Рабичев Л.Н. в училище: я - лейтенант, на фронт!

Это были дни восторга и энтузиазма. Еще полгода назад нас перестали стричь наголо, у всех образовались прически. Получили офицерские шапки и полушубки, получили деньги. Я пошел в парикмахерскую. 20 ноября приехала приемная комиссия из Москвы. 21 ноября я окончательно сдал все экзамены и получил все пятерки. 22 ноября вечером мы били нашего старшину. На голову ему набросили плащ-палатку, били не слишком, но достаточно и беззвучно. Когда старшина через пол часа появился, все лежали на своих кроватях. Синяк под глазом, из носа капала кровь. Он ходил по комнате......, заглядывал всем в глаза, агрессивность его, как рукой сняло. На него жалко было смотреть, тем более, что ему в отличие от всех курсантов взвода присвоили звание не лейтенанта, а младшего лейтенанта, плохо знал теоретические предметы, на занятия не ходил. Трудно описать, какое счастье распирало всех нас, завтра через Уфу поезд увезет нас в Москву, из Москвы на фронт. Одна из самых тяжелых страниц жизни оставалась позади. От полуголодного существования, заполненного физическими перегрузками у большинства курсантов также, как и у меня, на ногах были глубокие гноящиеся раны, но боль и неудобства от них не шли ни в какое сравнение с днями химподготовки и тактики , с тяжелыми подъемами, с невыносимой тяжестью физического труда, связанного с бесконечными нарядами первых месяцев.

Будут опасности, ранения, может быть смерть за Родину, но такого больше никогда не будет. Счастье, что это было позади. Поскрипывали тормоза вагонов, за окнами простиралась бесконечная Россия. В Москве нас встречали офицеры из резерва Ставки. В автобусах доставили в Спасские казармы на Садовой, рядом с больницей имени Склифасовского. В полутора километрах от казарм был мой дом, были отец и мать, однако, почему-то позвонить домой мне не разрешили, и я совершил очередной отчаянный поступок, договорился с часовым у ворот, что через полтора часа вернусь, пересек Садовую и без документов, по проходным дворам и кривым переулкам, спасаясь от дежурящих на каждом перекрестке военных патрулей, добежал до своей квартиры на Покровском бульваре. Мама была дома, и обалдела от радости. Папа на работе. В квартире было холодно. Я объяснил, где нахожусь, и назначил родителям свидание у ворот казармы в восемь часов вечера. Через сорок минут я был уже в казарме. Утром получил Документы и направление на Центральный фронт, на имя начальника связи штаба 31 армии . Из всего нашего училища такие же документы получил только один курсант моего взвода Олег Корнев . В кассе, кажется, Киевского вокзала мы получали бесплатные билеты сначала до Нарофоминска, а потом через Москву до Вязьмы. О времени отъезда я сумел сообщить отцу.

Вагон был красный товарный, с двухэтажными нарами внутри, и был битком набит солдатами и офицерами, направляющимися на фронт. Олег втиснулся на нижние нары, я сумел забраться на верхние нары и оказался лицом к лицу прижат к миловидной девушке - санинструктору. Было что-то мучительное. Папа стоял на платформе, а я его так и не увидел, а девушка дышала мне в рот, и дыхание ее волновало меня. Мы сначала невольно, а потом взапой без конца целовались. Одна моя рука была зажата, перевернуться, так же, как и развернуться, было невозможно, говорили, задыхаясь, шепотом, что наверное это судьба, но в Вязьме, в толпе навсегда потеряли друг друга, да и с Олегом я разминулся. Каждый из нас до штаба 31 армии, находившегося в деревне Чунегово, близ города Зубцова , добирался отдельно.

Стихи написал через шестьдесят лет - 15 марта 2002 года. То смех, то мат со всех сторон, / Махоркой, вшами, вещмешками. / Воспоминаниями, снами, / Едой битком набит вагон. / Винтовка чья-то подо мною, / И вдруг, о чудо неземное! / Губами, грудью, животом / И всем, что видно и не видно, / Я вдавлен в медсестру. Мне стыдно! / Но широко открытым ртом / Она судьбу мою вдыхает, / Вагон скрипит и громыхает, / А время третий час стоит. / - Так тесно, как в Аду у Данте, / Молчи! - Она мне говорит... /

Ссылки: