Врачи - не убийцы!

И вот он настал, этот, пожалуй, самый главный в моей жизни красный день календаря: 4 апреля. Уж не помню сейчас, почему мы с женой ночевали тогда не дома, а в крохотной комнатке ее матери - моей тещи. В этом хлипком одноэтажном флигеле в Воротниковском переулке раньше, до революции, был то ли каретный сарай, то ли конюшня, а сейчас, естественно, обычная московская коммуналка. Скорее всего, теща на время уехала куда-то - в отпуск, что ли? и нам с женой представилась редкая возможность хоть немного пожить не за шкафом, а в отдельной, своей, комнате. Рано утром спросонья я услышал женский крик, а потом в дверь нашей "спальни" громко застучали. Стучала и кричала тещина соседка Сима. И звала она почему-то меня:

- Биля! Биля!- кричала она.- Вы слышите? Врачи-убийцы - не убийцы! Жена уверяет, что я выскочил в коридор в одних трусах (так оно, наверно, и было) и, воздев руки к потолку, прокричал что-то на еврейском языке,- что-то вроде: "Ой-вей!" - Это, конечно, полная чепуха. Но что-то еврейское в тот миг во мне, наверное, действительно проснулось. Во всяком случае, что-то, объединившее меня с тещиной соседкой Симой - красавицей-одесситкой, о которой я только и знал (с тещиных слов), что было у нее шесть или семь официальных мужей, а неофициальных - бессчетно, а также, что она дивно, как только у них в Одессе, наверно, это умели, пела мои любимые "Бублики". С надрывом пела, с душой: "А я несчаст-ная, торговка част-ная!"- пела, словно о себе, словно она сама была этой вот самой частной торговкой, торговавшей бубликами на Дерибасовской или Малой Арнаутской, словно это ее родной отец был пьяница, который "за рюмкой тянется", а мать - "уборщица, ка-а-кой позор!" Наибольшего внимания в этой трагикомической ситуации заслуживает не столько даже запомнившаяся моей жене удивительная моя реакция на этот Симин крик, сколько сам тот факт, что кинулась Сима в этот момент не к ней, которую она знала маленькой девочкой, выросшей на ее глазах, и не к другим своим соседям, с которыми прожила в этой коммуналке добрую половину жизни, а - ко мне, которого узнала совсем недавно. А кинулась она именно ко мне (вряд ли даже это надо объяснять) как к единственному оказавшемуся поблизости человеку, которого ошеломительное это сообщение касалось в той же мере, что и ее. Так ли оно было на самом деле, действительно ли это сообщение больше, чем кого другого в той тещиной коммуналке, касалось лишь нас двоих - это вопрос сложный. И я к нему еще непременно вернусь. А сейчас - перенесемся на несколько месяцев вперед, в июль-август того же 1953 года.

Ссылки: