Воспоминания Шатуновской О.Г.: Баку, резня. В доме Серго Мартикяна

Когда большевики уезжали при приближении турок, мы спрятали новое знамя Бакинского комитета РСДРП(б) к Шуре Брейтману, а Нюся из него кофточку себе сшила и потом в ней ходила. Она вообще нехорошая была. Степан Шаумян подарил мне книгу Лафарга с очень теплой надписью. Она узнала об этом от Шуры и попросила почитать. А когда вернула надпись была вырезана бритвой.

Я спросила Шуру:

- Зачем она это сделала?

- Не знаю, наверное, из зависти.

В сентябре 1918 года турки заняли Баку, и город на три дня был отдан им на добычу - резня армян, грабеж, истязания.

Мы сидели в доме Серго Мартикяна: Сурен Агамиров , Шура Баранов и я. Разъяренные, разгоряченные кровью орды накатывались на дом. Трое суток мы не сомкнули глаз. Квартира Серго была в пристройке, на пятом этаже, и лестница к ней вела не сразу, продолжением общей, а начиналась за длинным выступом.

Внизу из окон галереи видно залитый кровью дворик. Мужчин всех убили, насилуют женщин, девочек. Грабят, ломают, жгут. Когда нечего уже взять, просто крушат все по дороге: столы, стены, мебель, детей об стену. А мы трое сидим в квартире Серго, и нет ни времени, ни мыслей, только ожидание, что будет.

Сурен зарядил револьвер, положил на стол:

- Если ворвутся, убью и тебя и себя.

- Да что ты, брось.

- Тебе хорошо, Шурка, ты русский. Да, у Шурки есть шанс, маленький, крошечный, но есть. Сурен - черный смуглый армянин, я - девушка, нам спасения нет. Ну а если еще найдут и оружие...

Оружие запрятано в трубе, Сурен и Шурка, перемазавшись, изловчились как-то забить там гвоздь и подвесить его пачками. Но если найдут...

Трое суток по очереди дежурим у глазка стеклянной галереи, стекла замазаны мелом, маленький глазок. Оля, отдохни! Я отошла, взглянула в зеркало - кто? кто там за мной? Оглянулась - нет никого. Так неужели это я - это вот зеленое, перекошенное, нечеловечески напряженное лицо? Это я, Оля?

Когда пошли четвертые сутки, резня понемногу утихла. Пятые. На пятые вспомнили, надо поесть. Пятые сутки ни крохи во рту, в квартире ни хлебной корки.

- Я пойду к Зине, может она даст что-нибудь.

- Не ходи, Оля.

- Ничего, я укутаюсь в шаль. Я закуталась до самых глаз и пошла. Разграбленный изнасилованный город. Жутко. Двое турок за длинные волосы тащат женщину, живот распорот, и голубовато-розовые кишки тянутся по мостовой. Вздрогнула, натянула еще больше шаль. Видно, прячут куда-то, спешат, тащат. Вот опять женщина, с отрезанными грудями. Вот на высоких воротах вбит гвоздь, и на гвозде за ухо висит четырехмесячный ребенок, ухо растянулось, сейчас лопнет. Вот младенец новорожденный, без черепа, стукнули о стену, и разлетелся вдребезги. Вот казармы, здесь помещалась команда самокатчиков - велосипедистов по-нынешнему. Они не успели выехать. Турки сбрасывали их сверху на штыки ожидавших внизу. Двести человек, все до одного, огромная груда тел. Раздетых, оголенных, все до нитки ограблено. Груда белых, ослепительно белых тел - русские, и только одно-два смуглых, армяне.

Но, слава Богу, вот и ворота Зины.

- Стой, девка! Чьи-то руки схватили сзади, поволокли. Хозяин дома стоял у ворот, побежал, закричал.

- Оставьте ее, она джуди! Она к нам ходит, она - джуди! Не армянка - джуди!

Медленно, неохотно отпустили руки. Испуганно юркнула в дом. Зина накормила, дала муки. И как ни страшно, отправилась в обратный путь.

На шестой день пришел Левон Гогоберидзе , светловолосый голубоглазый грузин. Веселый, шумный.

- Ну что вы сидите как в могиле? Что, спрятались? Есть небось хотите? Нам не до шуток, мы грустные, измученные. Да нет, мол, Оля вот ходила, муки принесла, спекла лепешки.

- Ну вы дураки! А это что? - достал из буфета ножи, вилки, - барахолка работает, а они с голоду помирают. Пошел, накупил всего. Быстрый, ловкий как все грузины, наварил, нажарил, накормил всех.

Спустя месяц, когда открылось железнодорожное сообщение, решили ехать на Тифлис . Левой Гогоберидзе и Костя Румянцев переоделись, Левон под офицера, Костя его денщиком. Им удалось.

На другой день на вокзале провокаторы выдали меня, Сурена и Шуру. В зале ожидания они подошли, двое - они раньше работали в райфине при Бакинской Коммуне, и цепочка жандармов полукругом окружила нас, отгородила от зала, прижала к стене. Провокаторам платили сдельно, по головам, и выдать они обещались пятерых, и потому указали еще на двоих, случайно оказавшихся рядом молодых людей - Левон и Костя, дескать.

Месяц или полтора истязали в тюрьме. Сурена и Шуру сильно избивали, а меня только ударяли по голове кулаками, на которых были золотые перстни-печатки, и они били как кастеты.

Тех двух через месяц выпустили. Соседи, родственники опознали, подтвердили, что не те. Один персидский армянин, другой русский. А мы не отказывались, все равно весь Баку знает. Только твердим, какие мы большевики, мы дети. Но те дознались, что Ольга Шатуновская была секретарь Степана Шаумяна при Бакинской Коммуне. И про меня тоже кто-то сказал отцу, что меня арестовали. А мать и Таня, ничего не зная, уехали с поездом.

Ссылки: