Живучесть Эренбурга

Борис Парамонов, на эссе которого об Эренбурге я уже ссылался однажды, так начинает этот свой опус:

Одна несомненная и неизменная истина пребудет об Илье Эренбурге: в течение всей своей литературной жизни он умел удерживать общественное внимание и на видимом небе советской литературы оставался звездой первой величины. Это некий литературный аналог Микояна: оставался цел и невредим во всех чистках и качках века. ( Борис Парамонов . Портрет еврея. В кн.: Борис Парамонов. Конец стиля. М. 1997. Стр. 402.) Бегло перечислив далее эренбурговские книги, привлекавшие к себе неизменное "общественное внимание" ("Хулио Хуренито", "День второй", "Оттепель", "Люди, годы, жизнь"), он вновь возвращается к аналогии с Микояном, как видно, кажущейся ему и точной, и выразительной:

На этом, так сказать, литературном посту он [Эренбург] продержался чудовищно долго: почти полстолетия. Если и можно говорить об "отставке", то отставка после 63-го была не менее почетной, чем того же Микояна: тиражи, поездки к старому другу Пикассо и пышный, по первому классу, некролог. Конечно, выжил (любимое его словцо) не он один, даже и в литературе. Можно назвать Федина, Леонова, Тихонова, Шкловского - эти тоже оставались в изящной словесности и все же были (стали) литературными мертвецами: кто замолчал, кто писал ерунду, кто просто "скурвился". Эренбург не только не молчал, не только писал все время (хотя бы и ерунду), но и, самое поразительное, не "скурвился".

Многое, конечно, можно сказать об Эренбурге, одного не скажешь: что он стал при жизни мертвецом. Итак, "Эренбург остается жить" - вот эмблема этой судьбы (такую записку выдал ему замнаркома Карахан, когда его выгоняли из общежития наркоминдела). За такие удачи обычно приходится платить, и дорого. Ренегат? За то и пощадили? Но ренегатов было много, и пощадили далеко не всех. (Там же. Стр. 402-403.) Природу этой поразительной, едва ли не уникальной живучести Эренбурга Парамонов объясняет его еврейством. Не бытовым (пресловутый пятый пункт), но - онтологическим. Недаром же этому своему портрету Эренбурга он дал заглавие: "Портрет еврея". Эренбург у Парамонова не просто еврей, но - олицетворение самой сути еврейства. А в эту еврейскую суть как весьма важная - если не главная - ее составляющая входит вот эта самая выживаемость. Историческая - даже не историческая, а сущностная, именно вот онтологическая миссия еврейства (по Парамонову), быть может, именно в том и состоит, чтобы выживать, выжить.

Сам Эренбург, когда с ним заговаривали на эту тему (не о еврействе, а о том, каким чудом он уцелел), только пожимал плечами: "Лотерея". Счастливый выигрыш в лотерее тут, конечно, тоже имел место. Но, как говорил Суворов: "Раз случай, два случай? Помилуй, Бог! Надобно ж когда- нибудь и уменье!" Уменье - не уменье, но одним только словом "лотерея" эту загадку не объяснишь.

Ссылки: