 |
письмо ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ - СТАЛИНУ О "ПРОТЕКЦИОННОМ" ВАГОНЕ [4.12.25]
4 декабря 1925 г. ЦК ВКП(б)
Тов. СТАЛИНУ
Дорогой Иосиф Виссарионович! В конце минувшего ноября месяца мне из ЦКК было сообщено, что состоится специальное заседание президиума ЦКК для обсуждения вопроса о протекционных вагонах , а в частности, и о моем вагоне и что мое присутствие на означенном заседании необходимо. Я сообщил, что предпочту, чтобы вопрос о моем вагоне решался без меня. Мне казалось, что вопрос об оставлении в моем распоряжении вагона не может возбудить никаких сомнений, так как целесообразность такой привилегии доказана семилетней практикой. На днях я получил нижеследующую выписку из протокола * 118 заседания президиума ЦКК от 23 XI с. г.
СЛУШАЛИ: О протекционных вагонах и пользовании протекционным вагоном тов. Демьяном Бедным.
ПОСТАНОВИЛИ: 4. Не возражать против оставления за Демьяном Бедным протекционного вагона с тем, чтобы он был использован исключительно для деловых поездок по разовым мандатам (Прин[ято] 3 голосами против 2-х).
ОСОБОЕ МНЕНИЕ т.т. Ярославского и Чуцкаева. "Считать, что в интересах поддержки престижа тов. Д. Бедного, как коммуниста и как пролетарского поэта, необходимо отменить расход на содержание протекционного вагона (превышающий 10 000 рублей в год).
Итак, постановление об оставлении в моем распоряжении вагона прошло всего большинством одного голоса: три против двух. Эти два - авторитетные товарищи и члены президиума ЦКК, т.т. Ярославский и Чуцкаев. Могу ли я пренебречь их "особым мнением". Я сделал естественный вывод, что при таком расхождении мнений в составе Президиума ЦКК я не могу дальше пользоваться протекционным вагоном без особого постановления Центрального Ком. партии, подтверждающего несомненную, установленную фактами, целесообразность такого пользования. Аргументировать лично в пользу такого постановления ЦК я не в состоянии по той же самой причине, по какой я отказался это делать перед президиумом ЦКК. Мне пришлось бы давать самому себе оценку, разъяснять методы моей работы и их своеобразие, ссылаться на ту исключительно важную роль, какую вагон играл в моей работе в фронтовое и последующее время, говорить о плодотворности того контакта в любой момент с любым местом, какой создается наличием "всегда готового", оборудованного для моей работы вагона, и т. д. и т. д. Уже самая необходимость в такого рода с моей стороны аргументации доказывала бы, что во мнении если не всей руководящей части партии, то значительной ее группы произошло явное снижение оценки моей работы. Тогда о чем говорить? Надо будет сделать дальнейший вывод - и только. А у поэтов, как известно, выводы делаются сами собою:
Их голос сорванный дрожит
От незаслуженной обиды.
Нельзя, однако, не отметить странности "особого мнения". Вагон надо отобрать у меня для поддержки моего "престижа". Стало быть, я целых семь лет, пользуясь вагоном, непрерывно ронял свой престиж. Товарищу Ярославскому полезно было бы проделать со мною одну, не дутую, не прорекламированную в газетах, поездку в любой провинциальный город и убедиться, насколько "уронен" мой престиж. Он с удивлением убедился бы в том, что не только благодаря вагону престиж не уронен, но сам злополучный вагон превратился в сюжет трогательной легенды:
"тов. Ленин дал Демьяну Бедному вагон, чтобы Демьян ездил по России да смотрел, хорошо ли народ живет? (см. журн[ал] "Печ[ать] и револ[юция]" за тек[ущий] год). "Дал Ленин". Разве это не верно?. Ленин мне много дал, ничего не отбирал. Нужно ли, чтобы легенда о вагоне приобрела внезапный конец: - "умер Ленин, и вот у Демьяна", или "Проштрафился Демьян, и вот у него". Пользы от обоих вариантов мало. "Особое мнение".
Было время, вы помните его, Иосиф Виссарионович, так как вам пришлось тогда ратовать за меня - было время, когда меня чуть политически не угробила таким вот "а-ля Ярославский" подходом покойная Конкордия Самойлова . Сколько усилий было сделано Владимиром Ильичем, чтобы вернуть меня в старую "Правду". Противодействие Самойловой и ее группы было сломлено. Самойловой пришлось уйти. Теперь через двенадцать лет - можно взвесить, много ли бы выиграла партия, если бы победила Самойлова. ("И пишет в "Правде" по складам элементарная мадам".) Такой ли уж это несущественный пустяк - вышвырнуть из арсенала партии мои десять томов, десять снарядов со взрывчатой начинкой!.. Самойлова была по-своему честной. Но она меня "ела". Будь она теперь членом президиума ЦКК - а это могло быть так, она, вне всякого сомнения, осталась бы тоже при "особом мнении". Элементарность. Я больше скажу, раз уж мне волей- неволей пришлось писать это письмо, которое останется в партархиве и попадет на глаза нашим партпотомкам, я считаю, что я окреп и существую, как "Демьян Бедный", имея потенциально "против себя" громаднейшую часть, "подавляющее большинство" нашей, более меня старой, верхушечной партинтеллигенции, в оформлении революционного сознания и воли которой я не участвовал и потому кажусь ей "явлением десятого разряда". Ольминский пишет (Эпоха "Звезды" и "Правды"), что на меня, нового пришельца, "старики косились". Это мягко сказано. Меня чуть не погубили! Дальше было не легче. "Подавляющее" большинство меня не подавило только потому, что не оно решало целиком дело. Были читатели.
И разве я не перебранивался с мужиками? Натурально. В Калуге, напр., был случай на крестьянском совещании: осердившись, я стал "крыть" мужиков. А они с криками: "Крой! Тебе можно! - бросились ко мне и чуть не задушили своей лаской. Этой потехе был свидетель тов. Л. Сосновский .
А вот у т. Ярославского есть страх. Он боится за меня. Думает, что меня надо "прихорашивать". "Поддержать престиж" - отнятием вагона. Недавно другой интеллигент, тоже член ЦКК, тов. Смидович , пошел еще дальше в желании "поддержать" мой престиж: он настоятельно рекомендовал мне, отдыхая на солнышке в Сочи, чтобы я надел лапти, взял посох и ушел на несколько лет в странничество. Какой это стариной пахнет! И каким незнанием народа! В этом отношении насколько трезв М.И. Калинин . Когда заграничные, уже чужие, враждебные, интеллигенты стали в газетах подхихикивать тоже насчет вагона, Калинин резонно ответил: "очевидно, они иначе не мыслят: если ты крестьянин или рабочий, то, какую бы ты обязанность ни исполнял, можешь продвигаться по святой Руси на крыше вагона или пешком, с посохом в руках на манер деревенских юродивых, на посмешище врагов рабочих и крестьян" ("За эти годы", стр. 9). Но в отношении меня т. Смидович - а он для меня лицо собирательное, обобщенное - договорился прямо до чудовищных вещей: "Ничего б я вам так не пожелал, Демьян, как того, чтобы на вас обрушилось какое-либо ужасное несчастье. Тогда ваш талант засверкал бы новыми красками. Мы могли бы насладиться дивными стихами! и т. д. Крайне своеобразное мнение тов. Смидовича напомнило мне о существовании в прежние блаженные времена особых, тонких ценителей соловьиного пения, которые придерживались того мнения, что для того, чтобы соловей запел исключительно хорошо, надо, чтобы на него тоже "обрушилось ужасное несчастье": надо ему выколоть глаза, ослепить его. В применении ко мне можно сказать, что я без вагона в изрядной таки мере "ослепну", но чтоб я лучше от этого запел, сомнительно. Вот к чему может привести, ничем худым не вызванная, "поддержка" моего престижа.
"Худое", впрочем, как можно догадаться, заключается в том, что я ездил лечиться в вагоне. Правда, я не только лечился, но и работал, так как при мне было все, что мне было нужно. Работаю-то я все-таки как целое "учреждение", как добрый "цех поэтов". Это же неоспоримо! Если бы я, как было условлено с тов. Орджоникидзе, сделал поездку по Кавказу, то отпал бы "личный" момент в пользовании вагоном". Разве не было лучше то, что он, вагон, был бы под рукой, а не вызывать его из Москвы. К чему ж создавать неудобства ради "формы"? Но, к сожалению, у меня так сложились обстоятельства, что мне пришлось ехать скорей в Москву. И не по личным делам. У меня их нет: я весь в своей работе. Даже когда я ковыряю пальцем в носу, то это не значит, что я только этим и занят, а не обдумываю, скажем, ответ на "особое мнение".
В постановлении ЦКК, как знак недоверия ко мне по вагонной части, предложено мне пользоваться вагоном только по "разовым мандатам". Против этого я категорически протестую, так как этим создается ненужная, формальная, отнимающая много времени, обременительная канитель. У меня секретарей нет гонять каждый раз за мандатами. Да и вопрос о доверии не пустяк. Если ЦК утвердит вагон за мной, я просил бы об оставлении прежнего порядка пользования вагоном по постоянному персональному, на мое имя, мандату НКПСа. Иначе мне пользоваться им, в сущности, невозможно. Я никогда не буду гарантирован, что мой вагон "всегда готов", а не угнан в какую-либо поездку. "Постоянный" вагон с "разовыми" мандатами - это какой-то нонсенс.
С товарищеским приветом ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ
P. S. Я прошу извинения, что я все-таки был пространен в письме, тогда как я мог в качестве ответа на "особое мнение" ограничиться просто ссылкой на нижеследующую давнюю мою басню, как будто специально написанную в предвидении казуса с вагоном.
КОНЬ И ВСАДНИК
Какой-то всадник благородный,
Покамест был он на войне,
Не чаял, кажется, души в своем Коне:
Сам по три дня сидит, случалося, голодный,
А для Коня добудет и сенца, И овсеца,
Накормит вовремя и вовремя напоит!
Но кончилась война, и честь Коню не та:
Товарищ боевой двух добрых слов не стоит,
Иль стоит? доброго кнута!
Насчет овса уж нет помину:
Кормили вьючную скотину
Соломой жесткой и сухой,
А то и попросту трухой.
В работе черной Конь в погоду, в непогоду
То тащит кладь, то возит воду.
Но подошла опять война,
И тощему Коню вновь почесть воздана:
Оседлан пышно Конь, причищен и приглажен.
Однако же когда, суров и важен,
В доспехи бранные наряжен,
Сел Всадник на Коня,
Конь повалился с ног
И, как ни силился, подняться уж не мог.
- Хозяин! - молвил он, вздохнув: - по доброй воле
Ты обратил Коня в забитого осла, -
Так не ищи ж во мне ты прежней прыти боле:
Нет прыти у меня: СОЛОМА УНЕСЛА!
1914 г. ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ
Ссылки: