Письмо Шатуновской Юрию с Колымы от 14 октября 1943 г.

"14 октября (1943) Дорогой мой, милый, любимый мой Юрий! Ну вот, наконец, ты снова счастлив, свободен и с детьми. Теперь, когда все уже в прошлом, когда я так безумно рада за тебя и детей, я могу тебе признаться. Страшная весть, сообщенная мне Марусей, чуть не убила меня. Впервые за все эти годы я потеряла было бодрость, веру в будущее. Юрий мой, Юрий, я могла выносить все; но тебя представить в таком состоянии - униженным, обесчещенным, лишенным свободы - в нашей стране - это было выше моих сил. И бедные наши дети, сперва потерявшие мать, потом свое родное гнездо, и наконец - отца?

Юрий-джан, теперь это все уже прошло, все ликует во мне, я так счастлива. Правда, я сама тоже хочу, наконец, вырваться. О, как хочу! Но даже, если этого не будет, если не доживу, я все равно до конца буду теперь спокойна и счастлива. Милый мой, любимый, я всегда вижу тебя - гордого, свободного, с высоко поднятой головой, со смелым решительным взором. Таким ты был всегда в жизни, так ты выглядишь и на карточке, которую когда-то сюда мне прислал. Такой ты теперь снова, опять независимо и бесстрашно смотришь в жизнь. Как я хочу, чтоб наши дети стали такими же как ты! Верю, что теперь это так и будет. Теперь уже они не будут беспризорными, не будут скитаться, над ними никто не посмеет измываться, как Люба над Джаной. Как бы вам ни было еще трудно, пусть недоедания, лишения, холод - все не страшно теперь для них, раз есть у них отец. Дорогой мой Юрий, о если бы я могла теперь тоже быть с вами, приникнуть к тебе на грудь и отдохнуть, отдохнуть, наконец, от этих страшных 6-и лет! Неужели мне суждено выпить всю чашу до дна? Еще долгие два года тянуть эту лямку? Здоровье уже неважное, и со зрением тоже довольно плохо. Врач говорит, что на нервной почве повреждена сетчатка глаз, осталось 6-7% зрения. Но ты не думай, Юрий-джан, что я совсем слепая. Нет, вблизи я еще вижу, пишу, читаю, шью и вообще работаю. Работаю так, что считаюсь стахановкой, имею книжку отличника. Одно время было хуже, но теперь и со зрением несколько лучше, и общее состояние поправляется. А после такого счастливого известия я, наверное, совсем окрепну. Ведь самое главное - это состояние духа, я это так хорошо узнала за эти годы

Юрий-джан, прости - я все о себе. Но если бы ты знал, родной мой, как я истосковалась, как страшно я одинока. Кому же мне, наконец, вылить все все, что бесконечно гнетет и давит. Иногда хочется рыдать, кричать, биться, отчаяние охватывает, душит. Ты, ты это знаешь? Кто же поймет меня, если не ты? Ведь ты так хорошо знаешь мою душу, знаешь, как я горела в заботе, как отдавала всю себя. Как мне жить с этим клеймом, как мне находиться здесь. Теперь находиться, когда вся страна напрягается в решающей схватке с врагом... Каково мне здесь читать о партизанской борьбе, о "Молодой Гвардии"...

И потом, я думаю: если не удастся за остающиеся 2 года добиться отмены приговора, если я отсижу весь срок - так кто же я буду, когда освобожусь?

Тогда клеймо останется на мне, я так и буду - преступник, отсидевший срок. Тогда все передо мной будет закрыто: и Партия, и работа, и даже семья. Потому что к вам меня тогда не пустят, я должна буду жить где- нибудь на окраине.-

Юрий, я пишу тебе все это, потому что надеюсь все же - м-б удастся что-нибудь тебе сделать? В мае или в июне этого года местные органы послали за меня ходатайство в Москву - об освобождении. Но вот уже октябрь, а ничего не слышно. 3 года тому назад 5 ноября 40 г. вам дали справку в приемной тов. Берия, что дело мое закончено и передано в Особ. Сов. Ты телеграфировал мне тогда об этом. С тех пор я ничего не слыхала больше о своем деле. Да оно и понятно - вскоре началась война, Наркомат эвакуировался, конечно, разбора дел не было. Но в 43 году то и дело я вижу - то одного, то другого освобождают здесь; значит опять разбор происходит. Вот поэтому и я могу надеяться, тем более, что за меня послано ходатайство местными органами, которые по поручению центра уже разбирали мое дело в 40 г., а теперь опять ходатайствовали. Мне кажется, что если бы вы там подтолкнули, наведались бы - ведь где-нибудь все это лежит: и результат переследствия 40 г., и нынешнее ходатайство. Но скажи мне открыто, дорогой Юрий, м-б я не должна просить тебя об этом? М-б ты не считаешь возможным для себя такие хлопоты? Тогда ответь мне прямо, не скрывай. Прошу тебя - в этом случае скажи мне прямо, только не молчи.

Тогда я буду знать, что на это мне не надо надеяться. Что могу - буду тогда делать сама.

Дорогой Юрий, смотри не проговорись маме о том, что я хворала, что у меня неважно со зрением. Ей этого ни в коем случае не надо знать. Я всегда пишу ей что вполне здорова, ее бы такое известие прямо убило.

Юрий, милый мой, расскажи мне все - как ты жил эти годы? Ведь я последний раз получила от тебя телеграмму в январе 42 года. Потом в июне 42 года мама мне телеграфировала, что ты мобилизован в Красную Армию по специальности. С тех пор - до письма Маруси я ничего не знала. Время от времени мама сообщала, что ты жив и здоров, потом и такие сообщения прекратились. От тебя самого я ничего не получала почти 2 года, да и весь 41-й год также почти ничего не было; но тогда я хоть знала, что ты в Москве, работаешь по-прежнему на заводе. Я предполагала, что переписываться со мной тебе не совсем удобно, а когда началась война - понимала, что ты бешено работаешь, и писать некогда. Но мне хочется знать от тебя, что с тобой было в эти два года, дорогой мой.

Еще я прошу тебя - напиши мне подробно о детях. Особенно о Степочке и Джаночке, потому что об Алеше мне, хоть и редко, но пишет мама. А об этих двух я так мало знаю, и так болит у меня за них сердце. Напиши - с тобой ли уже Джаночка? Взял ли ты ее уже от Любы? Поспеши с этим, милый, не надо, чтоб злоба и ненависть разъедали ее детскую душу. Боюсь, что эти 2 года, проведенные ею у Любы - изуродовали ее сильно. Письмо ее, пересланное мне Марусей, ярко говорит об этом. Теперь не так давно я получила письмо от Юли Сильвестровой, она писала, что положение Джаночки ужасное, даже сомневалась - как она проживет зиму эту. Но я хочу надеяться, что пока это письмо дойдет, Джаночка уже будет у тебя. Напиши мне о Степанчике - что он теперь собой представляет, какой он? Ведь он уже не ребенок. Как я тревожилась, когда узнала, что он в Москве, скитается без прописки. Но теперь все будет иначе. Право, мне иногда кажется, что это теперь только сон, счастливый радужный сон. Буду ждать твоих писем с огромным нетерпением. Прощай пока, мой родной, ненаглядный мой. Обнимаю тебя горячо и крепко целую Твоя Оля. Обними за меня наших детей".

Ссылки: