Шатуновская идет в Москву

В Москве Ольга подала докладную записку Стасовой , которая руководила всеми подпольными организациями по ту сторону фронта, и описала эту историю. "Надо было продолжать путь к Москве. В Туле стояли красные войска, поезда на север уже не шли, линия фронта приближалась. Меня научили, как дальше идти - доехать до Белгорода, там купить мешок сахара и дальше идти пешком. Купили мне крестьянское платье, валенки. В Ростове жил тогда Марк Выгодский . Он работал стенографом в деникинской канцелярии и все передавал нашим. Марк стал плакать, перед этим одного нашего разведчика поймали, привязали к березам и разорвали пополам. Он стал умолять меня: "Оля, не ходи. Я чувствую, что будет плохое, я тебя умоляю!". Я говорю: "Марк, что ты меня умоляешь! Меня послали, я должна идти". Купили мне билет, и почти до Курска я доехала. А там оказалось, что мост через реку взорван, и дальше поезда не идут. Как переходить? Не знаем. Как-то переходят. Я спустилась к реке, круто там. Как быть? По льду идти. Смотрю, сваи от моста торчат, и по ним люди скачут на тот берег. На сваях шапки снега, а я ни снега, ни льда раньше не видела. Страшно мне. Ну, думаю, ладно, проскачу по крайней мере. И вот скачу. Темнеет уже. Все скачут. И я скачу с мешком, валенки на мне, они все же как-то держат, шершавые. Поскакала. Только до того берега добралась, тут состав стоял и тронулся. Паровоз сзади толкает, я на ходу прыгнула, за бортик кое-как уцепилась, держусь, руки замерзли, мешок в зубах. Ну, думаю, сейчас упаду. Ехал, ехал и остановился. Все из теплушек выбежали, прибежали в какую-то сторожку холодную греться. И я туда. Потом со всеми уже в теплушку забралась. Доехали, дальше не идет. Еще на подводе немного подъехала, а потом пешком стала идти. Я так шла, расспрошу, какие впереди деревни, и говорю, что туда иду, но не в ближнюю. В ближней они могут знать, кто живет, а в самую дальнюю - в Устиновку, в Михайловку. Куда ходила? В Белгород, за сахаром. В избу приду, ребятишкам сахар раздам, меня хозяйки уж не знают, как усадить. Они-то не знали, что с ним делать. Зальют сахар водой и из миски ложкой едят. Я им говорю: "Вы хоть бы кашу сварили". А они говорят: "Мы не знаем, что с ней делают". Я усвоила повадку и говор местных крестьян... Однажды напала на сытную семейную вечеринку, в другом месте два парня сказали мне, что с нетерпением ожидают прихода красных - у них интересно, весело, молодежь учится, а у нас скука. Так я дошла до какой-то деревни. Уже близко линия фронта, и говорю, что мне надо в Обоянь. Хозяин говорит: "Ты не ходи, подожди. Одну ночь побудь, к утру может уже красные займут, ты и пойдешь". А я думаю, что это нехорошо, придут - тут посторонний человек, и пошла ночью. Вот уже светает, снег. Я хоть и плохо видела, но не так, как сейчас, конечно. Вижу на снегу впереди телефонный кабель сматывают, значит, линию фронта сейчас перейду. Вдруг откуда-то небольшой отрядик на конях, и офицер мне говорит:

"Ты куда идешь?"

- "А вот, - говорю, - в Обоянь".

- Там красные.

- Красные? Я как заревела, заголосила.

- Красные? Ой, я туда не пойду. Офицер смеется.

- Да что ты, - говорит, - испугалась, иди не бойся, красные девок не трогают.

- Нет, я туда не пойду, я назад хочу идти. Он меня уговаривает:

"Ты иди, - говорит, - не бойся".

Ну уговорил, и вот я иду, а сама думаю, вдруг еще кто-то на дороге встретится, спущусь лучше в овраг, там пойду. И спустилась, там снег лежит до пояса, я едва продираюсь, себя кляну. И слышу на той стороне оврага, я справа спустилась, а слева большое движение войск. Конный отряд двигается по дороге над оврагом. Говорят бойцы не по-русски. Вспомнила, в составе Красной Армии сражаются отряды латышей. Я выглянула - вроде тут буденовки со звездами. А меня предупредили в Ростове:

"Тебе, когда покажется, что ты уж совсем перешла, ты все равно не открывайся, такие случаи были. Тебе покажется, даже звезды увидишь, все равно, может они замаскировались". Я из оврага вылезла с мешком. Они сейчас же меня схватили, а я не сознаюсь, вот говорю все свое. Они меня свели в деревню, в избу отвели, во вторую комнату, вроде я арестована. Потом слышу, говорит:

"Вот, товарищ комиссар, девку подозрительную поймали, из оврага выбиралась". Они входят в комнату, ну я вижу все, как по описанному - кожанка на нем и звезды. И слышу же, как они его назвали "комиссар". Тогда я встаю и говорю: "Здрасьте, товарищ, комиссар!". Он так удивился, а я распорола подкладку, показала ему мандат, мы стали разговаривать. Ему интересно - девушка из Баку пришла. Потом отправил меня дальше" (с. 109-111).

В Москве Оля встретилась с Анастасом, добравшимся до цели первоначальным путем через Каспий. Возвращались вместе. Ехали долго, вагон с партийными работниками был прицеплен к воинскому эшелону, который тащился по разрушенным тогдашним железным дорогам, с огромными остановками. Оле - единственной женщине - предоставили отдельное купе. Туда пытались попасть командиры, влюблявшиеся в нее, но Анастас их всех отпугивал и прогонял, настаивая на том, что он здесь старший и что Оля ему подчиняется, и он должен не допускать никаких вольностей. А сам пользовался возможностью сидеть с ней в купе и вместе читать Розу Люксембург.

Анастас был образован беспорядочно, по-русски плохо говорил, но по-немецки читал и пользовался этим, чтобы посидеть рядом.

В Ашхабаде это общее ухаживание дошло до скандала. "Там нас пригласили в богатую армянскую семью. И были там с нами Рахулла Ахундов , Бесо Ламинадзе , Леван Гогоберидзе и Володя Иванов-Кавказский . Вот мы сидим, и Леван говорит:

"Давай выпьем с тобой на брудершафт". Я уж не помню всю эту церемонию - на стул становились, руки перекрещивали, целовались. Мы выпили, а потом Анастас говорит:

"А теперь со мной выпей". Я говорю:

"Не хочу".

- Почему? С ним пила, а со мной не хочешь?

- С ним пила. А с тобой не буду" (с. 113). Это кажется причудой, но на самом деле за отказом достаточно много стояло. Поцелуй с Леваном ничего существенного не вносил в жизнь. С Анастасом же были сложные, долго складывавшиеся отношения, роман парня из предместья с гимназисткой. Гимназистка была увлечена силой, энергией Анастаса. Но то и дело он ее шокировал грубостью. Впрочем, первую грубость она проглотила безропотно, чувствовала, что заслужила. Степан Шаумян велел ей все материалы, обличавшие дашнаков, немедленно отдавать в печать. В это время оказалось, что один из комиссаров изменник. Анастас прислал секретное письмо, и семнадцатилетняя Оля, не понимая, что письмо секретное, сдала его в печать за подписью Микояна. В результате, на него несколько раз покушались, стреляли из-за угла. Стали разбираться, Шаумян сказал, что письма не видел, и Оля призналась: "Это я послала". Анастас "зло так, с кавказским акцентом, он очень плохо тогда говорил по-русски, сказал: "Дура ты, дура!" (с. 91). Чувствуя себя виноватой, Оля решила охранять вагон, в который Анастас должен был сесть, уезжая на время из Баку. Анастас увидел ее с винтовкой, удивился и спросил: "Ты что?". А она строго так отвечает (рассказывал впоследствии Микоян): "Я тебя охранять буду". Я говорю - иди, иди, я сам себя охраняю. А она - нет, - говорит, - не уйду, меня Степан прислал. Строгая такая, серьезная" (с. 90).

Потом Анастас был ранен, лежал в квартире Шаумяна, и они ближе познакомились. Был еще случай, когда ей поручили работать с молодежью, она не знала, с чего начать, и Шаумян предложил ей расспросить Анастаса.

Незаметно он своей ученицей увлекся, и на свадьбе друзей, Артака и Маруси, произошло первое объяснение. Здесь нельзя ничего пересказывать, каждое слово характерно, каждый жест неповторим:

"Была свадьба Маруси Кромаренко и Артака. Собрались все в одной квартире. Много народу. Пришли и мы с Суреном . Я смотрю, Анастас почему- то стоит на темной галерее и все смотрит, смотрит во двор. Я подхожу, говорю ему:

"Почему ты стоишь здесь? Что ты такой грустный? Сейчас весело будет. Песни будем петь". А он говорит:

"Да. Мне грустно". Дикарь он тогда был. Повернулся и говорит с вызовом, и акцент жуткий.

- Да, грустно. Меня никто не любит. Не, говорит, ты меня не любишь. А никто. Никто меня не любит. Я говорю:

"Ну что ты? Как это тебя никто не любит? Мы все тебя любим, я тебя люблю". Он обрадовался очень:

"Правда, любишь? Ну если любишь, будешь со мной сидеть на свадьбе, а не с Суреном?" Пожалуйста! Оля смеется, когда говорит это, и звонко так, будто тогда (реплика записывающего. - Г. П.).

- У меня две стороны, с одной Сурен, с другой ты.

- Нет, только со мной, и говорить только со мной будешь! Ну а потом уже стал мне свидания назначать. Скажет. Приходи туда-то и туда-то. Я приду, и мы поедем на фаэтоне. Он тогда скрывался, был в темных очках, и не ходил, чтобы его не узнали, а все на фаэтоне ездил. И скажет кучеру, чтобы поехал куда-нибудь далеко. Мне что? Мне нравилось, что за мной ухаживают, возят. Поклонников много, мне весело. Один раз поехали, выехали за город, он схватил меня и стал целовать. Вообще представить не могла, чтоб кто-нибудь мог так меня зверски хватать и вообще с такой страстью целовать. Сурен нежно так, ну в щечку или в губы поцелует, поласкает.

- Пусти! - стала вырываться. Он не пускает. Я вырвалась, выпрыгнула на ходу из фаэтона. Он кричит кучеру:

- Стой! - А тот не обращает внимания. Видит, что влюбленных везет, не оборачивается, ничего не слышит и не видит. Анастас соскочил за мной, тогда он, наконец, остановился.

- Садись, поедем, - говорит.

- Нет, я не поеду, я так пойду. Я сама до города дойду.

- Почему? Почему ты так делаешь? Ты почему ушла, ты почему так делаешь?

- А ты почему так хватаешь меня?

- Я целую тебя, ты сама сказала, что любишь меня. Когда любят, всегда целуют. Я ж говорю, он совсем дикарь был, не то, что сейчас. Ну, мы пошли, стали говорить.

- Ты сказала, что ты любишь меня. А ты, наверное, не меня любишь, ты Сурена любишь.

- Люблю, конечно. Сурен не как ты, так грубо не хватает. Сурен меня нежно целует. Он мне все внушать стал, что когда люди любят, они всегда целуются и даже еще больше бывает. И говорит, что у него в Тифлисе есть сестра троюродная Ашхен, она всегда позволяет себя целовать, а ты вот не позволяешь.

- Ну и езжай к своей Ашхен и целуй ее. А ему действительно очень опасно было в Баку, его искали, и надо было ехать в Тифлис. В тот раз мы совсем разругались. И так почти все время мы ругались. Что мне? Поклонников хоть отбавляй. Вот один раз мы поехали за город. И опять он стал просить меня:

"Выходи за меня замуж". И слышал, наверное, что когда просят женщину о любви, на колени становятся, встал на одно колено, стоит, а самому обидно это. И говорит:

- Вот, я перед тобой даже на колени встал. Перед женщиной на колени встал. Ни перед кем не стоял, а перед тобой встал. Я гордая была, и очень мне это обидно показалось. И я говорю:

- Ну и что же, стой. А перед кем же тебе еще стоять, не перед мужчинами же. Вот и стой передо мной, правильно. Он обозлился тогда.

- Вот ты гордая какая, моя сестра не такая, она мне карточку подарила. Достал из кармана и показал мне карточку, там девушка, хорошенькая. И надпись по-армянски: "Моему любимому Анастасу". Я говорю:

"Зачем же ты мне говоришь все это? На колени встаешь? Ты поезжай в Тифлис к ней, тебе будет хорошо". Он обозлился, схватил карточку, порвал ее на мелкие клочки и бросил к моим ногам. Он думал, что мне это понравится, а меня тогда совсем от него отворотило.

- Как ты смеешь, как ты посмел, тебе девушка карточку подарила, а ты ее порвал! Вот запомни навсегда. Никогда, никогда я не подарю тебе своей карточки. Просить будешь, никогда не подарю. Может быть, ты ее тоже разорвешь и к ногам какой-нибудь женщины кинешь. Он очень растерялся. -

- Не знаю, как тебе угодить. Я думал, что ты рада будешь, что я карточку другой женщины порвал, а ты...

- Как ты смел? Она тебе такую надпись надписала. А ты порвал, к ногам моим кинул.

- Она мне не нужна, мне ты нужна. И так всякий раз - как встретимся, так ругаемся" (с. 92-94).

Отсюда двойственное отношение Оли к Анастасу. Она его по-своему любила, но на благородном расстоянии, мысль о физическом контакте ее отталкивала. С Леваном можно было поцеловаться, это означало только знак дружбы, Анастас же спьяну опять стал бы целоваться взасос. И девушка с ружьем, охранявшая Анастаса от покушений, на это была решительно не согласна. В некоторых отношениях она была принцессой на горошине. А он стал настаивать.

"И так взял меня и стал приподымать, - рассказывает Ольга Григорьевна.

- Хочет на стул поставить, я вырываюсь. Рахула, вдруг как вскочет, выхватил револьвер и выстрелил в Анастаса, хорошо руку его кто-то подтолкнул. Пуля пролетела выше. Анастас тоже выхватил револьвер, стреляет, едва их схватили за руки, развели. Стол опрокинулся, все угощение, чего только там не было - шашлык, бешбармак, вина, посуда дорогая, все на полу валяется. Хозяйка давай меня ругать.

"Ах, ты такая, - говорит, - бессовестная, мужчинами крутишь". Я говорю:

"Я не виновата. Я что?"

- "А почему ты не могла с ним выпить, когда он просил?"

- "А я не хотела" (с. 113).

Ольга Григорьевна многое в этих отношениях не додумала, а действовала на уровне интуиции, и в своих рассказах она тоже это не до конца раскрывает, приходится додумывать.

"Анастас долго потом с Ахундовым не разговаривал. Шутка ли - перестрелялись. А в Баку вперед нас эти слухи дошли, что Анастас с Ахундовым из-за меня перестрелялись. И так, что вроде я с Анастасом сошлась. Сурену сказали. Я когда приехала, он хмурый такой и со мной не разговаривает" (с. 113). Однако предстоял еще один тур приключений.

Ссылки: