Воспоминания Шатуновской О.Г.: Кадетский корпус. Арсен

Наверное, Арсен что-нибудь иногда давал мне есть, не знаю, а может быть ничего не ела, есть было нечего. Но все же я очнулась. Помню, как это было.

В мужских палатах там все были красноармейцы, а в женских так, сброд всякий, полуграмотные женщины. И вот однажды они подошли и говорят:

- Смотри, дышит, а тюфяк весь мокрый, давай перевернем. Там были нары и соломенный тюфяк, и больше ничего. Ну, может быть сверху какие-то тряпки. Тюфяк весь прогнил, никто ж судна не ставил - под себя ходила. И одна взяла меня, другая переворачивает тюфяк, и тут я открыла, а она говорит:

- Смотри, глаза открыла, а ведь она уже обиралась. А это так пальцами сучат по одеялу, верный признак, что умирает. Двадцать двое суток я была без сознания. Когда я пришла в себя, то оказалось что я парализована от пояса вниз, вся нижняя часть туловища, и ослепла. Я еще находилась в полубессознательном состоянии, пришел Арсен и стал тихонько шептать, что он вместе с Суреном ухаживал за мной, будто они санитары. И что мои друзья уехали и ему оставили для меня деньги, три тысячи керенок, и что я здесь лежу под фамилией Мария Александровна Джапаридзе.

Там были ужасные условия в этом кадетском корпусе. Почти не кормили, горячей пищи почти никогда не было. Иногда давали кусок хлеба, в ведре стояла сырая вода из Терека, и кто мог полз, пил. Он часто приходить боялся. Никто не ухаживал, не было ни простыней, ни подушек, соломенный матрац подо мной прогнил.

Ежедневно выносили мертвых. Во дворе кадетского корпуса были сложены штабелями трупы раненых и сыпных. Большинство это были пленные одиннадцатой армии, молодые казаки. То и дело из окрестных станиц приезжали отцы-казаки и когда не находили в палатах, то рылись в штабелях трупов и искали своих сыновей. А там целые стаи собак грызли эти трупы, и они стали многие неузнаваемы. Время от времени со двора доносились страшные крики. Кто мог подходил к окну - опять какой-то отец-казак нашел своего сына, обглоданного собаками. Потом они их увозили в станицу похоронить.

Так как пили сырую воду из Терека, то те, кто поправились от сыпного тифа, заболели брюшным и возвратным, которым была заражена вода, и бесконечно умирали. Освещения в палатах не было. Иногда в темноте приходил Арсен, приносил что-нибудь горячее.

Я лежала в забытьи. Сумеречное такое состояние. Однажды днем в палату вошли какие-то люди в штатском и переходя от кровати к кровати спрашивали и записывали имя, отчество и фамилию всех. Так как я после беспамятства плохо соображала, парализованная и почти слепая, то когда они подошли ко мне, я забыла про свою новую фамилию и назвала себя - Шатуновская Ольга Григорьевна. Когда они ушли, мои мозги медленно, как жернова, заворочались, и я поняла, что выдала себя. Как раз пришел Арсен, и я ему сказала.

Он пришел в ужас:

- Что же ты наделала? Откуда они были? Это же переодетые из белой контрразведки.

Я и сама все поняла и сказала, чтоб он как можно скорее меня убрал отсюда. Зрение немного возвратилось, но ноги не двигались. Просила, чтобы он сейчас же пошел в молоканскую слободу и нашел фургон, который отправляется на Тифлис, хотя у меня и не было никаких документов - что я должна сделать попытку побега.

Арсен пошел. И на другой день, когда стало смеркаться, пришел и сказал, что договорился с фургонщиком, который на заре отъезжает в Тифлис. У него находились моя юбка, и блузка, и апостольник, а чулок не нашлось.

Весна была, апрель.

Ссылки: