 |
Тень Сталина долго стояла над Ахматовой после его смерти
Черчилль, как известно, сказал, что борьба за власть в советском руководстве похожа на схватку бульдогов под ковром. Кончается такая схватка тем, что из-под ковра вылетает труп. Такая же схватка под ковром происходила и в руководстве ССП .
Схватились тогда Сурков с Фадеевым , и победу в конце концов одержал Сурков.
А книга "Слава миру!" так и не вышла.
До выхода первой после постановления 46-го года ее книги Ахматовой предстояло ждать еще пять долгих лет. Вышла она в 1958-м, благодаря неустанным заботам того же Суркова. И называлась не "Слава миру", а просто и скромно: "Стихотворения". На авантитуле ее значилось: "Под общей редакцией А.А. Суркова". Как и "Слава миру!", она тоже была истерзана многочисленными ранами и увечьями, нанесенными ей внутренними рецензентами и редакторами, не в последнюю очередь самим А.А. Сурковым.
Но это уже - другой сюжет. И хотя он тоже в пределах моей темы (сталинско-ждановское постановление долго еще не было отменено, и черная его тень годами продолжала лежать на судьбе Ахматовой), его я касаться не буду. Но рубеж, обозначившийся 5 марта 1953 года, все-таки перейду.
Стихи о Сталине из цикла "Слава миру" исследователями творчества Ахматовой долго замалчивались. Один из них даже подвел под эту "фигуру умолчания" некую теоретическую базу. Сделал он это, вспомнив, что в ее смертный час судьба напоследок еще раз связала ее со Сталиным:
Жить ей оставалось несколько месяцев, до пятого марта 1966 года. Каждый раз, называя эту дату, людям, родившимся в первой половине двадцатого века, невозможно не вспомнить о Сталине.
Пятое марта пятьдесят третьего года должно было, казалось, поставить точку в той главе книги ахматовской жизни, которая рассказывает об истории заветной тетради, сожженной и восставшей из пепла. Но эта точка не будет поставлена до тех пор, покуда строки из цикла "Слава миру" будут, злорадно ухмыляясь, красоваться на страницах ее книг рядом с "Мужеством", "Листками из дневника", "Реквиемом".
(Р.Д Тименчик. Предисловие к книге: Анна Ахматова. Requiem. M.1989. Стр. 25).
Позицию автора этого высказывания разделяли многие. И поэтому в отечественные издания Ахматовой эти ее стихи долго не включались. Желающие с ними ознакомиться могли это сделать, только разыскав труднодоступный советскому человеку 2-й том из двухтомного собрания сочинений Анны Ахматовой, вышедшего в 1968 году в Мюнхене.
Редакторы и составители этого тома - Г.П. Струве и Б.А. Филиппов - свою позицию на этот счет обозначили так:
Мы помещаем этот цикл стихов как документ эпохи. Может быть, этот цикл, несмотря на свою художественную беспомощность, а может быть, благодаря ей, - одно из трагичнейших произведений эпохи.
(Анна Ахматова. Сочинения. Том 2. Мюнхен. 1968. Стр. 394)
Михаил Кралин , который, как он сам выразился по этому поводу, "впервые ввел" эти ахматовские стихи "в научный оборот" (в составленном им "огоньковском двухтомнике" 1990 года), в своей работе "К истории сборника "Слава миру!", на которую я тут многократно ссылался, не только сочувственно цитирует это высказывание Г.П. Струве и Б.А. Филиппова, но вроде как даже полностью к нему присоединяется. Но далее в той же своей статье он утверждает нечто, если и не противоположное, то, во всяком случае, решительно несовпадающее с этой позицией. Оказывается, отношение Ахматовой к Сталину, когда она выдавливала из себя эти стихи,
"было, видимо, далеко не однозначным. Да, конечно, "палач", "падишах", "самозванец" всеми этими словами, за каждое из которых можно запросто поплатиться жизнью, она его уже наградила. Но она помнила, конечно, и о своем первом письме Сталину в 1935 году, после которого и сын, и Н. Пунин были освобождены как по мановению волшебной палочки. Не могла не помнить и о сталинской заботе о ней в 1939 году, благодаря которой ее снова стали печатать. Личной воле Сталина приписывала она и чудесное спасение ее из осажденного Ленинграда, где непременно погибла бы"
(Михаил Кралин. Победившее смерть слово. Томск. 2000. Стр. 160)
Все это говорится для того, чтобы прийти к выводу, что "огоньковские" ее стихи о Сталине были не совсем конъюнктурные и не такие чуждые ей, как это принято думать:
"В стихах, входивших в этот сборник, Ахматова не всегда так уж беспомощна и конъюнктурна, как это кажется иным исследователям, вовсе выключающим эти стихи из творчества поэта. Но это - тема отдельных разысканий, которые - рано или поздно - несомненно будут предприняты.
(Там же. Стр. 168)
Сперва отложив эту работу на неопределенное время как тему для "разысканий", которые будут предприняты когда-нибудь в будущем, - "рано или поздно", - он в конце концов решает не откладывать эту работу в слишком долгий ящик и тут же, в этой же статье, сам приступает к таким "разысканиям":
Стихотворение "Покорение пустыни" приобретает иной - едва ли не противоположный - смысл, если прочитать его в сопоставлении с пушкинским "Анчаром". Стихотворение, которое начинается четверостишием: "Когда б вы знали, как спокойно Здесь трудовая жизнь течет, Как вдохновенно, как достойно Страна великая живет" - приобретает несколько иной смысл, если сравнить его с зачином более раннего ахматовского стихотворения: "Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда". Наконец, два стихотворения, непосредственно восхваляющие Сталина, тоже не лишены двусмысленностей и скрытых цитат.
(Там же. Стр. 170)
Заглянув в процитированные стихи, нетрудно убедиться, что стихотворение "Покорение пустыни", сопоставляй его хоть с пушкинским "Анчаром", хоть с "Бахчисарайским фонтаном", хоть с "Медным всадником", лучше от этого не становится и никакого иного, а тем более противоположного смысла от таких сопоставлений отнюдь не приобретает. А стихотворение, начинающееся строкой "Когда бы вы знали, как спокойно здесь трудовая жизнь течет?", обращенное к зарубежным клеветникам, сколько ни сопоставляй его с другим, более ранним ахматовским стихотворением, тоже начинавшимся словами "Когда бы вы знали?", тоже никакого иного смысла не приобретает.
Завершает М. Кралин эти свои "разыскания" совсем уже неожиданным пируэтом. Процитировав заключающие сервильное ахматовское стихотворение строки: "И благодарного народа Вождь слышит голос: "Мы пришли Сказать, - Где Сталин, там свобода, Мир и величие земли!", он приходит к такому фантастическому выводу:
В голосе народа слышен и голос поэта. "Мы пришли" - прямая цитата из Гумилева. "Мы" в данном случае герои стихотворения "Вечное", то есть Гумилев и Ахматова. И если "благодарный народ", задуренный официальной пропагандой, повторяет "легенду", звучащую наперекор правде жизни, "где Сталин, там свобода, мир и величие земли!", то вольнодумцы поэты пришли "к высокому Кремлю", чтобы произнести свой приговор, независимый от злобы дня, приговор, взвешенный на весах вечности. Вот как он звучит в устах Гумилева в стихотворении, написанном в 1905 году:
И глянул царь орлиным оком
И издал он могучий глас,
И кровь пролилася потоком,
И смерть, как буря, пронеслась!
(Там же. Стр. 173-174)
Все это зиждется на той зыбкой основе, что разбираемое стихотворение Ахматовой начинается строкой: "И вождь орлиными очами", а у Гумилева царь глядит тоже "орлиным оком".
Завершаются же все эти "разыскания" таким туманным рассуждением:
Приведенные примеры, на мой взгляд, убедительно показывают, что "славословия" Ахматовой нельзя рассматривать в отрыве от всей остальной ее поэзии. Во всяком случае, сама она, когда писала эти стихи, рассчитывала на то, что найдет понимание, если не среди современников, для которых "концы еще спрятаны в воду", то среди потомков, которые могут прочитать все тексты поэта и установить еще не явные взаимосвязи между ними.
(Там же. Стр. 174)
На всем этом можно было бы и не задерживаться, если бы не одно обстоятельство.
Не сами эти рассуждения привлекли тут мое внимание, а тот источник, из которого они проистекают. Источник же этот - весьма распространенное представление - можно даже сказать, убеждение, - что взгляд на ахматовские стихи из цикла "Слава миру" как на конъюнктурные, то есть неискренние и именно поэтому беспомощные, даже убогие, - что этот взгляд унижает Ахматову. Крайним выражением такого отношения к этому взгляду может служить уже упоминавшееся выше стремление некоторых исследователей доказать, что Ахматова будто бы даже и не является автором этого цикла, что за нее все эти стихи сочинил кто-то другой.
В одной из глав этой книги, говоря о том, как по-разному повели себя Зощенко и Ахматова на встрече с английскими студентами, я писал:
В ?Капитанской дочке - (незабываемая сцена!) Гринева, которого только что чуть не вздернули на виселицу, подтаскивают к Пугачеву, ставят перед ним на колени и подсказывают: "Целуй руку, целуй!" А верный Савельич, стоя у него за спиной, толкает его и шепчет: "Батюшка Петр Андреич! Не упрямься! Что тебе стоит? Плюнь да поцелуй у злод - (тьфу!) поцелуй у него ручку".
Гринев, как мы помним, не внял этому совету, признавшись, что "предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению".
А Анна Андреевна поступила именно так, как советовал Гриневу Савельич.
Она приложилась губами к руке палача. Но губы ее были холодны, как у мертвеца.
Замечание это вызвало бурю.
Я получил множество негодующих откликов, авторы которых восприняли его как продиктованное желанием оскорбить Ахматову, злорадно ее унизить.
На самом же деле - и я сейчас постараюсь это объяснить - такое понимание поведения Ахматовой не только не унижает ее. Оно делает ей честь.
Ссылки: