как он себе воображал. Оба рассыпались в благодарностях за мою деликатность, что я не пользуюсь своим правом и не выживаю их с занимаемой ими квартиры, просили дом их считать своим и, пока не обзаведусь своим хозяйством, сделал бы им честь обедать у них.

Поблагодарив за это предложение, я дал слово обедать у них этот день, не ручаясь за будущее и, пробыв у них около часу, вернулся домой, а между тем в городе уже прошла весть о моем внезапном прибытии. Я объявил полициймейстеру, ожидавшему меня на квартире, что я в этот день никого принимать не могу, но желал бы лишь видеть вице-губернатора, управлявшего губерниею, также управляющего удельною конторою NN* и обоих жандармских штаб-офицеров: губернского - майора Стогова и командированного по удельной части подполковника Флиге , которых просил непременно пожаловать ко мне. Вице-губернатор приехал через 1/2 часа , а Флиге через час. О Стогове и о NN полициймейстер доложил мне, что первый отозвался усталостью, так как он только что вернулся в город, а последний отвечал ему на приглашение: "хорошо". Прождавши сих двух господ до 3-х часов, я поехал обедать к Загряжскому , где кроме хозяев обедал еще с нами Флиге.

После обеда, возвратившись домой, часов около 6-ти вечера, приехал ко мне старый мой знакомый, бывший губернский предводитель, князь Баратаев , и едва мы перекинулись несколькими приветствиями, как доложили о приезде NN . Баратаев тотчас встал и, простившись со мной, вышел (Баратаев был в мундире). Вошел NN, в черном фраке с вытертыми и облезлыми пуговицами. Если бы я и не был предупрежден насчет NN, то и тогда такое неприличие его костюма при первом свидании со мною, как с начальником губернии, могло бы меня удивить, но тут я тотчас понял и цель, и дерзость сего чиновника. Со всем тем, заботясь об исполнении лишь священного слова государя и о настоящем деле, а не о формах одежды - я с приветливостью пригласил г. NN садиться; рекомендуясь ему как новоприезжий, просил о знакомстве, извиняясь, что не предупредил его моим визитом, и просил его о вразумлении и сведений по общему нашему делу. С первых слов он начал бранить Z , казенную палату и прежнее управление казенных крестьян. В самых резких и неприличных словах отзывался он о сделанных, до моего прибытия, распоряжениях и с нахальством объявил, "что он сумеет справиться", хотя, видимо, бунтует крестьян их прежнее начальство. Потом, все более и более удаляясь от дела, начал рассказывать мне городские анекдоты, распри Z с ним и с другими и, наконец, свел свою речь к наставлениям меня как управлять губерниею. Раза три или четыре я пробовал прерывать его рассказы и сводил речь на настоящее дело, но он, как будто бы, все увертывался от моих расспросов и еще с бльшим увлечением продолжал свои россказни. В такой беседе мы провели час времени, и когда он встал и стал прощаться со мной, я ему сказал:

- Милостивый государь! Я знаю, что вы не подчинены моему начальству. Но в настоящем деле у нас цель общая - ибо Государь повелеть соизволил мне в особенности озаботиться, чтобы переход казенных крестьян в удел совершился мирно и покойно; а так как я должен признаться вам, что, служа постоянно по военной части и не быв помещиком, не знаю всех подробностей крестьянского быта, а между тем, по настояниям и моего и вашего начальства, должен предполагать, что существует разница между бытом казенного и удельного крестьянина, а потому прошу вас, ради пользы службы, если бы вам пришлось делать какие-либо распоряжения, разорительно переменяющие привычки крестьян, - приступая к оным, не откажите мне - не письменно, но хоть словесно, предварить меня, чтобы я, во всякое время, был готов, если надобность потребует, вам содействовать

- Вижу, ваше превосходительство, - отвечал он мне, - цель вашу: вам очень хочется взять удельных крестьян под вашу руку. Это очень легко сделать. Я завтра же рапортуюсь больным, и вы можете распоряжаться как вам будет угодно

- Господин NN - вскричал я, весь вспыхнув от такой наглости и <...>**,

- я виноват, что повод к такой дерзости подал я сам, тем, что с первого раза не осадил вас, когда вы позволили явиться ко мне, начальнику губернии, в этом фраке! Знайте, что я не унижу себя принятием ваших на себя обязанностей, но сейчас же вас отрешу и с жандармом прямо отправлю в Петербург при донесении моем Государю, а вас заменю другим чиновником.

Он затрясся от испуга и, переменяя тон, тотчас стал извиняться, говоря, что, точно, был неосторожен, что от усиленных занятий голова его в напряженном состоянии, часто не помнит что говорит и что он просит великодушно простить его и что цель у него точно такая же, как и у меня - исполнить волю и повеление государя. В доказательство того, что он смотрит и почитает меня как хозяина здешней губернии, следовательно, отчасти и своим начальником - это, что когда завтра будут представляться мне чиновники, он прибудет тоже со всеми своими служащими и с рапортом - одним словом, видимо, перепугался и образумился.

Как много ни был я предупрежден в Петербурге, но я не думал, чтобы NN был таков, и, предвидя в будущем общее с ним служение, я взял на себя - опять пригласить его сесть с собою, стал говорить о деле. Ответы получал пристойные и удовлетворительные, а чрез полчаса, отпуская его, я же извинился в своей горячности. Просил его не только извинить меня, но не перепускать через порог этого происшествия и размолвки между нами. Просил отнюдь не являться ко мне с рапортом, повторяя, что не признаю себя его начальником, в частности, но, на случай затруднений при переходе крестьян, по воле его же начальства, обязан с ним участвовать вместе, и получил от него слово, что все останется между нами, как будто не было размолвки, и никому ни слова не скажет об этом. На другой день он приехал, вместе с прочими чиновниками, в мундире, и я в тот же день, в числе значительнейших лиц, заплатил ему мой визит.

На Святой неделе обедал у него публично - а он, между тем, исказив наш разговор, с жалобой на меня в тот же день отнесся к Перовскому и тем положил основу неприязни сего последнего ко мне и настоящему (писано в 1841 г.), неприятному для меня положению.

На другой день чиновники и жительствующие в городе дворяне удостоили меня своим посещением, и после них явился и господин майор Э.И. Стогов .

Сей последний доставил мне в разговоре, по крайней мере, некоторые сведения, которые указали мне путь к моим дальнейшим действиям. Ровно чрез две недели после вторичного посещения NN я получил официальное письмо от Перовского, в котором он пишет мне, "что при отъезде моем из Петербурга он просил меня покровительствовать и содействовать удельным распоряжениям, но он опасается, чтобы не произошло тут какого-либо недоразумения. Удельное начальство и управление имеют особые правила и учреждения, состоя в непосредственном ведении удельного департамента, а потому, и теперь повторяя свою покорную просьбу о том же предмете, долгом считает присовокупить, что эта просьба именно относится к тем случаям, когда местное удельное начальство само будет обращаться за содействием", - одним словом, я понял, что NN жаловался на то, что произошло между нами при первом нашем свидании, представив Перовскому весь разговор в превратном виде. Я отвечал Перовскому, что помню в буквальном смысле все сделанные им в Петербурге мне наставления и поручения; что вовсе не думал ни на волос отступать от них.

С юности моей поставил себе за самое строгое правило - не вмешиваться никогда в чужие дела, и я свято, по сие время, следую оному. Не нарушая его, не нарушу и в отношении удельного ведомства .

Чрез две почты я получил указ сената , что сенатору Перовскому высочайше повелено отправиться в Симбирск , для удобнейшего устройства удельного управления и для соглашения действий оного с местным губернским начальством, предоставляя ему действовать в сем случае на правах ревизующего губернию сената. Перовский прибыл в Симбирск около половины мая.

На первый день святой Пасхи я обедал у князя Баратаева , уже не губернского предводителя, но, за неутверждением такового, исправляющего эту должность. Кроме этого звания он исполнял обязанности попечителя губернской гимназии и секретаря " Общества христианского милосердия ", существовавшего в Симбирске уже 15 лет. Первым учредителем оного был князь Баратаев, а председательница - супруга генерал-майора Ивашева, и все общество состояло под непосредственным покровительством императриц, сперва Елисаветы Алексеевны, а потом Александры Федоровны. Цель оного была - пособие нуждающимся, стыдящимся просить милостыню, воспитание и покровительство девицам, дочерям бедных чиновников и разночинцев, служащих в губернии. Первоначально число воспитанниц назначено было 10, а затем, когда средства общества усилились, численность оных прибавилась до 20-ти и потом до 30-ти, далее же не шла. Заведение это помещалось в небольшом каменном двухэтажном доме с садом, пожертвованном одним из членов, и, как внутреннее управление, так равно и воспитание, получаемое девицами, признано было примерным не только всеми, но и самим Государем, удостоившись, в пребывании своем в Симбирске , обозреть это заведение во всей подробности. Так как воспитанницы, поступившие туда, исключительно принадлежали к бедному сословию и по выходе оттуда, по необходимости, встречались в семье с нуждой, то вся роскошная обстановка, какую встретишь в подобных заведениях, была устранена, и только самая строгая чистота, поддерживаемая самими воспитательницами по очереди, царствовала повсюду. Мебель, кровати, постельное белье были самые простые, еда тоже, но сытная, и все внимание начальницы обращено было на то, чтобы девицы, относительно всего обыденного и необходимого, работы бы исполняли собственноручно, ничего не поручая служанкам, кроме, конечно, самых черных работ. Занятия их заключались преимущественно в рукоделиях и в преподавании некоторых новейших языков и других предметов, необходимых чтобы быть порядочной гувернанткой музыки и танцев - последнее, скорее, как гигиеническое средство, в виде усиленного моциона. За все время своего существования заведение ни разу не испросило пособия, ни копейки от казны, а постоянно поддерживалось одною частною благотворительностью, и во время пребывания моего в Симбирске, благодаря разумной и честной распорядительности этого заведения, оно насчитывало у себя капиталу уже до 70 тысяч рублей ассигнациями. В Симбирске находилось еще и другое заведение, содержимое так же на частные благотворительные средства, - дворянский пансион с 20- ю воспитанниками, коим заведывал тот же князь Баратаев. ***

Ссылки: