Рабичев Л.Н.: Снова Гольдап, в Польше

Сажусь в машину рядом с шофером Лебедевым, у всех по два автомата и по несколько гранат. Дорогу я, действительно, помню. Перед городом километр простреливаемого шоссе, проносимся на полной скорости. В городе темно и страшно, то и дело попадаются разбитые машины и трупы наших трофейщиков, которым повезло меньше, чем мне. С трудом, по номеру, находим нашу машину. Кричим. Из дома выходят солдат и телефонистка.

Пока Лебедев и Петров переставляют на поврежденной машине колеса, мы на всякий случай занимаем оборону в доме. Стариков постанывает. Кроме колес, машина Старикова в полном порядке. Через час можно выезжать. Я выхожу на улицу, метрах в десяти силуэты нескольких машин, подхожу, люди убиты, кабины и двигатели повреждены, а кузова доверху нагружены трофеями, приказываю подогнать наши пустые машины к разбитым и перегрузить трофеи из кузовов. Время двигается стремительно, начинает светлеть, скорее, скорее! И вот, мы на трех машинах трогаемся и по знакомым уже улицам выезжаем на шоссе, справа и слева от нас разрываются снаряды и мины, но мы на полной скорости благополучно въезжаем в лес, затем по указателям находим полевой госпиталь, а около шести утра въезжаем во двор нашего штабного взвода. Всем спать. Ложусь на подушку, в десять часов просыпаюсь. Около машин двое часовых. Хочу посмотреть, что мы привезли, но меня к машинам не подпускают. Нахожу Тарасова, спрашиваю в чем дело? А он отворачивается, потом вдруг со злым лицом, ледяным голосом:

- Лейтенант Рабичев! Кругом марш!

- Да ты, что с ума сошел? - говорю я своему лучшему другу. Но друга больше нет. Есть трофеи и Щербаков. Потрясенный, не нахожу себе места. Такого еще за всю войну не было. Пишу рапорт - заявление с просьбой перевести меня на работу вместо командира взвода управления - командиром линейного взвода, чтобы с дивизиями и полками, подальше от штаба роты и армии. Дружбы нет - есть трофеи.

Назад в Польшу. И вот, я опять со своими телефонистами и телефонисточками, с ординарцем Королевым , верхом, пешком, на попутных машинах три месяца. С Тарасовым отношения сугубо официальные, я смотрю на него с презрением, он отводит глаза, бывший целомудренный мой друг, ныне закадычный собутыльник, вызывающего отвращение у меня, вора Щербакова. Между тем, наши войска покидают Восточную Пруссию , отходят на территорию бывшего Польского коридора и на три месяца переходят в оборону. Поляки приветливы, но существование полунищенское. Захожу на кухню. Стены почему-то черные. Хочу облокотиться на стенку, и в воздух поднимается рой мух. А в доме - блохи. Зато у меня огромная двуспальная кровать и отдельная комната. А у старика хозяина сохранилась память о дореволюционной России и дореволюционном Русском рубле. Королев за один рубль покупает у него поросенка.

- Что же ты делаешь, - говорю я ему, ведь это наглый обман. Он же думает что это дореволюционный золотой рубль. Объясняю хозяину, а он не верит мне, так и остается при убеждении, что я шучу. О, пан лейтенант, о рубль! Вся армия пользуется ситуацией, а поляки поймут, что русские их обманывали, спустя несколько месяцев, запомнят это и не простят.

Между тем, где-то в конце третьего месяца обороны, Тарасов вызывает меня, и как будто ничего между нами не произошло, уговаривает вернуться в штаб роты. Дело в том, что, как специалиста, он ценит меня чрезвычайно, мои оригинальные предложения по совершенствованию всей системы внутриармейской связи были высоко оценены, и лично мне была объявлена благодарность в приказе по фронту, а уже получен приказ о начале наступления. Впереди снова Восточная Пруссия. Я увидел прежнего Тарасова, он обращался ко мне за помощью, дело было важное, да и долг требовал, и я согласился вернуться в штаб, снова стал командиром взвода управления.

Ссылки: