Шкловский на телевизионном экране

Много лет спустя Шкловский оказался очень органичен на телевизионном экране. Он оказался не говорящей головой, не диктором, а именно ведущим, даже если в кадре был только он один. Это был телевизионный собеседник, говоривший с невидимым залом. У Владимира Огнева в воспоминаниях про Шкловского говорится: "Он хочет скорее увидеть своего "Дон Кихота" на экране ТВ. Снова и снова возвращается к испанским впечатлениям. Смеётся лукаво: "Один профессор спросил меня в Мадриде: откуда вы, сеньор, узнали, что Сервантес читал энциклопедии своего времени? Ведь вы не знаете испанского языка! Я занимаюсь этой темой тридцать лет и не мог найти источников. Я ответил коротко: на третьей странице романа! И заразительно смеётся. В Испании издали "Художественную прозу. Размышления и разборы" весьма оригинально: на обложке - Дон Кихот и Санчо Панса на фоне - собора Василия Блаженного на Красной площади в Москве. Издана и следующая книга Шкловского "Тетива. О несходстве сходного". Издано предисловие к избранному Лоренса Стерна. В заключение беседы спрашиваю: что надо писателю прежде всего. - Надо, чтобы было трудно. Последнее уже относил к себе. И, хитро улыбаясь, от чего по всему лицу побегали морщинки, потирает свой огромный сократовский лоб. Говорит:

- Я люблю бессонницу? Потому что хорошо сплю?" 2 88ф Последняя работа Шкловского "Неразгаданный сон" (её он послал в издательство, которое печатало сборник "За 60 лет. Статьи о кино") посвящена телевидению. Там говорилось, что нужно разгадать телевидение, что это самое демократическое искусство, но искусство ещё непознанное.

И ещё он писал о том, что "Телевизионное время - это не время романа"2 89ф.

В мире происходили процессы перемалывания не только романа, но и самой литературы, превращения их во что-то другое. Между тем, когда Шкловский в очередной раз лежал в больнице, он набрался наблюдений за иными поколениями. У Лифшица есть такая запись разговоров со Шкловским: "Стирание разницы между городом и деревней. В больнице соседи по койкам: десятиклассник Вася из села в 40 км от города Курган на Урале. И второкурсник какого-то хитроумного технического вуза в Москве - Серёжа. Вася - водит трактор, говорит на уральском диалекте: "исть", "ну" - вместо "да" и т. п. Серёжа окончил английскую школу. Читает романы Агаты Кристи в подлиннике. Увлекается поп-музыкой. Казалось бы - крайности, антиподы. Вовсе нет! Оба говорят на каком-то малопонятном птичьем языке, прибегая к усиленной жестикуляции и звукоподражаниям, как наши далёкие предки. Словарь обоих убог до крайности. Особенно это видно, когда Вася или Серёжа (или оба вместе), перебивая друг друга, пытаются рассказать содержание какого-нибудь фильма, увиденного по телевизору, стоящему в холле отделения. Тут уж идёт сплошной свист, хрюканье, гаканье, траханье и т. п. Как-то пришли из холла после фильма. Спрашиваю: "Ребята, что вы смотрели? Серёжа: - Какой-то детективчик девятнадцатого века. Вася: - Там один старушку топором зарубил, а тут её сестра пришла, так он и её тюкнул." 290ф У голубого экрана была оборотная сторона - устройство этой оборотной части очень сложное. Сложнее электронных ламп и лучевых трубок. Оно состоит из зрителей. Шкловский писал в этой последней своей статье об эффекте присутствия, о голографическом телевидении. А на дворе стояло время, когда почти все советские телевизоры были чёрно-белыми. Цветной был редкостью, а теперь уже не всем понятно выражение "На голубом экране". Голубой экран был у чёрно-белого телевизора. Таким он был виден в окне со двора, хотя, наверное, был всё же серым. Это было время перемен, которые Шкловский застал. В уже упоминавшихся воспоминаниях Владимира Огнева "О Викторе Шкловском и вокруг него" говорится о "позднем" Шкловском. Надо ещё раз сказать, что воспоминания эти тем хороши, что о Шкловском времён Гражданской войны написано много. Чрезвычайно много раз (и по-разному) рассказана история побега Шкловского в Финляндию. И 1920-е годы "перетёрты" воспоминателями тщательнее, может быть, прочего. А вот благополучная жизнь Шкловского тогда, когда к нему пришла мировая слава, как-то теряется. Разрозненные воспоминания есть, а структурированных не так много - Конецкого, Чудаковых и едва ли ещё нескольких авторов. Кажется, будто все события этой долгой жизни сосредоточены там, в историческом прошлом, когда Шкловский караулит от воров свою лодку на ночном берегу в Куоккале, когда сыплет сахар в жиклёры гетманских броневиков, когда возвращается из Берлина на родину, подняв руку, сдаваясь. Когда, наконец, он пишет "ZOO" и "Искусство как приём". Но жизнь продолжается. И в ней никогда до конца ничего не решается. В устоявшейся этой жизни было множество трагедий, причём трагедий настоящих, неподдельных, и были дни такого же настоящего счастья.

Ссылки: