Дачный кооператив "Рабкриновец"

Их несколько человек. Они разъезжают по Подмосковью, ищут, место для строительства дачного кооператива. Обнаруживают близ станции Быково , совсем недалеко от Москвы, лесной массив, приблизительно тридцать гектаров, и получают разрешение на строительство поселка. Все они большевики, немного утописты. Им мерещится нечто ну вроде "Государства солнца" Кампанеллы. В центре - "Площадь звезды", место для общих собраний, игр и чисток, и как лучи, расходятся от звезды улицы. Устанавливаются пограничные столбы. Папа везет меня, Витю, маму и показывает нам столб в лесу - это участок 19. Густой лес, под ногами земляника, брусника, малинники. Сосны, ели. Доходим до торфяного болота, через него течет речка. Обходим болото по проселочной дороге мимо стада коров с колокольчиками и пастуха с кнутовищем, мимо ржаного, мимо овсяного поля, попадаем в деревню Опариха. Маленькие прозрачные пруды, полевые цветы, стрекозы, кузнечики. Ощущение счастья. Еще дач нет, но мы каждый выходной день приезжаем к нашему столбу. Обнаруживаем между соснами небольшую поляну, освобождаем от корней и дерна, удобряем, сажаем редиску, лук, огурцы, помидоры, покупаем кусты клубники, и цветы: табак, анютины глазки, бархотки, флоксы, георгины, золотые шары. Все это растет, а вокруг идет строительство.

Лесорубы прорубают просеки и поляны для будущих дач. Привозятся доски, кирпичи, дранка для крыш, готовые окна и ставни. Все дачи строятся по одному проекту, но двух типов, кто хочет одноэтажные, а кто хочет двухэтажные с мезонином. Это несколько дороже, но государство предоставляет кредит с рассрочкой выплаты на двадцать лет.

Летом папу исключают из партии . Наш участок девятнадцать передают другому работнику РКИ, но, учитывая заслуги папы в создании кооператива, ему предоставляют новый столб на месте будущего участка тридцать четыре.

Больше того, его избирают бессменным членом ревизионной комиссии дачного кооператива "Рабкриновец". Новый огород, новые цветы. Наша дача еще не построена, но папин товарищ Федор Тихонович Муравлев предлагает нам лето 1932 года провести на его даче. Он идейный коммунист. Жена его умерла, но остались дети - две дочери и сын. Детям своим он дал революционные имена. Старшую дочь назвал Искрой , среднего сына - Кимом , а как назвать младшего сына долго думал и дал ему имя Орелитос , производное от известного ленинского тезиса - "Октябрьская революция, электрификация и труд - основы социализма". Однако, после ухода жены временно поместил он своих детей в интернат, и сам на даче не жил, только по выходным дням приезжал к нам в гости. В конце мая папа заказывает грузовик, и мы по старому рязанскому шоссе доезжаем до деревни Быково, рядом с Баженовской церковью и старинной усадьбой. По проселочной дороге, утопая в грязи, каждые сто метров застревая, (потом на полях слева от этой полунепроходимой дороги возник сначала крошечный, впоследствии большой и благоустроенный Быковский аэродром , справа ангары ЦАГИ , сначала поселок, а потом город Жуковский ), доезжаем до переезда через Казанскую железную дорогу. С трудом находим свой поселок и муравлевскую дачу. Наши соседи по даче Генины , у них мальчик на год младше меня, Нона, а рядом дача, на которой живут Редкины и Бомасы . Дима Бомас мой ровесник. Мы знакомимся. За Бомасами - семья Беренштейнов . У них дети - девочка Женя и мальчик Юра и рядом родственник Шостаковича - Володя Айзенштейн . А через две дачи -братья Ефимовы, Сережа - мой ровесник. К нам присоединяется сын коменданта поселка Лавр Ревуцкий, Борис Гришин, Миша, сын заместителя наркома кинематографии Юра Зурмухташвили, не то родственница, не то подруга сына Бориса Пастернака - Вава Эйснер .

На пятый или шестой день я, Дима и Нона прыгаем с пологой крыши сарая на кучу песка. От крыши до песка метра два. Крыша круто поднималась вверх, и с другой стороны сарая до земли меж корней сосен и елей было метра четыре. Мы по очереди поднимаемся по крыше на конек сарая. Оттуда прыгать было невозможно, слишком высоко. И тут меня занесло. Незадолго до этого я прыгал с парашютной вышки в Парке культуры и отдыха. Там был такой аттракцион. По винтовой лестнице поднимаешься наверх, а вниз либо на коврике по отшлифованной спиралевидной лощинке, либо на двух огромных зонтах-парашютах. Очень страшно было оторваться от края вышки, но потом происходил относительно плавный спуск. Внезапно я решил, что запросто спрыгну с конька сарая с двумя зонтиками. Сбегал на дачу, поднялся на крышу сарая, раскрыл два зонта, в правую и левую руку по рукоятке, и прыгнул. Ничего плавного не получилось, руки были заняты, свалился на корни, как мешок с песком, на бок и от боли на несколько секунд потерял сознание. И тут наша временная домработница тетя Вера подбежала ко мне и дико заорала:

- Он мертвец! Это она относительно меня, приходящего уже в себя. - О, Боже мой, он мертвец, - кричала она. Нона и Дима были испуганы и разбежались по своим дачам. Я полежал на кровати, пришел в себя, понял, что ничего не сломал и не повредил, Пообедал и направился к Диме Бомасу. Но оказалось, что и он и Нона Генин уже распространили по всем соседним дачам слух, что я стал "мертвецом".

И то ли шутя, то ли случайно, а вернее всего нарочно, в шутку и взрослые и дети начали обращаться ко мне:

- Ну, как мертвец? Мертвец! Иди играть в крокет, мертвец. Мертвец! Я не принял всерьез эти обращения - и зря. Тут во всей своей подлости проявилась детская жестокость. Клички давали часто и многим. Брата моего в школе лет семь звали "Мышонком", толстого мальчика Мишу Раппопорта звали "Пузиком", меня в школе четыре года дразнили, называя "Флегматиком". И вот все вокруг стали называть меня "Мертвецом". Начинаем играть в футбол, Бомас кричит: - Мертвец будет защитником! Проигрываю в карты. - Мертвец опять проиграл! Я пытаюсь не замечать, не отвечать, но кличка как бы прирастает ко мне. Это унизительно и подло, но я боюсь одиночества и думая, что эта шутка не будет длиться вечно, и до сих пор не знаю почему, начинаю откликаться на данное прозвище. Откликаюсь и страдаю, не нахожу выхода.

Дураки! Они сами не знают, что оскорбляют меня. Дураки! Дураки! Я дерусь с дураками, крики: - Мертвец дерется! Компания идет на пруд - Мертвец, догоняй! Я не могу ничего изменить и жить с этой кличкой не хочу, не понимаю как. Я больше ни с кем не играю. Я пишу спонтанно, не останавливаясь, то об одном, то о другом и как будто одно следует за другим, но на самом деле все происходит одновременно. Мне одиннадцать лет. В школе меня называют "Флегматиком" и я отбиваюсь от этого "флегматика" кулаками и синяками. Я перехожу в пятый класс. Вырываюсь наконец из зимнего ада с радостной верой в новую добрую человеческую жизнь и вдруг убеждаюсь, что все то же самое, что одноминутные друзья Дима и Нона оказываются маленькими садистами. И снова я дерусь уже с ними, и кулаки не помогают. Я - "Мертвец".

Меня охватывает отчаяние, и я отказываюсь от общения с коварными моими ровесниками. Сижу один на даче, скучаю, страдаю, слышу, как мои бывшие друзья спорят, играют, веселятся. На длинной веревке развешиваю бутылки, наливаю такое количество воды, чтобы каждая издавала другой звук, образуется ксилофон из бутылок, две хроматические гаммы, и я с утра до вечера играю. Останавливаются детишки из детского сада - группа. Сначала слушают, потом хором кричат: - Мертвец играет! Дня через три приходит Дима. - Леня, - говорит,- что же ты не приходишь к нам? Господи, как мне хорошо, не "мертвец", а Леня! Я бросаю все, иду к Диме, там все ребята. И Дима с хохотом кричит: - Я "Мертвеца" привел. Я чуть в обморок не падаю, отворачиваюсь и ухожу. Дома в одиночестве читаю книги, кончается лето. Проходит три года.

Ссылки: