Рябчиков Е.И.: "Возраст - восемьдесят" и кончина

Юбилей не остался без внимания. Вспомнили его награды - три ордена, почетные звания, журналистские премии, памятные медали имени К. Э. Циолковского, С. П. Королева, Ю. А. Гагарина, В. Гиляровского. Вручили приветственные адреса. Его репортажи, очерки, публицистические статьи называли "хрестоматией нашей печати".

А он, в свою очередь, хорохорился: "Мало ли что мне 80! Плевать я хотел на возраст. Мне бы еще "вместо сердца - пламенный мотор", - я бы показал всем вам, юным" (своим коллегам из "Заполярной правды". - М. В.). Но хвори, и серьезные, продолжали преследовать, отнимая одну за другой возможности творить. А в начале 1990-х Евгений Иванович начал слепнуть - сначала на один глаз, а затем стал сдавать и второй. Пишет совсем мало, большей частью в "стол", не мечтая о творческих победах.

Его здоровье стремительно ухудшалось, и он все менее адекватно мог оценивать обстановку, которая сродни общественно-политическому землетрясению с максимальной "магнитудой", - развал СССР , "восстание" российского парламента , гайдаровские "реформы" .

Евгений Иванович зачастил в больницу, подолгу лежал, обследовался, лечился.

Ему стало лучше, и коллеги решили "вытащить" Е. И. в Домжур , чтобы прилюдно отметить очередную возрастную "пятилетку". Евгения Ивановича поздравили председатель правления Союза журналистов России В. Л. Богданов , представители редакций. Сообщая о чествовании, "Литературная газета" обобщила звучавшее со сцены: Рябчиков "поднял престиж профессии репортера, его справедливо называют патриархом отечественной школы репортажа".

А в голове постаревшего аса роились грустные, тревожные мысли: "Всегда ли был честен перед собой и временем, не кривил ли душой, не подвел ли кого. Всегда ли "писал правду, писал, как думал" - ведь этот завет "дяди Гиляя", патриарха российских репортеров, Рябчиков не мог не воспринимать, как наказ и себе (правда, сама медаль имени Владимира Гиляровского присуждена "за выдающиеся заслуги в развитии информационных жанров" и лишь отчасти "отвечает" на вопросы, которые мучили Е. И.). В конце концов - правильно ли выбрал путь, не пошел ли против судьбы.

Несомненно, большинство знавших Евгения Ивановича уверенно скажут - угадал с предназначением. (Хотя, напомню, сам он мечтал стать признанным писателем). Судя по "наследству", - действительно, неистовый (любимое слово Е. И.) репортер; "вездесущий", "с талантом от Бога", его имя - "целая эпоха в отечественной журналистике (таково мнение коллег- правдистов).

Публикации Рябчикова, даже если это были книги, рассказы, прежде всего - кладезь фактов, их тон - искренняя восторженность, гиперболизация чувств, сопутствующих тому или иному яркому "эпизоду" в жизни страны. Он умел увидеть и выделить героев, воспринимал их жизнь как цепь неординарных поступков, а то и, по большому счету, - подвигов. Что тоже случалось. Торопился оповестить читателя, "заразить" радостным ощущением свершившегося, если не чуда, то близкого к этому события.

Рябчиков был "благодарен судьбе - за то, что видел героев, чьи имена вписаны в историю. Видел их рядом. Мне выпало счастье рассказать о них миру. Видать, не зря жил, если строки западали в души и давали такие ростки, что только радуешься и думаешь: вот, пишем мы, а иногда не знаем, как воспринимает наше творчество читатель, каков, как любят теперь говорить, КПД строки. Тем больше ответственности возлагает на нас история за каждую строку, за каждый абзац".

У него было неутомимое чувство зависти - к тем, кто наблюдает за постройкой ледокола "Ленин", кто на Северном полюсе или в Антарктиде, где отстроили поселок Лазарева, к тем, кто в пути, "ибо жизнь изумительна и прекрасна".

Глубину размышлений он оставлял не себе на потом, а с легкостью, без сожаления отдавал тем, кто шел следом, кто видел в мозаике жизни, калейдоскопе явлений внутренний смысл, проявляющийся не с ходу, с налету, а после многократного, длительного обдумывания. Но тогда мгновение утрачивало блеск, ослабевала острота восприятия. Как раз то, чем Евгений Иванович дорожил, пожалуй, особенно.

Его, порой, корили за скоропись, многословие. И тем не менее. Мне кажется, не будь таких репортеров, как Евгений Иванович, мы обеднили бы свою память: самое яркое, светлое, радующее душу и сердце осталось бы вне наших чувств, ощущений.

Он позаботился о том, чтобы этого не случилось.

Он умел останавливать мгновение.

Однажды, в последние дни - бушевала весна 1996-го, - ему, ослепшему, привиделось далекое, минувшее: "Я был на каменном, поросшем лишайниками мысе, носящем теперь имя выдающегося открывателя Семена Дежнева. И, вглядываясь в тусклую даль пролива, думал о том времени, когда русские землепроходцы, достигнув в нескольких местах Тихого океана, не остановились в своем неудержимом движении вперед и "прошли" Тихий океан, высадились на Аляске, дошли до Калифорнии, утвердились и на островах Тихого океана".

И было так жаль, до боли в сердце, что его путешествие во времени и пространстве кончилось, что идти некуда и ждать нечего.

Не стало "героической" страны, которую он славил.

Развалилась партия, "в свете решений" которой, уверял Рябчиков, "долгое время будем жить, проникаясь стремлением, как достойно выполнить их".

Закончилось "героическое время" и ушли герои, писать о которых было смыслом жизни Евгения Ивановича.

Ушли почти все друзья, единомышленники.

Ушел и он сам. 30 числа воспетого им "гагаринского" апреля, накануне Первомая - праздника тех, кому он себя посвятил.