Б. Сарнов на первом курсе, завалил зачет по основам марксизма-ленинизма

Но описанные экзамены были позже. Гораздо позже. А на первом курсе - за спинами своих друзей-фронтовиков - я постепенно обрел довольно наглую уверенность, что нет на свете такого экзамена или зачета, который я бы не сдал, - какими бы скудными и даже жалкими ни были мои знания по сдаваемому предмету. Ну а кроме того, было у меня еще одно соображение, которое окончательно укрепило мою убежденность, что никакими неприятностями предстоящий зачет по основам марксизма-ленинизма мне не грозит. Зачет, думал я, это ведь не экзамен. Тут только два варианта: сдал - не сдал. Чтобы сдать, достаточно ответить на тройку. Ну а уж на тройку-то я отвечу с закрытыми глазами! Эта моя легкомысленная уверенность проистекала из очень простого расклада. В билете (так объяснили мне уже сдававшие) - два вопроса. Первый - по так называемым первоисточникам. А второй - по истории партии. Первоисточники я знал хорошо. Даже с некоторым превышением. В то время я увлекался философией, с интересом читал не только "Материализм и эмпириокритицизм", но даже и ленинские "Философские тетради". Какой бы вопрос по первоисточникам мне ни достался, уж тут я блесну, - думал я. Ну а если даже, отвечая на второй вопрос, буду плавать, - не беда. Тройку-то я все равно заслужу. А для зачета больше и не надо. Первая часть этого проекта осуществилась полностью. Мне досталось именно то, о чем я мечтал, и я действительно блеснул эрудицией. Леонтьев благосклонно кивал головой, не дал договорить до конца, сказав, что эту тему я знаю блестяще, и попросил перейти ко второму вопросу. Ну, и тут я, конечно, поплыл. Историей партии я заинтересовался несколько позже. С жадностью читал протоколы партийных съездов. (У Ивана Ивановича они были все до одного: пылились на этажерке, неразрезанные.) И каждый такой протокол я глотал, как детективный роман. Еще бы! В каждом ведь раскручивался очередной виток великой исторической драмы. И в каждом таком витке обнаруживались все новые и новые захватывающие дух подробности. Из одного протокола я, например, узнавал, что в яростной оппозиции к Сталину была Надежда Константиновна Крупская , жена Ленина. В другом натыкался на ошеломляющие речи Троцкого и Каменева, в которых постоянно мелькали не только ссылки на утаенное ленинское завещание, но даже и прямые цитаты из этого завещания. Да, то было захватывающее чтение. Но все это было потом. Года два спустя. А в тот день, когда я сдавал свой первый зачет по марксизму-ленинизму, история партии для меня была - что темный лес. Не то чтобы я поленился прочесть "Краткий курс". Нет, я его, конечно, читал. Но из этого "курса" никак нельзя было понять, чем один партийный съезд отличался от другого. Все они на что-то там нацеливали, а какой нацеливал на коллективизацию, какой на индустриализацию - поди, запомни! Короче говоря, отвечая на второй вопрос, я позорно провалился.

- К сожалению, зачет принять я у вас не могу, - сказал Леонтьев. Я был потрясен. По моим твердо усвоенным школьным понятиям, если я на первый вопрос ответил на пятерку, а на второй, положим, даже на двойку, так уж тройка-то во всяком случае выходила. Но тут, по-видимому, действовали какие-то другие, неведомые мне, не школьные законы. Это показалось мне чудовищной несправедливостью, что я тут же и выложил экзаменатору:

- Ведь вы же сами только что сказали, что по первоисточникам я вам ответил блестяще!

- А "Краткий курс истории ВКП(б)" - это, между прочим, тоже первоисточник, - жестко оборвал меня Леонтьев.

- Вы схоласт! - кинул я ему в ответ и с высоко поднятой головой покинул поле сражения. Победителем, однако, я себя при этом не чувствовал. Понимал, что эта выходка так просто мне с рук не сойдет. Но я даже и не подозревал, какая вокруг этого вскоре заварится каша. Фразу профессора Леонтьева насчет того, что "Краткий курс" - это тоже первоисточник, я воспринял как проявление скучного профессорского педантства: разве можно было сравнить этот унылый примитивный учебник с такими вершинами философской мысли, как "Коммунистический манифест", "Тезисы о Фейербахе", "Анти-Дюринг" и "Диалектика природы"? Я воспринял эту его реплику примерно так же, как воспринимал рассказы старшекурсников о причудах профессора Поспелова, который неукоснительно требовал, чтобы, отвечая ему, положим, про "Анну Каренину", студент непременно сообщил, в каком году, и в каком журнале, и в каких именно номерах этого журнала печатался знаменитый толстовский роман. На самом же деле реплика профессора Леонтьева несла в себе совершенно иной, неизмеримо более глубокий - политический смысл. При выходе в свет "Краткого курса" было объявлено, что книга эта создавалась специальной Комиссией ЦК ВКП(б), то есть неким безымянным авторским коллективом. В этом был определенный смысл. Все предыдущие учебники, написанные разными авторами (Емельяном Ярославским, например, или еще кем- нибудь и подписанные их именами) тем самым раз и навсегда отменялись как субъективные, а значит, ошибочные. А этот новый, безымянный труд, на котором стоит гриф высшего партийного ареопага, является истиной в самой последней инстанции. Последней не в том смысле, что завтра может появиться какой-нибудь новый, дополненный или исправленный вариант. Нет, это была не последняя, а окончательная истина. То есть не подлежащая уже никаким, даже самым мельчайшим, самым микроскопическим уточнениям. Отсутствие имени автора было возведено таким образом в некий принцип. В этой безымянности книги была едва ли не главная ее сила. Исключение было сделано только для одной - четвертой - ее главы: "О диалектическом и историческом материализме". О ней сразу стало известно, что написал ее лично товарищ Сталин. И глава эта, естественно, тотчас же была объявлена вершиной марксистской философской мысли. Но как раз в то самое время, когда я сдавал профессору Леонтьеву свой злополучный зачет, в печати стала мелькать другая формула. Упоминая "Краткий курс", его вдруг стали именовать "гениальным трудом товарища Сталина". То есть "товарищ Сталин" - пока еще не совсем официально, поскольку на обложке и титуле книги вместо имени автора по-прежнему значилась безликая "Комиссия ЦК ВКП(б)", - уже был объявлен автором не только четвертой главы, но и всей книги. А это автоматически означало, что книга эта по своему значению никак не ниже, а может быть даже и выше (поскольку это самое последнее слово марксистской мысли) и "Коммунистического манифеста", и "Диалектики природы", и "Анти-Дюринга", и "Материализма и эмпириокритицизма". Вот какой глубинный смысл имела брошенная мне профессором Леонтьевым реплика насчет того, что "Краткий курс" - это тоже первоисточник. Так что каша, - я думаю, после той моей выходки все равно бы заварилась. Но, будучи порядочным балбесом, я в эту, только еще начинавшую завариваться кашу, кое-что еще и добавил. Подлил, так сказать, масла в огонь. Собственно, был я даже не балбесом, а той самой глупенькой птичкой, о беспечном поведении которой некогда был сложен известный стишок:

Ходит птичка весело

По тропинке бедствий,

Не предвидя от сего

Никаких последствий. Проваленный зачет надо было - уж не помню, в какой срок, но довольно быстро - пересдать. Понимая, что после моего хамства Леонтьев нарочно будет меня "сыпать", - может быть, даже, проявив особое коварство, захочет посрамить меня и на том плацдарме, где я чувствовал себя вполне уверенно, - я на этот раз решил готовиться серьезно. И вот однажды, в процессе этой подготовки, шел я по институтскому коридору, еле удерживая в руках объемистую стопу толстенных томов Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. У подоконника, где толпились обычно наши поэты, читавшие, отчаянно завывая, друг другу самые свежие, только что родившиеся свои шедевры, мое появление встретили веселым смехом. (Вы только поглядите, мол, на этого зубрилу, первого ученика.) Поддавшись этому веселью, я поднял повыше обременяющие меня тома классиков и, сделав вид, будто совсем изнемогаю под их тяжестью, брякнул:

- Вот, понаписали на мою голову, а мне теперь все это учить! Девичий голос в ответ хихикнул. Кто-то из ребят коротко хохотнул. Я пошел дальше, неся свой груз, и на миг встретил глазами чей-то внимательный несмеющийся взгляд. Но никакое дурное предчувствие в тот момент не кольнуло меня. И даже в самом страшном сне не приснилось бы мне тогда, как вскоре отольется мне эта моя беспечная дурацкая фраза.

Ссылки: