Книга Шкловского "О теории прозы"

В 1982 году Шкловский надиктовал книгу "О теории прозы". Собственно, такая книга уже была написана в 1929 году, но спустя полвека он обстроил её множеством рассказов. Так на дачном участке дом обрастает пристройками. Последняя книга Шкловского похожа на расползающийся дом. От этого её очень интересно читать: сначала можно посмотреть, как автор складывал слова в 1929 году, а потом прочитать, что он надиктовывает спустя полвека. Иногда в текст прорывается диалог. Это было и раньше - в "Энергии заблуждения" есть места, где изложение перебивается диалогом с тем, кто записывает. Тут этот диалог ещё более явный. Он превратился в приём, уже не скажешь, что это получилось нечаянно. Их там много, таких диалогов. Вот, к примеру: "Была женщина, она говорила: воровство в детстве надо прощать. Умная женщина. Было мне лет семь или девять, пошёл я к вешалке, и из пальто своего дяди, из кармана, взял двадцать копеек, серебром. Вот рассказал - и легче стало. Вы когда-нибудь воровали? А сколько было марок? Двадцать, много. Прощаю, и отпускаю вам. Легче стало, верно. В гостях это было, детские фонари уже появились, и я, в гостях, взял кусочек этой прозрачной ленты с изображением, ну, длиной в два, нет, в три ногтя. Дело открылось. Мама только что волосы на себе не рвала. Мама кричала, что её сын уже вор, что он ворует, что она утопится и бог знает что ещё. Ведь обычная женщина. Думаю, мама ещё и сейчас меня не простила. Исповедь - умная штука. Что-то вроде сосуда, который подставляется подо что-то, что само выдавливается. Вот поговорили - и легче стало. Как бы заново рождаешься, освобождаешься. Посмотрите, все эти секты второго крещения, все истории со вторым крещением - они придуманы потому, что человек в детстве не тот человек, что человек потом, человек взрослый" 301ф

Если внимательно читать эту книгу, то понятно, что это никакое не литературоведение, это, конечно, сама литература. Причём это не проза, а нечто близкое к поэзии. Шкловский очищает речь от всяких точных ссылок. Более того, он очищает её от всех оттенков сомнений типа "мне кажется", "по некоторым документам". Всё сразу, и всё - наверняка, как откровение. Потом Шкловский начинает говорить - и он говорит периодами. Сначала он подводит читателя или слушателя к тому, что ему необходимо рассказать историю. Не ему хочется, а необходимо, именно необходимо. Потом он коротко рассказывает исторический анекдот, деталь чужого сюжета. Например то, что Анна Каренина погибает на станции Обираловка. Станция эта, кстати, сейчас обросла городом, который называется Железнодорожный . В этот город плавно переходит Москва, а станция, разумеется, сменила имя. Ещё в 1939 году она стала станцией Железнодорожная. Но это к слову, а Шкловский начинает рассказывать, как Анна Каренина бросается под поезд, и вот появляется деталь - это сумочка. Женщина перекладывает сумочку из руки в руку и, наконец, бросает её. "Внимание!" - как бы кричит Шкловский, это она разрывает связь с жизнью, отбрасывает сумочку-ридикюль, сумочку-безделку.

Или вот другая история. Сначала Шкловский говорит: "Когда Гоголь пишет о том, что редкая птица долетит до середины Днепра, то мы не думаем, что он лжёт или хвастается. Он не хуже нас знал, что птицы перелетают даже океаны, чтобы вернуться туда, где они родились. Гоголь, говоря об этом странном полёте, сотрясает внимание читателя. Он раздвигает стены старого понимания". Потом Шкловский перескакивает на Самсона, которого остригла Далила. Самсон в тюрьме, но у него растут волосы. Он слышит шорох этих волос, и в смертной решимости выходит в зал, где сидят враги. И рушит его своды со словами: "Да погибнет душа моя вместе с филистимлянами!" А потом Шкловский заключает: "своды падали на головы людей, остриженных "под ноль"". Теперь смотрим, как это сделано: сначала говорится об искусстве, вспоминается о том, что искусство живёт образами и эти образы часто - преувеличения. Более того, и тому, кто придумывает образ, и тому, кто его разглядывает, это известно. Затем рассказывается история о Далиле, которая остригла силача, лишив его силы. Но волосы растут, и силач уничтожает врагов вместе с собой. И вот дальше следует концовка, потому что Шкловский прибавляет, что своды часто падают на людей, остриженных "под ноль". Люди нескольких поколений в России знают, что такое стрижка "под ноль". Так стригли солдат. Шкловский это знал, как и миллионы людей, и его читатели тоже знали. Булат Окуджава написал:

И женщины глядят из-под руки,

В затылки наши круглые глядят.

А Дмитрий Сухарев вторил ему:

Это только мы видали с вами,

Как они шагали от военкомата

С бритыми навечно головами. То есть Шкловский в своих рассказах создаёт как бы стихотворение с ударной концовкой, именно поэтому оно так запоминается. Вполне библейский возраст (для русской литературы) имеет и оборотную сторону. Шкловский был свидетелем того, как уходили мальчики "с бритыми навечно головами", его сын был таким мальчиком. Погибли оклеветанные друзья, но время стало забирать и уцелевших. Они становились только книгами - Маяковский, Тынянов, Эйхенбаум и многие другие. Время шло, но пока ещё ничего не кончилось.

Ссылки: