Б. Сарнов: как я на самом деле учился музыке

"Каждый день, - почему-то написалось у меня в первом рассказе, - вернувшись из школы и пообедав, я должен был брать ноты и идти к нашим соседям Волковым, у которых стоял рояль".

На самом деле, чтобы отрабатывать мою ежедневную музыкальную каторгу, ни к каким соседям мне ходить было не надо: у нас было свое пианино. Когда мой рассказ был напечатан и я дал его прочесть отцу, тот, помню, был очень удивлен и, кажется, даже обижен этой дурацкой, по его мнению, выдумкой. Тот факт, что у нас было свое пианино - и не какой-нибудь там "Красный Октябрь", а "Бекштейн", - был предметом величайшей его гордости. И он никак не мог взять в толк, почему обладания "Бекштейном" надо было стыдиться. Другое отклонение от реальности тогдашнего нашего бытия его, однако, не удивило. Во всяком случае, не вызвало у него никаких возражений. А состояло это отклонение в том, что если бы моя мама звонила с работы по телефону, чтобы справиться, прошел ли час, как я сел за пианино, то справлялась бы она об этом не у старушки- соседки, а у нашей домработницы Наташи. Но и у Наташи ей справляться об этом было не нужно, потому что, в отличие от матери моего героя, моя мама нигде не работала. Так было не всегда - в разные годы это бывало по-разному, но в описываемое мною время она числилась, как это тогда называлось, домашней хозяйкой. Какими соображениями я руководствовался, заменив домработницу соседкой и определив нигде в то время не служившую маму на службу, объяснять не надо. Собственно, никаких соображений на этот счет у меня не было: как и все остальное, это написалось само. Но почему написалось именно так, а не иначе, понять нетрудно. У большинства моих сверстников не было никаких домработниц (равно как и "Бекштейнов"), и матери у них у всех по утрам убегали на работу, так что им самим приходилось разогревать оставленный для них обед или, если им заниматься этим было лень, есть его холодным. Видимо, сочиняя свой рассказ, я ощущал себя - того себя, каким на самом деле был, - белой вороной и инстинктивно стремился к тому, чтобы мой герой был "как все", не слишком выделялся из общей массы. И мой отец по этому поводу не высказал никакого недоумения, видимо, потому что в глубине души понимал, что тут уж ничего не поделаешь - так надо. Еще одна, совсем смешная подробность вспомнилась мне сейчас, когда я перечитывал этот свой старый рассказ. Папа-Полоцк, упомянутый там мною, - лицо вполне реальное. Был он, правда, не администратором в "Востоккино", а какой-то шишкой в каком-то важном советском учреждении. Но вспомнил я сейчас о нем совсем по другой причине. Этот Папа-Полоцк был постоянной мишенью для всевозможных наших шуток, как правило, довольно дурацких. Одну из них я хорошо помню, потому что она была не одноразовой, а постоянной. Знаменитую тогдашнюю песню "Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет". мы переделали на свой лад и пели ее так:

Гремя огнем, сверкая блеском стали,

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин

И Папа-Полоцк в бой нас поведет. В рассказ эта глумливая песенка не вошла, хотя, казалось бы, там ей было самое место. Можно, конечно, объяснить это тем, что автор просто испугался, что тень глумления, нацеленного на несчастного Папу-Полоцка, каким-то краем ляжет и на священное имя вождя. Но в то время, когда сочинялся этот рассказ, имя Сталина уже не было священным. Да и вычеркнуть эту пустяковую деталь, если бы редактору она показалась сомнительной, никогда было бы не поздно. Оказалась бы она вычеркнутой, изъятой, - все было бы просто и понятно. Но вся штука в том, что она сама, самым естественным образом в тот рассказ почему-то не вписалась. Тогда мне и в голову не пришло бы задуматься, почему. Сейчас я это понимаю.

Ссылки: