Сталина смертельно боялись

Речь шла о том, что при расследовании убийства Кирова, во время допроса Маленкова Ольга Григорьевна его спросила: "Почему вы не сопротивлялись преступным решениям Сталина?". Маленков ответил, что "мы его боялись. Он прямо на Политбюро рассказывал нам, как Михоэлса и Голубова , поехавших в Минск, немного напоили, а потом на них набросили мешки и по мешкам били ломами". Какие-то детали спутаны в пересказе, но сама ситуация достоверна и полна исторического драматизма: Маленков дает санкцию на арест Шатуновской, а после провала попытки низложить Хрущева Ольга Григорьевна допрашивает его, и он объясняет свое поведение страхом. То, что даже члены Политбюро дрожали перед Сталиным, не было ложью. Сталина окружала атмосфера ужаса. Вельможи дрожали - и подписывали расстрельные списки. Молотов подписывал их иногда даже чаще Сталина (возможно, Сталину некогда было или он по привычке отступал несколько в тень).

Но вот расчеты, опубликованные Мемориалом . Молотов завизировал 372 расстрельных списка , Сталин - 357, Ворошилов - 185, Жданов - 176, Микоян - 8, Косиор - 5. (Косиор - участник совещания на квартире Орджоникидзе, когда шли разговоры о замене Сталина Кировым.) Сталин об этом знал. И вот он играет, как кот с мышью, давая Косиору, уже обреченному, список на расстрел других обреченных, и Косиор этот список визирует. Восемь списков, подсунутых Микояну, быть может, означали колебание - не стоит ли его пустить в расход...

Ольга Григорьевна была бы очень огорчена, натолкнувшись в расстрельных списках на одну из подписей Микояна. Она представляла его себе цельнее, чем тот был. Я помню впечатление от речи Микояна на XIX съезде. Даже на тогдашнем уровне бесстыдной лести эта речь выделялась своей рептильностью. Микоян извивался, как червь, и извернулся: Сталин его не расстрелял. Но как только Сталин умер, Микоян сбросил маску и вспомнил все человеческое, что в нем оставалось. Это подтвердила Наталья Алексеевна Рыкова в книге "Сны счастливого человека" , 8 ноября 2002 г. Я своими глазами видел ее тогда по телевизору и слышал ее рассказ. После возвращения в Москву Наталье Алексеевне, как и всем, вернувшимся из бессрочной ссылки, надо было добиваться реабилитации. Случилось, что ее пригласила в гости старая большевичка, академик Лепешинская , и усадила рядом с Ворошиловым. Ворошилов обещал помочь. Но на другой день секретарь его ответил Наталье Алексеевне: "Климент Ефремович не мог этого сказать". Тогда Наталья Алексеевна позвонила Буденному. Секретарь Буденного ответил: "Семен Михайлович с вами не знаком". Третий звонок был к Микояну. "Приходите!" - ответил Анастас Иванович. В разговоре он сердечно отзывался об Алексее Ивановиче Рыкове , сожалел, что тот не сумел "удержаться", и в заключение сказал: "Реабилитация вашего отца - это политика. Этим мы будем заниматься. А это касается вас..." - тут он взял трубку, позвонил в прокуратуру и сказал Наталье Алексеевне: "Сейчас же бегите туда" Через две недели она получила справку о реабилитации. Микоян боялся живого Сталина, изворачивался, готов был на все, чтобы не попасть в опалу, но как только Сталин умер, - страх исчез, и лесть исчезла, как дым. Ворошилов и Буденный , храбрые в бою, были пропитаны страхом до глубины подсознания. Им и мертвый Сталин был страшен. Трудно сказать, что спасло от этого Микояна. Хрущева спасала его беспорядочность, его неподатливость любой логике, в том числе логике зомбирования. У Микояна сказалась, может быть, способность скрывать свое лицо под маской, не столько личная, сколько разлитая в воздухе Востока, своего рода культуры сохранения себя в обстановке общей лжи при дворе деспота. Член сталинского Политбюро, сохранивший память сердца, найдет адвоката среди ангелов. Для таких людей католики придумали чистилище.