Воспоминания Шатуновской О.Г.: Пайки в Баку

В Баку до революции пирожное сегодняшней выпечки стоило копейку. На следующий день это пирожное стоило полкопейки. А на третий день, если оно не было продано, все эти пирожные третьего дня собирались, и из них делалось пирожное-картошка.

В двадцатые годы, когда пришла советская власть, у нас в Баку сразу не стало ничего есть. У меня были расчесы от ногтей, которые гнили и не заживали. Я пошла к одной знакомой фельдшерице, а она говорит:

- Так ты, наверное, ничего не ешь, вон ты какая истощенная.

Я говорю:

- Да.

- А вам же дают.

- А я не беру. Все голодают, а я буду паек брать? Я Саню Сандлера один раз встретила, он идет веселый, толстый, весь лоснится.

- Ты чего, - говорит, - такая? Я хожу в столовую, там знаешь как наедаюсь.

- А я не хожу, во-первых, сил нет из Черного города туда идти, а во-вторых, стыдно. Что ж, я рабочих уговариваю, что это временные трудности, что надо хорошо работать, а сама буду паек есть?

Мужа Миры Коган , Абрама , назначили в район уполномоченным. Мы говорили, ты откажись, у тебя жена и ребенок.

Он говорит:

- От этого как от фронта не отказываются. И паек тоже не взял:

- Как же я буду уговаривать их работать, если сам буду на пайке? И он заболел белокровием, но этого никто не сказал ему, врачи не знали, просто очень ноги стали болеть. Пришел и сказал, я полежу, и лег у нас - в той комнате, где сейчас тахта, кровать с шишечками стояла. А потом поехал уполномоченным от Серго Орджоникидзе в Киев. И там врачи сказали - белокровие.

Мира туда к нему в больницу приехала. Цветущий весенний Киев, везде сирень продают. Она купила белую сирень и принесла ему. Он положил ветку на грудь, вдыхает ее аромат и говорит - как прекрасна жизнь, как хочется жить! И через несколько дней умер.

А Радочке тогда было пять лет, она тоже заболела - вырезали опухоль на плече и задели нерв, рука не двигается. Мира говорит, она мечется по кровати и никого не признает. Я приехала к ним, и она ни к кому не шла, а ко мне пошла на коленки. Я говорю, дайте спички, и говорю, на, зажги, а она не может этой ручкой, значит, действительно не работает. Но потом летом ее возили на море, и все прошло. А в двадцать лет она все же умерла.

[Джана: Мама рассказывает, и я вдруг явственно почувствовала запах сирени. И подумала, что мы с Радочкой дружили детьми. Когда мамы не было - на Колыме в лагере была, тетя Мира приглашала нас с папой. Я помню, мы идем к ним с Кропоткинской. Квартира в центре, с хорошей мебелью, книгами и еще чем-то, очень культурна против нашей простой жизни. Мы как будто были из разных столетий.

Мы играли с Радочкой и казалось могли дружить, ну а потом мы подросли, и стало видно, что она воспитанная девочка из хорошей семьи. И у дяди Сани так же было. Нет, не оттого, что генеральская квартира. Дети, выросшие с матерью, вот что это.]

Знаешь, чем еще так страшна старость? Болезни. Слабость. Но еще груз воспоминаний, они давят меня.

- Ну и что? вспомнила и хорошо. Они же всегда с тобой были, всю жизнь.

- Но раньше они меня не давили, потому что я была занята другим. А теперь вспоминается все так ярко. Или у меня такое живое воображение? Будто рядом, а никого ведь уже нет. И я говорю прямо себе, ну перестань, вспоминай, не надо, ну я не могу больше, это так тяжело.

Ссылки: