Рябчиков Е.И.: "обвиняется в преступлениях"

Спустя два(!) месяца после допроса, 14 ноября, протокол был готов (по- моему, столь большой временной разрыв косвенно подтверждает предположение о том, что не все протоколировалось либо материалы закрыты для просмотра), и Евгению "предложили" его удостоверить.

Он все же, невзирая на угрозы и "уличающие" формулировки, а, может, обманув бдительность "опекунов", успел кое-что подправить. Так, в навязанной ему оценке "деятельности" Бабушкина вычеркнул фразу "убеждал меня в том, что партия ведет неправильную линию по отношению к комсомолу, зажимает комсомол, у комсомола нет самостоятельности", а в отношении Бубекина и Бабушкина - будто они "скрывали поступающие с мест разоблачительные сигналы на троцкистов".

Тая надежду на предстоящее и непредвзятое судебное разбирательство, под диктовку, после истязаний, о которых будет сказано ниже, подытожил: "Записано с моих слов верно. Мною прочитано. Е. Рябчиков". И лейтенанты госбезопасности Куприн и Фокин , которые допрашивали Евгения, были, наверное, вполне довольны "плодами" своей работы.

16 ноября помощник начальника 4 отдела ГУГБ майор госбезопасности Гатов утвердил обвинительное заключение, а 20 ноября, оказавшись уже в Бутырской тюрьме , Рябчиков получил, как говорилось ранее, возможность писать. Заявления (в материалах дела нет) ушли на имя председателя СНК В. М. Молотова, прокурора СССР А. Я. Вышинского и, аналогичное, - в КПК при ЦК ВКП (б).

Вскоре представитель прокуратуры опросил Е. И. (при сем - следователь П. Куприн).

О чем шла речь - предположить нетрудно, а что касается Евгения Ивановича, то он, воспользовавшись случаем, заявил (известно из последующих "лагерных" обращений) о своей абсолютной невиновности, ссылками на документы, факты и свидетелей доказывал полную несостоятельность предъявленных ему обвинений, протестовал против недопустимых методов следствия и безосновательного доверия следователей показаниям "подлого клеветника" бывшего зам. редактора "Комсомольской правды" А. А. Высоцкого (не зная, что и тот подвергся "обработке" ничуть не менее изощренной, чем сам Е. И.).

В ответ: "разберемся.". "Разобрались", конечно, оставив в силе все, что содержало обвинительное заключение (прокурорское резюме не выявлено, однако последующие события не оставляют сомнений в его сути).

Но Рябчиков не теряет веры в справедливость. И продолжает писать: 12 декабря - наркому Н. И. Ежову, 20 декабря - Прокурору СССР А. Я. Вышинскому, 3 января 1938-го - Председателю ЦИК СССР М. И. Калинину, 13 января - Сталину и 3 февраля - последняя, кажется, надежда - вновь Председателю Комиссии партконтроля А. А. Андрееву. (Ни одного из этих обращений в открытой части дела нет. Тем более ответов. Подшито только краткое заявление на имя зам. наркома НКВД , начальника Главного Управления госбезопасности М. П. Фриновского , но дату установить затруднительно).

Несомненно Евгений Иванович опровергает - в который раз! - все обвинения, уличает следователей в нарушении соцзаконности. Просит "спасти преданного партии комсомольца, журналиста, дать возможность творчески расти и работать". Он еще надеется выйти на свободу.

Не позже 3 февраля - письмо Т. Н. Рябчиковой А. А. Жданову, секретарю ЦК ВКП (б): "Когда Вы руководили парторганизациями Горьковского края, то давали весьма ценные руководящие указания журналисту газеты "Ленинская смена" Рябчикову Евгению Ивановичу - моему сыну. Надеясь, что Вы его можете вспомнить, обращаюсь к Вам с горячей просьбой помочь мне в моем громадном горе: 6 сентября 1937 года [сын] был арестован и до настоящего времени находится под стражей.

Тот факт, что он содержится под стражей вот уже 5-й месяц, указывает, что на нем тяготеет какое-то определенное обвинение. Несмотря на такой вывод, я никак не могу допустить, чтобы Евгений умышлено что-нибудь сделал против интересов трудового народа. Не мог, потому что вышел из семьи трудящихся,.. не могла я воспитать врага народа.

Сын мой - певец советской власти, и за это моя радость и гордость. <.> Молю Вас, помогите освободить из-под стражи преданнейшего советской власти юношу и дать ему возможность продолжить, не жалея себя, работать во славу дорогого всем нам СССР.

Простите, что отнимаю у Вас дорогое время, но мы все жители г. Горького привыкли видеть в Вас лучшего друга, оказывающего внимание матери и детям. Если нужно было бы, я готова своей жизнью отвечать за Евгения.

Еще раз простите и поверьте в искренность моей просьбы".

(К письму приложена записка Ежову с лапидарным изложением сути обращения. Фамилия автора "бегунка" неразборчива, но текст не оставляет сомнений: вмешиваться не захотел и результаты расследования не интересовали - ведь узнать о них он не пожелал).

А 5 февраля следуя "распорядку", Особое совещание постановило: "Рябчикова Евгения Ивановича за контрреволюционную деятельность заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет, считая срок с 6/IX-37". Без поражения в правах.

И отправили дело в архив.

А Рябчикова - ему нет и 29-и - в ИТЛ.

Пять лет - не максимальный срок, который могло назначить ОСО: с апреля 1937 года его подняли до 8-и. О расстреле речь не шла: право на такой приговор оно получило только в ноябре 1941-го.

Относительная "мягкость", проявленная в отношении Рябчикова, объясняется, скорее всего, тем, что обвинение в шпионаже, которое дознаватели устно предъявляли Е. И. в начале следствия, оказалось настолько хлипким, что, вопреки их намерениям, отпало. Впрочем, дали не ссылку, а лагерь. И не по минимальному, трехлетнему "порогу". (Иногда в публикациях о Рябчикове вердикт ОСО называют гуманным, без кавычек).

Ссылки: