Рабичев Л.Н.: Третий отпуск в Москву

8 февраля 1944 года "за проявленные мужество и отвагу" командование части предоставило мне третий отпуск на одиннадцать суток в Москву. Провожали меня торжественно, командир части приказал выдать мне две бутылки водки, а интендант наш Щербаков насыпал мешок картошки и сухой паек удвоенный, и еще офицерский дополнительный паек, и в рюкзак еще насыпал картошки. Это был февраль, мороз градусов десять-пятнадцать.

Одет я был довольно тепло. Белая пушистая ушанка, белый меховой офицерский полушубок, но на ногах кирзовые сапоги, хотя и с портянками, но ноги замерзали. Из части до контрольно-пропускного пункта на Минском Шоссе меня подбросили на ротной машине. Проблем никаких не было. По шоссе в направлении Москвы шло много порожних грузовиков. Минут десять и машина остановилась, и сержант-водитель помог мне забросить мешок. Я залез в кузов и, спасаясь от встречного ветра, лег на дно. Самому мне было тепло, а вот ноги стали стремительно замерзать, и я понял, что больше часа не вытерплю. Машина шла на предельной скорости, мы подъезжали к повороту на Смоленск, я увидел тот самый указатель и тот самый свой дом, и сердце у меня забилось. Маша! Та, что пять месяцев назад плакала и целовала меня, и упорно преследовала меня взыскующим взглядом, которую я глупо и бессмысленно потерял. Я постучал по кабинке. Сержант остановился. И вот дверь, и открывает Маша, и бросается ко мне, и целует меня, и я ее целую. Мир переворачивается, но открывается вторая дверь. В доме какая-то наша воинская часть. И старая история повторяется. Сижу на скамейке, отогреваюсь, смотрю на Машу. Она сидит рядом и улыбается, ноги отошли, выпил стакан кипятка, и с ужасом понимаю, что время мое истекло. Маша провожает меня. Голосуем. Останавливается полуторка, в кузове шесть солдат казахов, я седьмой. Мороз усиливается. Скоро ноги опять начинают замерзать. А казахи ведут себя странно, стали на четвереньки, уткнулись голова к голове и заунывно воют. Но водитель и сам замерз, и километров через сто останавливает машину напротив большого дома рядом с КП. Заходим, греемся, пьем кипяток, и снова ветер и холод. Так с несколькими остановками и пересадками, добираемся наконец до Москвы. Это уже утро. У въезда в Москву девчонки с автоматами проверяют наши документы. Казахи вылезают. Я договариваюсь с водителем. За два килограмма картошки он завозит меня во двор моего дома на Покровском бульваре и помогает втащить мешок в лифт. Кнопка *4, квартира 87, одни сутки - и я попадаю из войны в детство.

Мама открывает дверь, не верит своим глазам. Прошел ровно год с того дня, когда я проездом из военного училища переночевал дома и уехал на фронт. Я раздеваюсь, на груди у меня орден Отечественной войны, а мама, как завороженная, смотрит на мешок картошки. В квартире холодно, паровое отопление выключено, на кухне ледник, а в комнате с балконом тепло, градусов двенадцать, там буржуйка и труба наружу, папе в наркомате выдают дрова. Вынимаю банки с тушенкой. Мама варит обед, а я звоню Осипу Максимовичу Брику и он, и Лиля Юрьевна приглашают меня. И вот я на Старопесковском. Квартира Бриков не изменилась, только, как и везде в Москве, холодновато. Я ставлю на стол бутылку водки, это жуткий дефицит и окно в довоенный мир, банку американской свиной тушенки, угощаю литераторов фронтовыми ржаными сухарями.

Лиля Юрьевна вынимает из шкафчика белый батон, наполняет хрустальную вазу бутербродами, достает хрустальные рюмки, кофейный сервиз, сливки. Я рассказываю о последнем нашем наступлении, о невыгодной нашей обороне под Оршей. Начались морозы - стало получше, а вот, когда наше наступление выдохлось, всю осень пехота сидела по пояс в воде, а немцы с высот, которых мы так и не взяли, обстреливали наши подразделения и, хотя активных военных действий не происходило, было много убитых и раненых. Несмотря на это настроение у всех было хорошее, ведь кроме нашего Третьего Белорусского фронта повсюду шло наступление, и мы тоже ждали приказа о наступлении. В свою очередь, Осип Максимович читал письма поэтов фронтовиков, стихи Бориса Слуцкого, Александра Межлрова. Не помню, что говорил Катанян.

Ссылки: