Воспоминания Шатуновской О.Г.: Штаб дружинников

Когда я ушла из дома, то сначала жила у Степана Шаумяна , но тогда еще все было, не надо было заботиться, где взять. А потом однажды Сурик Шаумян зазвал нас к себе обедать, мы пришли, и я почувствовала, что мать, Екатерина Борисовна , не рада нам, на столе все так скудно. Мне стало так неприятно - зачем, думаю, Сурик позвал нас. Я работала днем со Степаном, как его секретарь, но я ничего не требовала, карточку или еще что, а ему было не до этого.

- Ну как же так? он же знал, что ты ушла из дома! И вот чтобы получить карточку, я работала ночным корректором. Газета, правда, всего четыре страницы, но ее надо несколько раз проверить - до верстки, потом в верстке, потом уже ночью, в последний раз, из машины. На улице меня уже ждал Сурен, я нервничала, говорю, ну я же все проверила, вы теперь сами после меня прочитайте. Нет, говорят, ты уж дождись, ты должна, это входит в твои обязанности ночного корректора.

У меня был пропуск в столовую военную, но я стеснялась туда ходить - девочка, буду одна среди мужчин, и голодала.

Я ночевала в штабе дружинников, который был на квартире Черномазикова. Моя комната была за галереей, на которой вповалку спали дружинники, и Анастас иногда спал там. Чтобы пройти в уборную, надо было пройти через них, и я ни за что не могла сделать этого. У нас было такое воспитание, что ни за что при мужчине нельзя пойти в уборную, и я страшно мучилась, выбиралась ночью в окно, спрыгивала на другую крышу на метр.

Потом жила, помню, какое-то время у Шуры Баранова, ночевала там на одной кровати с Артаком. Потом еще у Бориса Бархашева, он был наборщик. Я с ним познакомилась, когда Шаумян сказал нам создать союз молодежи и мы пошли по типографиям. Оттуда же Борисов, Темкин, Джафар Бабаев. Борис Бархашев мечтал стать редактором, вот так же, как Миша Лифшиц, но Миша кончил гимназию, а он был простой наборщик. Он стал им - где-то на Украине, и выпустил книгу, но в тридцать седьмом его расстреляли.

Нет, у Шуры Баранова это уже я жила после того, как я вернулась с ценностями из Закаспия, которые дал мне Орджоникидзе. Они, видно, сперва рассчитывали на более долгий срок, а потом через месяц в Баку стала советская власть. Сурен был назначен помощником начальника управления национализацией промыслов. Ему дали комнату, а потом квартиру в Черном городе, и мы стали жить там. Меня пожалели, из Салаханов перевели в Черногородский райком, тут же поблизости.

Потом был еще клуб, который мы снимали, и я жила там в дальней комнате, там со мной ночевал Сурен. Вообще-то он жил дома, но когда пришли турки, он пришел и остался со мной. Анастас не знал этого, он все хотел видеть меня и однажды ночью пришел и стал стучать в дверь, он не знал, что со мной Сурен. Сурен вышел:

- Что ты хочешь?

- Я хочу поговорить с Олей.

- Этого нельзя сейчас.

Потом Анастас все упрекал меня. Ты вот говоришь, что ни с кем пока быть не хочешь, а сама с Суреном ночуешь. Ну и что, что ночую? Потом еще как-то раз они скрывались вместе в засаде и говорили обо мне, чьей я буду женой. А потом его отослали в Ростов. Его первого, нас в двадцать первом году, а его в двадцатом.

Он звал меня поехать с ним, я говорю:

- Нет.

- Все равно я на тебе женюсь, и тогда ты будешь по нашему обычаю мыть ноги моему отцу и шестерым моим братьям.

Одного брата я видела. Мы выходим из здания Баксовета, а у лестницы стоит крестьянин в кожаных лаптях, подходит к Анастасу, целует ему руку, говорит:

- Здравствуй, бархет (барон) Анастас. Анастас говорит:

- Познакомься, это мой брат. Два брата были старше, этот и еще сталевар, а остальные младшие; Артем потом стал авиаконструктором.

Когда Анастас уезжал, он приехал со мной прощаться и зовет меня, поедем еще на прощальный вечер к Левону. Я отказалась. Тогда Левон придумал, приехал ко мне, уговаривает, поедем хоть на вокзал, девушка не должна быть такой бессердечной, не хочешь с ним поехать, хоть проводи его до последней минуты. Я говорю, я с ним уже попрощалась, зачем я буду прощаться на людях? Левой взглянул на часы, ах я уже опаздываю, и уехал.

Потом он сам мне рассказал, что они задумали хитростью увезти меня, заманить в купе, закрыть дверь. Я говорю:

- Что вы придумали? Что, вы не знаете, с кем имеете дело? Если я через фронт не побоялась перейти, неужели я бы побоялась выйти на какой-нибудь станции - не мог же он меня все время держать запертой! - и вернуться.

С дороги Анастас прислал мне письмо, в котором были слова, что я чувствую, что мне сдавили шею.

Сурен отобрал у меня это письмо. Я не давала:

- Зачем тебе?

- Надо мне, - говорит, - я хочу его прочитать.

Его интересовало, какой характер наших отношений с Анастасом. Вырвал его у меня, прочел и разорвал.

Когда меня привезли после Владикавказа из Тифлиса в Баку, Сурен взял меня к себе домой. У них были четыре комнаты, которые выходили на галерею, для сыновей. Сурен отдал мне свою, а сам спал с братом. Ночью приходил ко мне, мы лежали и целовались. Мать, видно, что-то выследила, пришла однажды к нам в комнату и застала нас. А утром я слышала, что она все говорила по-армянски отцу и Сурену.

Сурен потом рассказал мне, что она говорит, что ей стыдно от соседей, позор, они говорят, что сын привел в дом девушку, что это неприлично. Вообще-то у нее была для него армянская невеста, и я была ей совсем ни к чему. Тогда я стала жить у Барановых.

Ссылки: