Самойло А.А. работал на разведку

Особенно большое значение для моей жизни имела встреча в Киеве с Владимиром Роопом , которого я не видел с юности. Спускаясь по лестнице киевской гостиницы "Интернациональ", я вдруг услыхал громкий французский говор и уловил знакомый тембр голоса. Обернувшись, я сразу узнал в молодом и красивом гусарском полковнике своего товарища детства. Он разговаривал с почтенной дамой, но тотчас узнал меня и представил своей спутнице.

Она оказалась графиней Браницкой , владелицей имения в Белой Церкви, где стоял гусарский полк Роопа. Проводив графиню до экипажа, мы вернулись в ресторан гостиницы, где и просидели очень долго. Оказалось, что Рооп, окончив, как и я, Академию Генерального штаба, служил в штабе войск гвардии и Петербургского военного округа и был назначен военным агентом в Вену. Теперь же, по дошедшей очереди, он только что получил гусарский полк в Белой Церкви. Узнав, что я занимаюсь в штабе округа изучением австро-венгерской армии и веду разведку, Рооп ударил себя по лбу и воскликнул: "Вот это здорово! Хочешь, я передам тебе всех своих знакомых в Вене, которые могут быть очень тебе полезными по доставке нужных сведений?"

Мы тут же условились, что я немедленно приеду в Белую Церковь, где и получу все нужные мне инструкции, доложу обо всем Маврину и Сухомлинову. "И дело sera lancee", [ 23 ] - сказал Рооп, не будучи в состоянии сразу освободиться от французского языка после разговора с Браницкой. Таким на первый взгляд случайным и ничтожным было это наше начинание. Однако оно повело к важным последствиям военно-политического характера. Непосредственным же его результатом явился ряд моих командировок из Киева, позже из Петербурга в Австро-Венгрию и другие европейские страны. Надо сказать, что дело разведки и особенно контрразведки в дореволюционной армии было поставлено из рук вон плохо, и о сохранности военной, политической и всякой иной тайны, о настоящей бдительности не приходилось и говорить. Сверху донизу, от царской семьи и правительственных сфер до самых низов, - всюду имелась полная возможность шпионам разных рангов и видов собирать любые сведения по всем областям государственной жизни царской России. Кто может хоть на минуту усомниться, что царственная супруга Николая , бывшая в постоянной переписке со своим родным братом, герцогом Гессенским , не сообщала ему для передачи Вильгельму государственные секреты нашей страны? Я уже говорил о том, что, светски словоохотливый, расположенный к немцам, Сухомлинов гостеприимно предоставлял свою квартиру прусскому барону Теттау. Вряд ли он крепко держал при этом язык за зубами. Да и сам Теттау вряд ли удерживался от злоупотребления гостеприимством для пользы своего Vaterlanda. У любого немецкого или австрийского шпиона не было необходимости взламывать сейфы с разного рода секретами, достаточно было приятного знакомства с высокопоставленным сановником или пристального наблюдения за происходящим вокруг, чтобы извлекать все нужные сведения. В любом военно-книжном магазине за несколько копеек можно было купить справочники о полном составе императорской армии (знаменитая ее "дислокация") и биографические данные о военачальниках, то есть сведения, весьма нужные для генералов гетцендорфов, людендорфов и гофманов. Можно только удивляться, как мало сумели немецкие и австрийские генералы использовать все эти условия для своих военных успехов!

В наши пограничные округа - Киевский, Варшавский и Виленский - на финансирование разведки отпускались ничтожные суммы - 30?35 тысяч рублей в год! Не знаю, какими суммами располагало разведывательное отделение Главного управления Генерального штаба, но в мою бытность в последнем из него не поступало ни мне, ни Скалону, сидевшим над обработкой сведений по австро- венгерской и германской армиям, почти никаких данных для такой обработки. Мы их имели либо из соответствующих округов, либо от наших военных агентов. [ 24 ]

А ведь надо было не только хорошо оплачивать негласных агентов, рисковавших головой за доставляемые ими сведения, но и подготовить сеть этих агентов на случай войны и соответственно обучить их. При этих условиях нам в штабах округов приходилось прибегать к помощи пограничных жандармских офицеров, в свою очередь вербовавших мелких агентов из местного населения и плативших им попустительством за разные проделки на границе. Ясно, как ничтожна была ценность получаемых таким путем сведений. Занимаясь столь неблагодарным делом разведки в штабе Киевского военного округа, я держал связь с полковником Батюшиным , ведавшим разведкой в штабе Варшавского округа . Там дело обстояло ничуть не лучше, чем у нас. Понятно, что при таких обстоятельствах нельзя было не воспользоваться предложением Роопа, хотя сам же он предупреждал, что контрразведка у австрийцев поставлена хорошо и что устанавливать связь с его "знакомыми" - дело опасное. Предстояло ехать в Вену и там договариваться как о порядке будущих сношений, так и о содержании "товара", требуемого и предлагаемого, а также и об оплате его. Однако выбора не было. Я доложил все дело Маврину , он - Сухомлинову . Последний хорошо знал отца Владимира Роопа , да и его самого, и пожелал выслушать меня лично. Сухомлинов проявил большой интерес к нашему предложению, но предупредил меня, что весь риск я должен взять на себя. Затем я съездил в Белую Церковь и получил от Роопа самые подробные и обстоятельные указания и советы, как вести себя с первого же шага после переезда границы. Рооп сомневался, чтоб основной его знакомый (некто "Р"), занимавший ответственную должность в австрийском генеральном штабе, согласится повидаться со мной лично, но был уверен, что он поручит это дело надежному лицу. Предусмотрительность Роопа, а также его удивительное знакомство со всей венской жизнью изумили меня: я никак не ожидал найти именно во Владимире Роопе такого опытного человека в подобных делах.

Этим закончилась первая половина моей службы в штабе Киевского военного округа, внешне спокойная, соединенная с безвыездным пребыванием на месте. В 1904 году я был произведен в первый штаб-офицерский чин. Тогда же появился у нас первый ребенок - дочь Нина .

Вторая половина моей службы в Киеве в отличие от первой была очень подвижной, очень нервной, но тем не менее чрезвычайно приятной. Она оставила у меня живые, нередко сильные впечатления и воспоминания. Для второго периода характерны ежегодные поездки за границу, почти во все главные западноевропейские страны. Целью этих поездок были как непрерывно развивавшиеся сношения с венскими "знакомыми" Роопа (из осторожности избегавшими часто встречаться на территории Австро-Венгрии), так и ознакомление с вероятными театрами военных действий, с устройством, оснащением, боевой подготовкой армий наших будущих союзников и, главное, наших вероятных противников. Большое место в моей службе занимали и частые встречи с приезжавшими в Киевский округ офицерами дружественных России стран. Их приходилось встречать и сопровождать, с официальной целью показывать то, что им хотелось видеть, а с неофициальной - отвлекать от того, что нам не хотелось показывать. Приятной стороной этих обязанностей было то, что наши "дружественные" услуги сопровождались присылкой от соответствующих правительств иностранных орденов. Должен признаться, что организовать сношения с венскими "знакомыми" мне помог занятный случай, о котором стоит коротко рассказать. Вскоре после встречи с Роопом, просматривая шульгинский "Киевлянин" , я встретил объявление: "Молодая немка, окончившая венскую консерваторию, дает уроки музыки, немецкого и итальянского языков". Понятно, что эта публикация заинтересовала меня и с точки зрения моих служебных обязанностей. Зайдя по объявлению под предлогом получить практику в языках, я встретил совсем молоденькую немочку с очень миленьким личиком, большими серыми глазами и с такой растрепанной куафюрой, которую могли носить, по моим понятиям, только папуаски. "Папуаска" объяснила мне, что недавно приехала в Киев, чтобы устроиться в нем и перевести сюда свою мать из Кимполунга (Буковина), что не знает ни слова по-русски и не имеет в Киеве никаких знакомых. Мы сговорились об условиях, и я начал практиковаться в языках, причем из предосторожности навел о новой знакомой справки не только по Киеву, но даже по Кимполунгу через жандармское пограничное отделение в Новоселице. Из уважения к своей учительнице я устроил ей два раза свободный проезд через границу и дешевый проезд по железной дороге.

За это я попросил только опустить мои письма в Вену на кимполунгской почте. Условия для моего почтальона были очень выгодными, и он выполнял поручения хорошо и ловко, что мне подтверждали из Вены. Занятия по языкам шли своим чередом, но моя учительница не очень понимала, зачем они мне понадобились: она сама могла бы скорее брать у меня уроки по немецкому языку, так очевиден был мой перевес в знании немецкой грамматики. Переезды "папуаски" через границу были очень часты, с поручениями в обе стороны. Сначала я очень мучился угрызениями совести за то, что подвергал ее большой опасности, но успокоился, когда убедился в ее ловкости и осторожности и когда она мне объяснила, что отлично понимает в чем дело и сознает всю опасность, которой подвергалась, но делает это сознательно, из любви? к Киеву. В последний раз я виделся с "папуаской" во время империалистической войны, когда ездил в Бухарест по поручению Верховного главнокомандующего. Я уже знал, что перед войной она уехала из Киева обратно в свой Кимполунг . Этим свиданием и закончилась моя случайная встреча с "папуаской".

Заграничные командировки носили двоякий характер: одни вызывались официальными приглашениями соседних правительств (главным образом во Францию) на условиях взаимности, другие были негласными, с военно-политическими заданиями, даже по чужим паспортам. В случае обнаружения подлога негласные командировки грозили, конечно, большими неприятностями не только для меня лично, но и для наших министерств - военного и иностранных дел. Успех здесь зависел от моей осторожности, предусмотрительности, ловкости. Обычно вымышленным предлогом для таких поездок было ознакомление с историческими памятниками, достопримечательностями городов и т.п. стоящих маневрах или необходимость проверки тех данных, которые по нашим заданиям поступали от венских "знакомых". Эти задания касались не только самой Австро-Венгрии, но и Италии, Франции и даже Англии как стран, в которых австро-венгерский генеральный штаб видел врагов или союзников, или стран, склонных сохранять нейтралитет в случае войны. Говорить подробно об этих моих поездках, касающихся вопросов преимущественно военно-технического, сугубо специального характера, мне представляется нецелесообразным, к тому же полученные тогда сведения, главным образом по Австро-Венгрии и Германии, вошли в официальные издания Главного управления Генерального штаба, несомненно сохраняющиеся и ныне в библиотеке имени В.И. Ленина. [ 25 ]

С другой стороны, я считаю полезным ознакомить читателя с общими впечатлениями, вынесенными мной из посещения различных европейских стран. Предлогом для моего посещения Германии была поездка в качестве туриста по Рейну. Конечно, меня интересовали и места, связанные с событиями франко-прусской войны 1870-1871 годов , начиная с Эмса и горы Бисмарка, где Вильгельм принял решение объявить Франции войну. Побывал я и в Гейдельберге (где некоторое время жил мой отец) и во Франкфурте в доме Гете. К Берлину я никакой симпатии не питал и в нем останавливался лишь проездом. В Вене, как и вообще в Австро-Венгрии, где все было мне уже хорошо знакомо, ничто не пленяло моего сердца, и я старался, выполнив, что нужно, поскорее оттуда выбраться. Особенно напряженной была моя первая поездка в Вену для встречи с местными "знакомыми" Роопа. Я чувствовал, что нахожусь в раскрытой пасти льва и достаточно моей малейшей неловкости, чтобы эта пасть сомкнулась. Мне не давало покоя воспоминание о судьбе нашего артиллерийского капитана Костевича , заподозренного (не знаю, насколько основательно) немцами в излишней любознательности в отношении взрывателей к снарядам. Его арестовали в Берлине и должны были предать военному суду. Сколько трудов и хлопот стоило министерству иностранных дел вызволить Костевича! А я ведь рисковал быть обвиненным в значительно большем, да еще flagrante delicto. [ 26 ] С признательностью вспомнил я во время первого посещения Вены дальновидные, проницательные наставления Роопа. Они очень пригодились мне после свидания с моими новыми знакомыми, когда я старался, не привлекая к себе чьего-либо внимания, пробраться через кофейные на Mariahilferstrasse [ 27 ] в кофейные на Kartnerstrasse [ 28 ], а с нее на Westbahnhof. [ 29 ] С каким облегчением покинул я тогда пределы Австро-Венгрии, чтобы первый раз в жизни направиться в столицу мира - в дружественный Париж !

См. Самойло в Париже

Самойло в Англии

Самойло в Италии

Последняя поездка Самойло во Францию Вернемся, однако, к моей службе в штабе Киевского военного округа. Она сосредоточивалась главным образом на обязанностях по отчетному отделению, выполнявшихся при содействии моих помощников (капитанов Духонина , Власьева и других), и на обработке секретных документов, поступавших из Вены в микрофотопленках и требовавших очень много труда для расшифровки их с помощью сильных луп. После обработки эти данные представлялись в Главное управление Генерального штаба. О моей работе Маврин доложил приехавшему как-то в Киев начальнику Генерального штаба Ф. Ф. Палицыну , который меня благодарил и приказал выдать мне в награду тысячу рублей. На эти деньги я купил отличный американский письменный стол с задвигающейся крышкой. Впоследствии в Петрограде он пропал вместе со всей квартирной обстановкой после моего отъезда на войну. В течение 1907-1909 годов я выполнял требовавшийся от каждого штаб- офицера Генерального штаба строевой ценз по командованию батальоном и по ознакомлению с войсками других родов войск - с кавалерией и артиллерией. Батальоном я командовал летом 1907 года в Миргородском полку . Командиром полка был тогда Ю. Н. Данилов (будущий генерал-квартирмейстер штаба Верховного главнокомандующего Николая Николаевича). Несмотря на внешнюю сухость Данилова, солдаты его любили за справедливость и заботу о них. Когда в 1909 году Данилов был назначен в Главное управление Генерального штаба, он мне предложил перейти в это управление. Артиллерийский стаж я отбыл на Киевском артиллерийском полигоне, активно участвуя во всем курсе артиллерийских стрельб. Никаких особых воспоминаний об этом у меня не сохранилось. Несколько ярче прошел мой месячный кавалерийский стаж в гусарском полку Роопа. Как раз в это время Рооп был назначен с производством в генералы командовать лейб- гвардии конно-гренадерским полком, стоявшим в Петербурге. После отъезда Роопа из Белой Церкви и до назначения нового командира я, как старший в чине, недели две временно командовал гусарским полком и даже провел четырехверстную скачку с препятствиями. Впрочем, конный спорт был для меня не новым делом. Сухомлинов в память своего командования офицерской кавалерийской школой часто устраивал для офицеров Генерального штаба охоты "за лисичкой". На первой охоте я получил приз. В начале 1909 года в штабе округа произошли крупные перемены, перевернувшие всю жизнь штаба. Сухомлинов был назначен начальником Генерального штаба (а вслед за тем и военным министром ). Его место занял Н. И. Иванов , пригласивший начальником штаба округа генерала М. В. Алексеева . Маврин получил корпус. Лукомский был переведен в Петербург начальником мобилизационного управления. За последние недели моего пребывания в Киеве перед моими глазами как начальника отчетного отделения прошел ряд старших офицеров Генерального штаба

- Деникин , Крымов , Довбор-Мусницкий , Бредов и другие. Я с ними едва успел познакомиться. Впоследствии они сыграли крупную, хотя и очень печальную роль в истории русской армии. После ухода Маврина я с огорчением увидел безразличное, если не сказать отрицательное, отношение к делу разведки со стороны Алексеева . Закончив все же обработку важнейших разведывательных данных о мобилизации и развертывании в случае войны австро-венгерской армии, я переехал в Петербург.

Не совсем ясной осталась для меня судьба моего главного заочного знакомого из числа переданных мне Роопом, некоего "Р". Он всегда фигурировал в моих долгих сношениях с Веной, но воочию никогда передо мной не появлялся. Однажды дошел до меня рассказ о трагической судьбе одного из офицеров австрийского генерального штаба по фамилии Р., уличенного в том, что он выкрадывал, фотографировал и продавал одной соседней державе важные мобилизационные документы об австрийской армии. Генерал Конрад фон Гетцендорф - начальник генерального штаба австрийской армии, выслушав от него откровенное признание своей вины, вынул из стола револьвер, положил его перед преступником и вышел. Офицер понял свой приговор и привел его в исполнение. Этот поступок, помешавший вскрыть подробности преступления, был поставлен Конраду в большую вину. Был ли покончивший с собой офицер моим заочным знакомым или это было лишь совпадение, я не знаю. Могу лишь сказать, что когда перед самой войной в 1914 году я попытался по обычному адресу связаться с Веной, то получил ответ, был вызван на свидание в Берн, ездил на это свидание и даже достал последние интересовавшие нас сведения. Кто был этот "комиссионер", мне осталось также неизвестно, так как он отказался назвать себя, объявив, что это последнее свидание.

Ссылки: