Гимназисты на эшафоте (Шатуновская в Баку при турках)

О том, как она без туфель убежала в революцию, Ольга Григорьевна рассказывала с улыбкой: "В Баку еще не было советской власти, но мы с Марусей Крамаренко были в дружине. Нам сказали, что если будут выстрелы, значит, началось, выходите. Мы пришли к нам домой ночевать и вдруг слышим, началась стрельба. Мы хотели идти, а отец - он был против того, что мы с большевиками связались. Бандиты какие-то - никуда! Запер нас на замок, два амбарных замка повесил.

Я думаю, как же так, нам же доверили, на нас надеются, а мы тут сидим. Я представлялась себе великой деятельницей, а ума было не больше, чем сейчас у Антоши - шестнадцать лет! И вот я все думаю и думаю - как быть, как выйти? - и к утру придумала, что можно выйти по другой лестнице, надо только вылезти на карниз с галереи. А чтобы пройти по карнизу, надо, чтобы было за что держаться, выставить стекла, так и сделала. Пошла на галерею, подушкой выставила три-четыре стекла, так что они не звякнули, вылезла и по узкому карнизу пробралась на лестницу. Маруся за мной. Мы - к воротам, а ключ от ворот у меня был. На улице пальба, а у ворот с этой стороны стоит хозяин и смотрит в шелку на улицу, что там происходит. Мы, раз, к воротам! Я ключом отперла замок, он не успел нас остановить. Опомнился, кричит:

- Стойте, куда вы в одних чулках? А мы бегом...". Ничего Оля и Маруся в эту ночь не совершили. Но очень скоро оказалось, что революции нужны были гимназисты. Выбор Шаумяна , сделавшего Олю своим секретарем, не был исключительным случаем. Через два года, в том же Баку, Киров назначил моего тестя, шестнадцатилетнего Саню Миркина , секретарем Бакинского уездного ревкома.

Когда турки захватили Баку, было сформировано гражданское правительство и юных революционеров посадили в тюрьму. "Бехетдин, начальник охранки, представил правительству: Агамирова, Баранова и Шатуновскую приговорить к повешению. На парапете стояла виселица с двухэтажный дом, и там вешали. Накануне утром объявили: завтра утром вас повесят на парапете. А через несколько часов вдруг - выходи! Ведут через Губернаторский сад, по Губернаторской улице, я думаю, куда ведут? Напротив суда - дом Ротшильда. В шикарном кабинете, устланном коврами, встает из-за стола Бейбут-хан Джеваншир. Он меня знал. Было так. В мартовские дни восемнадцатого года, когда гражданская война в Баку происходила, и красные Цепи подползали по Воинской улице, там был пятиэтажный дом, редкость! И с чердака его строчили из пулеметов по нашим Цепям. Тогда подкатили орудие и стали разносить дом на щепы. В этом доме жил Джеваншир, он был с детства другом Степана. Чудом уцелел телефон. Он звонит Степану: - Степан, спаси! Это было полгода назад. Я жила тогда у Степана. Степан берет из пачки бланк чрезвычайного комиссара и пишет на нем мандат: поручаю войти в дом такой-то Сурену Агамирову и сыну моему Сурену, взять и вывести Джеваншира с женой и доставить мне. Они привязали к штыку белую тряпку, вышли с белым флагом, чтобы не стреляли с чердака. Потом дом сдался, тоже выкинул белые флаги. Их привели, а я жила у Степана. Через пару дней большевики взяли власть, Степан стал председателем Бакинского комитета. И две недели он (Джеваншир. - Г. П.) жил у Степана... Джеваншир был богатый человек, капиталы за границей. В подполье (т.е. до революции. - Г. П.) он поддерживал Степана. Он жил в Белом городе, иногда ночевали у него, иногда прятали литературу. Он говорил Степану: - Я вашу власть не признаю, я хочу уехать в Турцию. Ему разрешили... Вскоре после занятия турками города он вернулся, а когда формировалось мусаватское правительство, его назначили министром внутренних дел, а раз так, охранка должна ему доложить. Ему доложили свои достижения, что они за последний месяц сделали, и в том числе, что завтра будут вешать трех большевиков, их Нури-паша утвердил. Когда он услышал фамилии Агамирова и Шатуновской, он им ничего не сказал, но сказал - приведите ее ко мне. И вот я вошла к нему в кабинет. Я этого совсем не ожидала. Он сказал им: - Уходите! И говорит: - Оля, здравствуй! Я назначен министром внутренних дел. И сразу, с места в карьер: - Где Степан? Я говорю, что Степан такого-то числа с такой-то пристани отплыл на пароходе "Туркмен" в Астрахань. Просачивались до нас какие-то темные слухи, будто завезли их в Красноводск и там прикончили, но мы не верили, и я этого не сказала. Он говорит: - Ничего подобного. Ему охранка в порядке усердия доложила, что Степан скрывается в Баку. Нас тоже на допросах об этом спрашивали. Он им верит. Начал меня умолять, убеждать. - Где Степан? Мы располагаем точными данными. Я его спасу. Вы же знаете, он меня спас. Я его спасу. А так его будут искать, искать и прикончат в конце концов. Дайте мне его спасти. - Я вас уверяю, что его нет в Баку. Постепенно он входил в раж. 

-Фанатики вы! Безумцы вы! Ведь вы же поймите, что я его спасу. Почему вы мне не верите? - Бейбут-хан, поймите, что его нет. Он ничего не хочет слушать и до того разозлился, что ударил в ладоши, вошли два стражника - уведите ее. И я не успела сказать, что нас приговорили к повешенью, меня вывели... И вот я сижу и жду. И вечером открыл дверь турок, он немного знал русский. - Бедный девочка! Бедный девочка... Завтра, вот, парапет, вот! - и рукой от горла вверх показывает. - На вот! - кинул кисть винограду. Через час опять приходи. - Ой, молодой, совсем молодой. Завтра парапет, вот! На стакан вина! Еще через час: - На подушка! Спи хоть ночь, завтра тебя не будет. Я говорю: - Если ты такой добрый, там внизу в подвале мои братья сидят, сведи меня к ним. - Знаю. Их тоже, парапет, вот! - и опять рукой показывает. - Я хочу со своими братьями попрощаться, веди меня туда! - Нет. Что ты? Нельзя. Начальник тут. Меня тоже, парапет, вот! Я тогда как брошу кисть: - На! Не надо мне твоего винограда. - А-а... Подожди ночь. Подожди немного. Начальник уйдет. Ночью мы пошли туда. Только вошли, только успели обняться, поцеловаться, сказать друг другу, что будем петь Интернационал, уже: - Иди. Иди, надо скорее! И вот опять сижу. Жду. Все смотрю на фрамугу в дверях, как начнет светать, значит всё. Еще темно, и вдруг слышу - идут. Группа людей. Идут, сабля волочится, приклады стучат. Что же такое? Неужели уже? За нами? Рассвета не дождались... Остановились у камеры. Гремят замки. Входит начальник охранки, Бехетдин-бей. Рыжий турок его звали. Светлые волосы, голубые глаза. Он входит со своим переводчиком, начальником тюрьмы и еще несколькими тюремщиками. И говорит по-турецки что-то своему переводчику. И тот переводит мне: - Вас освобождают. Смертная казнь через повешенье заменяется высылкой за пределы Азербайджана. Я говорю: - Не надо меня обманывать, я и так пойду. Переводчик говорит: - Она не верит. Тогда сам Бехетдин-бей, обращаясь ко мне лично, говорит на французском: "Министр внутренних дел вновь сформированного правительства Бейбут-хан Джеваншир заменил вам смертную казнь через повешенье высылкой за пределы Азербайджана. Когда я услышала это имя (Джеваншира. - Г. П.), то поняла, что это правда. И поняла, что он, хотя и рассвирепел тогда, но распоряжение это о нашем помиловании отдал. И тут я похолодела, вдруг только меня? - А мои друзья тоже? Он засмеялся: - Ха-ха-ха! Вы же на допросах были незнакомы. Вы не узнавали друг друга. Я повторила свой вопрос, и он говорит: да. Тогда хлынула такая волна радости" (с. 63-66). Судьба хранила Олю для новых, советских застенков. Она и ее друзья решили не дожидаться официальной высылки (с риском попасть к белым, а там другая виселица). Тайком, переодевшись, выехали в Тбилиси. Там помещался подпольный большевистский крайком. Как раз в это время собралась подпольная конференция. Сняли для этого дом. Так как хозяева опасались неприятностей, "они просили конференцию поскорее закончить, и поэтому решено было заседать без перерывов, и конференция продолжалась три дня и три ночи. Присутствовало человек пятьдесят... Мы дремали по углам. После этой конференции меня и Сурена послали на работу во Владикавказ" (с. 75). Советская власть там еще держалась, но на волоске. В Грузии большевиков арестовывали, если они вмешивались в грузинские дела, а в остальном старались не замечать. Туда спасались и из Баку, и (впоследствии) из Владикавказа. Большевики расплатились за это примерно так же, как с эсерами, которые помогли им выиграть Гражданскую войну, и с Нестором Махно, тачанки которого, форсировав Сиваш, ворвались во врангелевскую столицу - Симферополь. "В двадцать первом году Сталин и Орджоникидзе возглавляли террор в Грузии. Красная армия свергла меньшевистское правительство и устанавливала советскую власть. Грузия была за меньшевиков и восставала. Они жестоко расправлялись. Леонид Жгенти рассказывал - когда он был учеником школы, один раз заболел и отпросился у врача домой. Когда вышли из школы, она была окружена НКВДшниками. - Стой, ты куда? - А у меня живот болит, меня врач отпустил домой. - Никуда не пойдешь, стой тут. Но он все же не стал стоять, потому что ему было совсем невмоготу, и побежал. Тогда он не понимал, а потом говорил, спасибо вслед не выстрелили. А те вошли в школу, велели всех учеников выстроить, отобрали двадцать самых рослых, связали одной веревкой, увели и расстреляли. Зачем? Террор. Чтоб родители не восставали. И так во всех школах" (с. 50). Почему в этом участвовал Орджоникидзе, человек по натуре добрый (об этом мне достоверно рассказывали)? Как это связать с добрым Орджоникидзе в последние его годы, с попытками бороться с Большим Террором, зная, чем он рискует? Видимо, человек, опьяненный идеей, фанатик идеи, теряет интуицию добра и подчиняется логике зла. Я не удивлюсь, если узнаю, что шахидка, взорвавшая себя вместе с несколькими израильтянами, за год перед этим плакала над убитой птицей. И еще вопрос. Судя по термину "НКВДшники", Жгенети рассказывал о том, как избежал расстрела, много лет спустя, когда слова ЧК и ГПУ отошли в прошлое. А что, если бы Оля, дважды спасавшаяся в Грузию, услышала такой рассказ в 1921 году? Но в 1921 году Оля и ее друзья уже были мягким административным решением отосланы на партийную работу в брянское захолустье.

Ссылки: