Рабичев Л.Н.: в училище: трахома

18 ноября 1942 года я получил на экзаменах по строевой подготовке и штыковому бою отметки "хорошо" и, так как по теоретическим предметам у меня были "пятерки", мне присвоили звание не младшего лейтенанта, а лейтенанта. Год назад эта "строевая подготовка" была для меня сплошной мукой. В отличие от большинства курсантов, ничего у меня ни в чем, кроме теоретических предметов не получалось. В строю я шел не в ногу, почему- то движения рук у меня не были скоординированы с движениями ног. Но по порядку. Мне не повезло с самого начала.

По наполовину снежной, наполовину пыльной дороге из Уфы в город Бирск, в конце второго дня пешего нашего пути задул ветер, и мне в глаз залетела соринка. Вышли мы в Уфе из военкомата в своей гражданской одежде. Шуба, шапка-ушанка, костюм, свитер, шарф, туфли, галоши, рюкзаки с запасной одеждой. Колонна наша состояла из ребят, окончивших десятилетку или один - два курса института. По документам все были равны, а по существу - москвичи, ленинградцы, киевляне, одесситы по своему развитию намного превосходили ребят из башкирских и татарских деревень. Они плохо говорили по-русски, держались обособленно и по вечерам пели под гармошку свои грустные монотонные песни. Соображали они тоже не очень. Соринку мне из глаза вытащил кто-то из ребят, но текли слезы и щемило. Вот так, со слезящимся, щемящим глазом дошел я до города Бирска , расположенного на берегу реки Белой . Военное училище размещалось в красном кирпичном здании на высоком берегу реки и вместе с двумя флигелями и огромной площадью было окружено кирпичной стеной с двумя воротами, охраняемыми часовыми в будках. Однако повели нас не на территорию училища, а в центр города, в кирпичный неотапливаемый дом - карантин. Усталость. Неизвестность, мы вповалку расположились на полу, кто в демисезонном пальто, кто в телогрейке, кто в шубе, шапки под голову. Неожиданно я заснул. В комнате, битком набитой призывниками, горела тусклая лампочка. Проснулся я ночью. Все тело чесалось. Глаз щемило, по лицу текли слезы, шапки не было, ее украли. Половина будущих курсантов проснулась вместе со мной. Такого количества блох я еще никогда не видел. Они были на полу, на одежде, в воздухе. До утра мы чесались. Утром в соседней комнате карантина нас осматривала медкомиссия: три врача и две медсестры. Осмотр носил формальный характер, раздевались, одевались и строем направлялись в баню. Одежду, обувь в парилку. Прямо из бани, голые и счастливые, будущие курсанты попадали в руки интендантов. Белье, гимнастерки, брюки, шинели, шапки- буденовки, новые кирзовые сапоги - все подбиралось по размеру. Но, когда я, голый, подошел к столу медкомиссии, все обратили внимание на мой глаз. Врач-отоларинголог заявил, что у меня "трахома" и, что я не могу быть призван. Председатель медицинской комиссии объясняет мне, что окончательное решение относительно моей судьбы будет в течение трех дней вынесено начальником училища, что пока я должен вернуться в карантин.

Трахома. Инфекционное заболевание. Как соринка за одни сутки могла превратить меня, здорового, полного сил человека в нетрудоспособного инвалида? Я смущен, обескуражен. Из глаз непрерывно текут слезы. Возвращаюсь в карантин, а там уже новое пополнение. Комната битком набита. С трудом нахожу место у стены на полу, вместо подушки рюкзак, закрываю глаза и неожиданно засыпаю. Через час просыпаюсь. Все тело чешется. Блохи. Из глаз непрерывно текут слезы. Еще не вечер. Дежурный офицер разрешает мне погулять по городу. Без шапки, с рюкзаком за плечами выхожу на мороз, обвязываю голову шарфом. Захожу в городскую столовую, хожу по улице и начинаю замерзать. Покупаю билеты в кино. Самому мне становится тепло, но глаза застилают слезы и смотреть на экран мучительно, возвращаюсь в карантин, но заснуть до утра не могу.

Утром буквально прорываюсь в кабинет начальника училища, объясняю мучительность и бессмысленность ситуации, прошу либо немедленно зачислить меня в курсанты в состав моей уфимской группы, либо вернуть паспорт и необходимые документы для возвращения домой, то есть в мою уфимскую комнату, может быть в больницу. Начальник училища, генерал связывается с медкомиссией, решение принимается компромиссное. Меня направляют в баню на предмет санобработки, оттуда на склад обмундирования. Интендант на складе смущен. Белье новое и чистое, а вот обмундирования нет, все было распределено вчера, приносит мне старую грязную, в коричневых пятнах, порванную, длинную, мне почти до пяток шинель без хлястика, приносит валенки с оторванными подошвами и буденовку, которая наползает мне на глаза. Только ремень новый. Одеваю, что есть. Офицер объясняет мне, как пройти в казарму и найти свой взвод. Выхожу на улицу. Навстречу, во главе со старшиной, рота курсантов. Внезапно все поворачивают головы в мою сторону, останавливаются и - гомерический хохот, и кто-то кричит:

- Ура! Инвалид воины 1812 года, Инвалид 1812 года! У меня из глаз текут слезы, я ускоряю шаг, и вот уже казарма, мой взвод. Снимаю буденовку, и все меня узнают, и - гомерический хохот, но не злой, а добрый. Меня окружают друзья. Кто-то достает ножницы, коллективно обрезают до нормальной длины шинель, заштопывают дыры, пытаются отмыть пятна, Но ничего не получается, зато, буденовку подшивают, и она уже не сползает на глаза. Мне смешно, как и всем. Три дня нас не трогают, только днем на два часа посылают на расчистку снега. К моему и всеобщему удивлению на третий день я просыпаюсь открываю глаза и все вижу, и ни одной слезинки. Трахомы, как не бывало. Иду на медкомиссию. Врачи удивлены. - "Вам повезло, - говорят, - видимо, было просто сильное засорение, воспаление". Всем взводом празднуем, отмечаем мое выздоровление. Это счастье - я полноценный курсант. За три предшествующих дня мы узнали друг друга, кто, где жил и учился, и кто чем увлекался, Кто окончил десять классов, кто, как и я, успел окончить один курс института. Кто увлечен спортом, кто театром, кто математикой, а я - юрист второго курса, рассказываю о своем литературном кружке, о Лиле и Осипе Бриках, о Борисе Слуцком, о поэте Александре Блоке, и читаю свои новые стихи.

Ссылки: