Рабичев Л.Н.: Штрафной узел связи (Воспоминание)

В феврале 1944 года, до генералов штаба армии дошел слух о лейтенанте - связисте, который баб своих, выражаясь современным языком, не трахает. А несколько ППЖ упорно изменяли своим любовникам генералам - с зелеными солдатиками, и вот по приказу командующего армии, к моему взводу придается новый телефонный узел - шесть проштрафившихся на поприще любви телефонисток, шесть ППЖ изменивших своим генералам: начальнику политотдела армии, начальнику штаба, командующим двух корпусов, главному интенданту и, еще не помню каким, веселым военачальникам.

Все они развращены, избалованы судьбой и, по началу, беспомощны в условиях кочевой блиндажной жизни. Начальником их я назначаю абсолютно положительного человека богатырского сложения, на все руки мастера, старшего сержанта Полянского. Знаю, как он тоскует по своей жене и четырем дочерям, помощником его - пожилого семьянина Добрицына. Вдвоем они копают блиндаж. Рубят деревья. Нары в два яруса, три наката, железная бочка - печь, стол для телефонных аппаратов, стойку для автоматов, гильзы от снарядов, патроны, гранаты. Все деревни вокруг сожжены, все приходится делать своими руками. Девчонки матерщинницы, но многоступенчатый хриплый мат Полянского покоряет и умиротворяет их. Проходит неделя, вроде миссию свою они выполняют, но в каких условиях? Как сложились отношения?

И я еду и познакомиться, и проверить их профессиональную пригодность, да и любопытно посмотреть, говорят, что красавицы. Еду верхом километров двенадцать по фашинной дороге, проложенной армейскими саперами через непроходимую и непрерывную сеть болот, справа и слева чахлый березняк, вода. Каждые сто метров разъезд - небольшая бревенчатая платформа напоминающая чем-то плот, каждое бревно длины метра два с половиной, скреплено стальными канатами с соседним передним и соседним задним, а по бокам вертикальные фиксирующие бревна, глубоко входящие в лежащие под слоем воды и ила твердые пласты земли. И разъезды и дорога проложены по глубоким болотам, по трясине. Съезжать с дороги нельзя, оступишься и уже не выберешься. А в нагретом воздухе комары, гнус, стрекозы. Довольно неприятно ожидать на переезде, пока очередная встречная машина пройдет. Лошадь пугается, не стоит смирно. Натянешь уздечку - начинает пятиться назад, то и дело приходится слезать. Однако, цепь болот кончается. По проселочной дороге, выше, выше, вынимаю компас, смотрю. По карте четыреста метров на запад от бывшей деревни. Действительно, на холме девчонка с автоматом. О своем выезде я сообщил по телефону, и меня ждут.

Из блиндажа выходит Полянский, докладывает, выбираются пять девчонок. Я слезаю с лошади. Ирка Михеева , что во взводе моем побывала уже за два года дважды, бросается мне навстречу, целует и повисает на шее. Это и немного хулиганство, и желание показать соратницам, что мы друзья. Давно она неравнодушна ко мне, но я прячу свое удовольствие от публичного этого свидания с ней. Еще под Ярцево, год назад, звала она меня в ближайший лесок:

- Пойдем, лейтенант! Почему, б...., не хочешь меня? -

- Не могу я, Ирина, и не хочу изменять невесте своей, - говорю я, - а самого чуть не лихорадка бьет, и она с сомнением покачивает головой -

- Чудак ты какой-то". Спускаюсь по лесенке в блиндаж. Девчонки натащили откуда-то перины, подушки, одеяла. Проверяю автоматы, все смазаны, в порядке, в телефонных аппаратах уже тоже разбираются. Научил их Полянский и как линию тянуть, и как обрывы ликвидировать, и как батареи или аккумуляторы менять. Постреляли по пустым консервным банкам, молодец Полянский - и этому научил. Вечером рассказываю, что делается на фронтах и в мире, а они, без стеснения, - кто, как и с кем крутил романы, о ком с сожалением и любовью, о ком с омерзением. Наверху пустые нары, сосновые бревнышки, покрытые слоем еловых веток, расстилаю плащ-палатку, хочу забраться, а на нижних нарах подо мной Ирка, гимнастерку и юбку сбросила и трусики и чулки снимает.

- Лейтенант, - говорит, - на бревнах не заснешь, иди, б...., ко мне спать! Мне двадцать один год, я не железный и не каменный, а Полянский добавляет масла в огонь:

- "Что будешь на бревнах маяться, иди к Ирке". В глазах потемнело от волнения. Проносится мысль: "На глазах у всех?"

А тут Аня Гуреева, на гражданке на балерину училась, изменила начальнику штаба армии с моим радистом Боллотом, только что узнал все это, подкралась сзади, обняла и на ухо: - "Не к Ирке иди, а ко мне!" -

"Девчонки, е... вашу мать, перестаньте, б.... дурить! И вырываюсь из горячих рук, подтягиваюсь на руках, и на свою плащ-палатку, на ветки, на шинель, а сердце бьется, и в мыслях полный кавардак, и что я, как евнух, да пропади все пропадом, посчитаю до двадцати - если Ирка опять позовет, то пусть хоть весь мир перевернется - лягу и соединю свою жизнь с ней.

Но мир не переворачиваются, досчитал до двадцати, а она уже спит, намаялась на дежурстве и заснула мгновенно. До утра мучаюсь на бревнах.

Что перед моими - искушения святого Антония? В шесть утра уже светло. Выхожу из блиндажа. Полянский просыпается и помогает мне оседлать лошадь. Меня пожирает тоска, гоню по фашинной дороге, через три часа выезжаю на Минское шоссе и попадаю под минометный обстрел, но обстрел этот не прицельный, мины падают метров в сорока от меня, пара осколков проносятся мимо, напротив пост Корнилова, там, в блиндаже, одни мужики и ни одного труса. До немцев метров восемьсот. Третий месяц они работают в этом блиндаже. Тут и мины и снаряды разрываются, то и дело обрывается связь, и приходится выходить на линию, но пока все живы, Бог миловал.

Встречают меня радостно, но я, как подкошенный, валюсь на нары и засыпаю. Прошло сорок восемь лет. Мне бесконечно жалко, что не переспал я ни с Ириной, ни с Анной, ни с Надей, ни с Полиной, ни с Верой Петерсон, ни с Машей Захаровой. Полина бинтовала мне ноги, когда в декабре 1942 года я из училища прибыл в часть с глубокими гноящимися дистрофическими язвами, мне было больно, но я улыбался, и она бинтовала и улыбалась, и я поцеловал ее, а она заперла дверцу блиндажа на крючок, а меня словно парализовало. Так и просидели мы, прижавшись друг к другу, на ее шинели часа три. С Машей Захаровой шел я пешком по какому-то неотложному делу, и не заметили мы, как день кончился, и зашли в дом к артиллеристам, попросили разрешения переночевать, расположились на полу, я постелил свою шинель, а Машиной шинелью накрылись. Милая тоскующая девушка Маша внезапно прижалась ко мне, и начала целовать меня. За столом у телефонного аппарата сидел дежурный сержант, и мне стало стыдно, отдаться пожирающему меня чувству на глазах у сержанта. Что же это было такое?

Ссылки: