Рабичев Л.Н.: Благовещение

И произошло это всего через две недели. Шли ожесточенные бои на подступах к Ландсбергу и Бартенштайну. Расположение дивизий и полков медленно, но менялось, Как я уже писал, второй месяц я был командиром взвода управления своей отдельной армейской роты и отдавал распоряжения командирам трех взводов роты о передислокациях и прокладывании новых линий связи между аэродромами, зенитными бригадами и дивизионами, штабами корпусов и дивизий, а также по армейской рации передавал данные о передислокациях в штаб фронта и, таким образом, находился в состоянии крайнего перенапряжения.

И вдруг заходит ко мне мой друг, радист младший лейтенант Саша Котлов и говорит:

-"Найди себе на два часа замену, на фольварке, всего туда минут двадцать, собралось около ста немок. Моя команда только что вернулась оттуда. Они испуганы, но если попросишь - дают, лишь бы живыми оставили. Там и совсем молодые есть, а ты дурак сам себя обрек на воздержание, я же знаю, что у тебя полгода уже не было подруги, мужик ты в конце концов или нет? Возьми ординарца и кого-нибудь из твоих солдат и иди? И я сдался. Мы шли по стерне, и сердце у меня билось, и ничего уже я не понимал. Зашли в дом. Много комнат, но женщины сгрудились в одной огромной гостиной. На диванах, на креслах и на ковре на полу сидят, прижавшись друг к другу, закутанные в платки. А нас было шестеро, и Осипов - боец из моего взвода спрашивает: - "Какую тебе?" Смотрю, из одежды торчат одни носы, из под платков глаза, а одна, сидящая на полу, платком глаза закрыла. А мне стыдно вдвойне. Стыдно за то, что делать собираюсь, и перед своими солдатами стыдно, то ли трус скажут, то ли импотент, и я как в омут бросился, и показываю Осипову на ту, ту, что лицо платком закрыла.

- "Ты что, лейтенант совсем с ума, б...., сошел, может, она старуха?" Но я не меняю своего решения и Осипов подходит к моей избраннице. Она встает, и направляется ко мне, и говорит:

- Гер лейтенант - айн! Нихт цвай! Айн! И берет меня за руку, и ведет в пустую соседнюю комнату, и говорит тоскливо и требовательно:: - "Айн, айн". А в дверях стоит мой новый ординарец Урмин и говорит:

"Давай быстрей, лейтенант, я после тебя", и она каким-то образом понимает то, что он говорит, и делает резкий шаг вперед, прижимается ко мне, и взволнованно: Нихт цвай", и сбрасывает с головы платок.

Боже мой, Господи! - юная, как облако света, чистая, благородная, и такой жест - "Благовещение" Лоренцетти - Мадонна! Закрой дверь и выйди, - приказываю я Урмину.

Он выходит, и лицо ее преображается, она улыбается и быстро сбрасывает с себя пальто, костюм, под костюмом несколько пар невероятных каких-то бус и золотых цепочек, а на руках золотые браслеты, сбрасывает в одну кучу еще шесть одежд, и вот она уже раздета, и зовет меня, и вся охвачена страстью. Ее внезапное потрясение передается мне. Я бросаю в сторону портупею, наган, пояс, гимнастерку - все, все! И вот уже мы оба задыхаемся. А я оглушен. Откуда мне счастье такое привалило, чистая, нежная, безумная, дорогая! Самая дорогая на свете! Я это произношу вслух. Наверно, она меня понимает. Какие-то необыкновенно ласковые слова. Я в ней, это бесконечно, мы уже одни на всем свете, медленно нарастают волны блаженства. Она целует мои руки плечи, перехватывает дыхание. Боже! Какие у нее руки, какие груди, какой живот. Что это? Мы лежим, прижавшись друг к другу. Она смеется, я целую ее всю от ноготков до ноготков. Нет, она не девочка, вероятно на фронте погиб ее жених, друг, и все, что предназначала ему и берегла три долгие года войны, обрушивается на меня. Урмин открывает дверь:

- Ты сошел с ума, лейтенант! - Почему ты голый? Темнеет, оставаться опасно, одевайся! Но я не могу оторваться от нее. Завтра напишу Степанцову рапорт, я не имею права не жениться на ней, такое не повторяется.

Я одеваюсь, а она все еще не может прийти в себя, смотрит призывно и чего-то не понимает. Я резко захлопываю дверь. - Лейтенант, тоскливо говорит Урмин, ну что тебе эта немка, разреши, я за пять минут кончу. -

- Родной мой, я не могу, я дал ей слово, завтра я напишу Степанцову рапорт и женюсь на ней!

- И прямо в СМЕРШ? - Да куда угодно, три дня, день, а потом хоть под расстрел. Она моя. Я жизнь за нее отдам. Урмин молчит, смотрит на меня, как на дурака.

- Ты б...., мудак, ты не от мира сего. В темноте возвращаемся. В шесть утра я просыпаюсь, никому ничего не говорю, найду ее и приведу, нахожу дом. Двери настежь. Никого нет. Все ушли и неизвестно куда. Когда я демобилизовался и первые месяцы метался по Москве, я искал девушку, похожую на нее, и мне повезло. Я нашел Леночку Кривицкую , что-то во взгляде ее было. И, когда мы в подъезде напротив старого МХАТа целовались, казалось мне, что я целую ее. А когда я потерял ее, все-таки у меня навсегда осталась та, восточно-прусская, имени которой я не узнал. Бог весть. Может быть, и стихи мои оттуда.

Ссылки: