Леня Рабичев, Катя и Рязань, 1932 г

Папа получил на шесть дней отгул и решил показать мне Оку и Нижний Новгород, три дня туда, три дня обратно на пароходе, с шиком, в двухместной каюте первого класса с мягкими диванами и стенками из карельской березы. Пароход был старинный и приводился в движение колесами. Выехали мы в семь утра, а в девять зазвонил колокол. Это капитан приглашал нас на завтрак в салон первого класса. Так называлась многооконная, большая полукруглая комната на носу верхней палубы парохода. Был это, по-моему, настоящий дореволюционный ресторан с метрдотелем во фраке, с коричневыми деревянными стенками и, коричневым, из той же карельской березы, пианино.

В салоне второго класса, располагавшемся на корме, пианино не было. Пассажиры третьего класса кушали, что и где придется, к нам их не пускали. Выбор блюд был неописуемый: баранина, телятина, холодцы, мороженое. Папа на завтрак заказал яичницу глазунью и свиную отбивную котлету с гарниром. Все это плавало в сливочном масле и таяло во рту.

Пассажиров в первом классе было мало, три - четыре семьи, кроме нас, человек шесть взрослых и две девочки второклассницы, - Катя и Оля. После еды столики сдвигались. Взрослые уходили на палубу, а дети играли в салочки и слова, потом метрдотель принес прыгалки и игрушки, девочки начали прыгать, а я поднял крышку пианино и начал играть. Сначала сыграл "Элизе" Бетховена и две сонатины Гедике, потом импровизировал. Я очень старался, хотел обратить на себя внимание. Оля ушла к родителям, а Катя села рядом со мной и с восторгом слушала, как я и играю, а потом мы разговорились, и Катя понимала меня. Было это волнительно, потому что в школе с девочками я не разговаривал, они всегда казались мне глупыми. Я пересказывал Кате содержание любимых своих книжек, рассказал про Печорина и княжну Веру, про "Ундину" Жуковского, потом мы с ней пошли в машинное отделение, смотрели сверху вниз. Все там было бронзовое, а может быть латунное, словно гигантские часы, какие-то зубчатые колеса, два поршня и огромный коленчатый вал вращали колеса парохода. Я рассказывал Кате про "Наля и Дамаянти", потом мы ужинали. Перед сном я опять импровизировал, и опять зачарованная Катя не сводила с меня глаз. Потом разошлись по своим каютам, из окна мы с папой смотрели, как солнце садилось, как небо стало сначала оранжевым, потом синим, а потом черным с луной и миллионом звезд. На палубе стало светло, почти как днем, и мы заснули на своих мягких диванах. К сожалению, утром небо затянуло тучами, задул северный ветер и пошел мелкий, но сплошной дождь.

Папа вспомнил о своих московских делах, о своей бесконечной работе и решил сойти с парохода в Рязани и поездом за несколько часов вернуться в Москву. Мы по трапу сходили на пристань, а Катя махала мне рукой и плакала, и родители вынуждены были увести ее в каюту. В двухстах метрах от пристани торчала единственная пролетка. На козлах сидел извозчик с черной бородой, в тулупе и требовал за проезд до города пять рублей. Папа давал три. Наконец они сговорились. Брызги залетали за отвороты складной крыши пролетки. Извозчик накрыл нас меховым пологом. Извозчик. Пролетка. Дождь. Запах овчины. Через сорок минут показался город. Мы ехали по грязной улице, состоявшей из старинных двухэтажных домов. Но это была Рязань . Поезд отходил ночью, а в дореволюционной городской гостинице номеров не оказалось. Между тем пароход наш должен был отчалить от пристани через два часа.

- Ну давай, папа, ну вернемся на пароход, - просил я, ну что тебе стоит? Так долго собирались, и ты обещал мне, а в Рязани дождь. Но, внезапно, дежурная по гостинице обнаружила пустой номер. Все было кончено. Мы зашли в книжный магазин. Папа купил рассказы Зощенко. Читали мы их по очереди. Было очень смешно, но мне хотелось плакать, потому, что я все время думал о Кате. И много лет спустя думал, и на войне думал, и жестоко презирал себя, что не спросил ни как ее фамилия, ни где она живет. Поездка заканчивалась. Судьба моя навсегда уходила от меня и начиналась другая.

Ссылки: