Рабичев Л.Н.: Фольварк Голлюбиен, Город Гольдап, январь 1945 г

19 января 1945 года получил по рации приказ снять посты, передислоцировать взвод в поселок Т. и ждать дальнейших указаний Три месяца назад мы уже переходили границу Восточной Пруссии. Одна из дивизий нашей армии пробила брешь в оборонительных заграждениях на границе. Саперы засыпали ров, разрушили пять линий заграждений из колючей проволоки и ликвидировали еще один то ли ров, то ли вал. Таким образом, в заграждениях образовалась дыра шириной метров пятнадцать, внутри которой проходила проселочная дорога из Польши в Восточную Пруссию....

Метров через сто начиналось шоссе, справа и слева лес, несколько километров - и дорога на фольварк Голлюбиен . Это был двухэтажный, крытый красной черепицей, окруженный всевозможными службами дом. Внутри стены были украшены коврами и гобеленами семнадцатого века. В одном из кабинетов на стене висела картина Рокотова, а рядом и по всему дому - множество семейных фотографий, дагерротипы начала века, генералы, офицеры в окружении нарядных дам и детей, потом офицеры в касках с киверами, вернувшиеся с войны 1914 года, и совсем недавние фотографии, мальчики с нарукавными повязками со свастиками и их сестры, видимо, студенточки, и, наконец, фотографии молодых обер лейтенантов СС, затерявшихся на фронтах России, последнего поколения этой традиционно- военной аристократической семьи. Между фотографиями висели фамильные портреты прусских баронов, и вдруг опять две картины - одна Рокотова, а вторая Боровиковского, трофейные портреты русских генералов, их детей и жен. Побывавшие в этом "музее" раньше нас, наши пехотинцы и танкисты не остались равнодушными к охотничьему домику прусских королей, все заключенные в позолоченные рамы зеркала были ими разбиты, все перины и подушки распороты, вся мебель, все полы были покрыты слоем пуха и перьев. В коридоре висел гобелен воспроизводящий знаменитую картину Рубенса - "Рождение Афродиты из пены морской", кто-то, осуществляя свою месть завоевателям, поперек черной масляной краской написал популярное слово из трех букв. Гобелен метр на полтора, с тремя буквами, напомнил мне мое московское, довоенное увлечение искусством, я скатал его и Положил в свой трофейный немецкий чемодан, который уже три месяца служил мне подушкой. Я посмотрел в окно. Фольварк, состоявший из путевого дворца и кирпичных строений - служб, был окружен чугунной решеткой, а за решеткой на зеленых лугах, сколько глаз видел, бродило, стонало и мычало невероятное количество огромных черно-белых породистых коров.

Уже неделя прошла, как немцы - и войска, и население, не вступая в бои, ушли. Коров никто не доил. Набухшее вымя, боль, стоны. Две мои телефонистки, в прошлом деревенские девочки, надоили несколько ведер молока, но было оно горькое и пить его мы не стали. Тут я обратил внимание на адскую возню на дворе. Кто-то из связистов обнаружил среди кирпичных строений курятник, открыл чугунные ворота, и сотни голодных породистых кур выбежали на двор. Солдатики мои, словно обезумели. Как сумасшедшие, бегали и прыгали, ловили кур и отрывали им головы. Потом нашли котел. Потрошили и ощипывали. В котле было уже больше сотни кур, а во взводе моем человек сорок пять. И вот сварили бульон и ели, пока от усталости не свалились кто куда и не заснули. Это был вечер нашего первого дня в Восточной Пруссии. Часа через два весь мой взвод заболел. Просыпались, стремительно вскакивали и бежали за курятник.

Утром на грузовике приехал связной из штаба роты, развернул топографическую карту.

В нескольких километрах от границы, а стало быть от нас, расположен был богатый восточно-прусский город Гольдап . Накануне наши дивизии окружили его, но ни жителей, ни немецких солдат в городе не было, а когда полки и дивизии вошли в город, генералы и офицеры полностью потеряли над ними контроль.. Пехотинцы и танкисты разбежались по квартирам и магазинам. Через разбитые витрины все содержимое магазинов вываливали на тротуары улиц. Тысячи пар обуви, посуда, радиоприемники, столовые сервизы, всевозможные хозяйственные и аптечные товары и продукты - все вперемешку. А из окон квартир выбрасывали одежду, белье, подушки, перины, одеяла, картины, граммофоны и музыкальные инструменты. На улицах образовывались баррикады, и вот именно в это время заработала немецкая артиллерия и минометы. Несколько резервных немецких дивизий почти молниеносно выкинули наши деморализованные части из города. Но уже через два часа, по требованию штаба фронта, уже было доложено Верховному главнокомандующему о взятии первого немецкого города, наши дивизии снова с боями вышли из города, но немцы, вероятно по той же причине, в город не вошли и он стал нейтральным.

Мы бегаем за сарай. На дворе два солдата из отдельной зенитно- артиллерийской бригады рассказывают, что уже три раза город переходит из рук в руки, а сегодня с утра снова стал нейтральным, но дорога простреливается. Боже мой! Увидеть своими глазами старинный немецкий город. Я сажусь в машину с бывшим на гражданке шофером, ефрейтором Стариковым. Скорей, скорей! Мы мчимся по шоссе справа и слева от нас падают мины. На всякий случай я пригибаюсь но зона обстрела позади, а впереди, как на трофейных немецких открытках, крытые красной черепицей, между каких-то мраморных Фонтанчиков и памятников на перекрестках, остроконечные с Флюгерами домики.

Останавливаемся в центре почти пустого города. Европа! Все интересно! Но это же самоволка, надо немедленно возвращаться в часть. Все двери квартир открыты, а на кроватях настоящие в наволочках подушки, в пододеяльниках одеяла, а на кухне в разноцветных трубочках ароматические приправы, а в кладовке - банки с домашнего изготовления консервами, супы и разнообразные вторые блюда, и то, о чем во сне не мечталось - в закупоренных полулитровых банках (что за технология без нагревания?) свежайшее сливочное масло, и собственного изготовления вина, и наливки, и настойки, и итальянские вермуты, и коньяки. А в гардеробах на вешалках новые, разных размеров, гражданские костюмы, тройки. Еще десять минут. Мы не можем удержаться и переодеваемся, и как девицы, кружимся перед зеркалами. Боже, какие мы красивые! Но, время!

Стремительно переодеваемся, выбрасываем из окон подушки, одеяла, перины, часики, зажигалки, а меня сверлят мысли, вспомнил я в этот момент, как несколько месяцев назад приехал на пять дней в Москву. Полки в магазинах пустые, все по карточкам. Как мама обрадовалась дополнительному моему офицерскому пайку, банке комбижира и двум банкам американской свиной тушенки, да еще и каждому, что я получал по десятидневному командировочному аттестату, где-то в офицерской столовой в Сыромятниках, обеду, приносил его домой. А соседи по дому полуголодные.

К чему это я? А, вот. Мы, полуголодные и замученные побеждаем, а немцы - проиграли войну, но ни в чем не нуждаются, сытые Об этом я думал, когда со Стариковым наполнял кузов грузовика подушками, перинами, одеялами с целью раздать всем своим солдатам, чтобы хоть три ночи поспали по-человечески. Подушек-то они не видели кто три, а кто и все шесть лет. В городе мы не одни. Подобно нам, собирают трофеи несколько десятков солдат и офицеров из других воинских частей нашей армии, и грузовиков разных систем от полуторок до студебеккеров, и виллисов - то ли тридцать, то ли уже сорок. И вдруг над городом появляется немецкий "фоке-вульф", такой вертлявый и жутко маневренный немецкий разведчик, и уже минут через десять немецкие батареи начинают обстрел города. Стремительно трогаемся с места, впереди и позади нас разрываются снаряды, а мы запутались в незнакомых переулках и улицах. Но у меня компас, держим курс на восток, и, в конце концов, проносясь мимо наших горящих брошенных грузовиков, попадаем на шоссе, по которому приехали, снова попадаем под обстрел, но нам везет, к вечеру мы подъезжаем к штабу своей роты. Командиром нашей отдельной роты, вместо капитана Рожицкого повышенного в звании и чине, и отправленного в составе нескольких подразделений 31 армии на восток, стал мой друг старший лейтенант Алексей Тарасов ....

Целый год один ординарец на двоих, один на двоих блиндаж, кандидат технических наук, артист. Помню, как он издевался над кретинами начальниками. Говорит с полковником или генералом, стоит по стойке "смирно". - Есть, товарищ генерал! И вдруг незаметно как-то изгибается, оказывается за, это происходит в одно мгновение, и как будто другой человек, фигура, лицо изменяются, как две капли воды похож на того, с кем говорит, но полный идиот, язык вываливается изо рта и болтается, урод, но абсолютно в характере.... Это он пародирует армейское чванство, а иногда и тупую упрямую прямолинейность, а я вижу все, внутри поджилки трясутся от смеха, от страха за него, ведь весь спектакль устраивается для меня, секунда, и он опять стоит по стойке "смирно", ест глазами, докладывает, и начальство ни о чем не догадывается. Однако, помнил он почти всего Блока, Баратынского, Тютчева, я ему читал свои стихи, и сколько, и о чем только мы с ним не переговорили: все о себе, все о стране, все об искусстве, жить друг без друга не могли. Наш интендант, старший лейтенант Щербаков , воровал продукты, обмундирование, менял у населения на самогонку и вино и снабжал за счет солдат роты вышестоящих командиров. Мы с Тарасовым жутко ненавидели его. Когда Тарасов стал командиром роты, он вызвал Щербакова и выложил ему все, и тот прекратил воровать, однако решил нам при случае отомстить, и восстановить все, как было, кстати, не только у нас. Ничего не подозревая, мы замахнулись на систему. Тарасов был командиром, я по его просьбе две недели уже был командиром взвода управления...

Но возвращаюсь назад. Попадаем под обстрел, но нам везет, к вечеру подъезжаем к штабу своей роты. Это большой одноэтажный дом. Выбегают офицеры, телефонисты и телефонистки, я раздаю подушки и одеяла. Восторг! Одеяла в пододеяльниках! Подушки! Три года спали - под голову рюкзак, накрывались шинелями, зимой оборачивали их вокруг себя. Застанет вечер в пути, разжигали костер, ложились на снег вокруг костра, впритирку друг к другу. Зима. Один бок замерзает, а бок, обращенный к костру, загорается.

Будит дежурными. Переворачиваешься на другой бок, и все начинается сначала. Я приглашаю Тарасова, Щербакова, ставлю на стол пять бутылок вина с иностранными этикетками. Пьем за победу. Расходимся, засыпаем. В три часа ночи меня будит мой ординарец. Срочно - к Тарасову. Захожу к Тарасову, а у него Щербаков, шофер Лебедев, шофер Петров, две девушки связистки. Оказывается, после того, как мы вечером разошлись, Щербаков, по согласованию с Тарасовым, направил в нейтральный Гольдап за трофеями моего Старикова, а с ним трех солдат и двух телефонисток, и как только они доехали до центра города, случайная немецкая мина разорвалась рядом с нашей полуторкой. Осколками были пробиты три шины, а одним из осколков был ранен Стариков. Темная беззвездная ночь. Нейтральный город, по которому с осторожностью передвигаются, как наши, так и немецкие разведчики. Девушки при свете фонарика, как могли, перебинтовали бредящего Старикова, перенесли раненого в пустой двухэтажный дом напротив поврежденной нашей машины. Двое остались с ним, а остальные - солдат и две телефонистки пешком, после часа блужданий, добрались до одной из передовых наших частей, оттуда по телефону связались со штабом роты. Дежурный разбудил капитана Тарасова, старшего лейтенанта Щербакова, которые приняли решение направить немедленно две машины в Гольдап для спасения, перевозки в госпиталь Старикова и ремонта и вывоза поврежденной нашей полуторки. Меня Тарасов вызвал потому, что только я один знал ту единственную дорогу до разминированного прохода или проезда через границу, где метров на десять был саперами нашей армии засыпан ров и расчищен проход в шести линиях заграждения из колючей проволоки, рядом с пограничным знаком, обозначающим въезд в Восточную Пруссию.

Ссылки: