Познер В.В.: послесловие

С того дня, как "Прощание с иллюзиями" вышла из печати в переплете, в России произошли перемены, подтолкнувшие меня к написанию послесловия для нового, карманного издания. Речь идет о двух на первый взгляд совершенно не связанных между собою событиях: первое несомненно имеет большое общественное и политическое значение, чем и привлекло внимание всего мира, второе же - сугубо личного свойства.

Под первым событием я подразумеваю XXVIII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Для многих членов КПСС, в том числе и для меня, он должен был стать, как сказал бы Михаил Сергеевич Горбачев, судьбоносным как в позитивном в смысле, так и в негативном. Если говорить о позитивной стороне, то этот съезд мог привести к радикальным изменениям в КПСС, к тому, что партия трансформируется и станет такой, какой задумывалась - политической организацией, преследующей лишь одну цель: служение народу. Само собой разумеется, такая трансформация потребовала бы признания прошлых ошибок, взятия на себя ответственности за сталинские и постсталинские преступления и репрессии, короче говоря, это потребовало бы публичного покаяния, самоочищения. Только так можно было перевернуть страницу и обрести новую жизненную силу. Многие на это надеялись.

Негативное же сводилось к тому, что съезд мог попытаться повернуть ход истории вспять, укрепить позиции партийной бюрократии. Для таких членов партии, каким был я, это означало бы выход из КПСС, поскольку дальнейшее пребывание в ее рядах становилось бы в этом случае аморальным. Надежда на благоприятный исход, конечно, была, но, признаться, слабенькая: большой прозорливости не требовалось, чтобы почувствовать, куда дуют партийные ветры. Незадолго до ожидаемого XXVIII съезда состоялся I съезд КПСС России , который поставил все точки над "i". Первым секретарем был избран Иван Полозков , образцовый и типичнейший партийный бюрократ, безликий, серый, но вместе с тем злобный, хитрый, если угодно, партийное воплощение шекспировского Яго.

Тот факт, что именно такого человека избрали лидером компартии России, не оставлял сомнений по поводу тех людей, которые поддержали его, той партийной иерархии, которая заправляла делами на местах.

Как мне кажется, даже Горбачев не ожидал этого. Меня-то это точно застигло врасплох, но вместе с тем и подготовило к тому, что должно произойти на XXVIII съезде. И все-таки - когда умирает близкий и любимый человек, разве легче, разве боль менее остра, если ты заранее знал о его смертельной болезни? Легче ли оттого, что ты был готов к его смерти? Не думаю. Всегда остается хоть тень надежды, что, несмотря ни на какие прогнозы, все будет хорошо.

Съезд обернулся катастрофой. Голоса немногих перестроечных делегатов потонули в море агрессивных партработников, всем своим бесстыдным поведением показавших, что волнует их не страна, которой они призваны служить, не народ, которого они якобы представляют, а лишь одно: власть, ускользающая от них вместе со всеми привилегиями.

Среди всех делегатов, выступавших с речью, самые бурные аплодисменты получил Егор Кузьмич Лигачев . При этом следует упомянуть об опросах общественного мнения - они показывали, что популярность Лигачева среди населения почти нулевая. Это был человек, отчаянно сопротивлявшийся реформам перестройки. И этот человек являлся любимцем делегатов съезда. Чего никак нельзя сказать о Горбачеве. На Михаила Сергеевича нападали все, его винили в развале страны, в подрыве всего того, что сделала КПСС, в двурушничестве, в болтовне о социализме, когда на самом деле он втайне возрождает капитализм.

Но Горбачев выжил. Горбачев - великий гипнотизер, Горбачев - гамельнский музыкант, Крысолов, Горбачев - канатоходец, Горбачев - маг и чародей, современный Гарри Гудини, умеющий выпутаться из самых безнадежных пут, перепрыгнуть через зияющие пропасти.

Он принялся наигрывать всем до боли знакомую и успокаивающую мелодию, он покачивал плечами и размахивал руками ей в такт, и вскоре весь съезд, все пять тысяч делегатов покачивались и напевали с ним в унисон.

Горбачев победил. Его вновь избрали Генеральным секретарем ЦК КПСС. Это положило конец честолюбивым мечтаниям Егора Лигачева. Михаил Сергеевич предотвратил раскол партии, хотя, я убежден, раскол неизбежен, это лишь вопрос времени, не более. Он совершил совершенно блистательный фокус, вынув из шляпы власть, которой пользовалось элитное Политбюро, и непостижимым образом передав ее только что сформированному им новому Президентскому Совету . Можно лишь поражаться уникальному таланту этого человека, который раз за разом затевает абсолютно проигрышную игру и выходит победителем.

Но преуспел он не во всем. Он не сумел изменить лицо партии, и, говоря о лице, я имею в виду тех, кто руководит на местах, тех, кто занимает ключевые партийные посты по всей стране. Да, гипнотизер, да, выдающийся канатоходец, да, легендарный флейтист из Гамельна, за которым сначала устремились крысы, а потом и дети неблагодарных горожан, да, современный Гудини. Но не чудотворец.

Потому-то, когда все закончилось, когда пыль партийного сражения осела, настало время принимать решение: оставаться в партии или выходить. Я вышел . После двадцатитрехлетнего пребывания в КПСС я сдал свой партийный билет со следующим письменным заявлением:

"Я стал членом КПСС, так как верил, что только коммунистическая партия способна изменить страну к лучшему. Сегодня я выхожу из КПСС, потому что коммунистическая партия стала основной силой, стоящей на пути прогресса страны".

Как я уже сказал, это событие - XXVIII съезд КПСС и его последствия - потребовали от меня написать это послесловие.

Второе же событие произошло в то самое время, когда я над ним уже работал. Все началось с телефонного звонка из конторы Ваганьковского кладбища. Там похоронены мои родители. Звонивший сообщил мне, что обзванивает всех тех, у кого могилы родственников были осквернены ночью хулиганами. Он попросил меня приехать и посмотреть, что сделали с могильной плитой моих родителей. Даже сейчас я пишу эти слова и вновь чувствую, как меня начинает подташнивать, и я обливаюсь холодным потом.

Поначалу я не мог понять, что такое он говорит. Я уже был в курсе, что какие-то неонацисты прошлой ночью ворвались на кладбище в поисках могил с еврейскими фамилиями. Я слышал по радио, что они разбивали памятники, вырезали свастики на могильных плитах. Все это вызывало во мне отвращение и гнев, но почему-то и в голову не приходила мысль, что это может иметь непосредственное отношение ко мне. Есть ли пределы наивности? Ведь Познер - еврейская фамилия. К тому же фамилия в России известная благодаря телевидению, которое сделало меня любимцем одних и объектом ненависти других - всякого рода антисемитского, шовинистического сброда типа "Памяти". Мне следовало быть готовым к случившемуся. Но я готовым не был, да и невозможно жить в такой готовности: Я тут же поехал на кладбище. Вместе со смотрителем, звонившим мне, пришел на родительскую могилу.

Было видно, что ее только что привели в порядок: она была окаймлена чистым, желтым песком, который смотрелся рамкой на фоне темной земли. На самой гранитной плите вместо буквы "В" в имени моего отца было пустое место.

- Там была вырезана свастика, - пояснил смотритель. - Чтобы убрать ее, пришлось и букву удалить. Но вы не беспокойтесь, - поспешил добавить он, - мы исправим все. Никто и не заметит разницы.

- Не надо, - ответил я. - Пусть останется как есть. Пусть люди знают, что было. Смотритель кивнул и, отвернувшись, тихо произнес:

- Как скажете.

С тех пор прошло несколько недель, но я все еще чувствую, как во мне закипает бешенство, как какая-то сила толкает меня, чтобы я вышел и - что? Сам не знаю. Но что бы это ни было, я не хочу этого, потому что оно, это самое нечто, разрушительно и навеяно темными силами. Я пытаюсь понять: что стоит за гневом, во власти которого я нахожусь? Почему я потерял то, чем так гордился, - умение контролировать себя, держать равновесие? Не потому ли, что лично я задет случившимся? Не думаю. Может быть, меня выбил из колеи сам факт того, что такое могло произойти? Вряд ли. Я отдаю себе отчет в росте антисемитизма в России. Более того, мне неоднократно задавали вопросы по этому поводу на публичных выступлениях в Москве и Ленинграде:

"Что же нам, евреям, делать перед угрозой антисемитизма?" На это у меня был только один ответ: надо протестовать, публично протестовать, демонстрировать, выходить на улицы, требовать действий со стороны властей. Пусть это опасно, пусть есть угроза, что нападут на вас - все равно, надо протестовать во весь голос, нет другого выхода. Но еще я говорил о солидарности: Есть ли кому-нибудь дело, когда азербайджанцы режут армян, как это было в Баку? Дело есть - только армянам. А когда азербайджанцев убивают армяне? Все верно, до этого дело есть только азербайджанцам. И так далее. Узбеки горюют по поводу своих убитых, таджики - по поводу своих, грузины-месхитинцы кричат о помощи, когда становятся жертвами грузин-христиан, но им совершенно безразличны бедствия крымских татар. Евреев же заботят лишь их беды. Каждый печется исключительно о себе, о своей национальности, о своей религиозной принадлежности.

Не будет мира, пока все не поймут, что насилие по отношению к другим бьет по каждому из нас. Если мы не поднимем свой голос в защиту тех, кто от нас отличается цветом кожи, верой, культурой, нечего ожидать, что им будет дело до нас. Такова, если угодно, суть моей проповеди, суть того, во что я верую. Согласен: если бы вандализм, совершенный на Ваганьковском кладбище, не задел меня лично, я вряд ли пережил бы подобную бурю чувств.

Но более всего меня угнетает всеобщая апатия и безразличие властей, когда речь идет о таких преступлениях. Вот вам пример. Вскоре после случившегося на Ваганьковском кладбище нечто похожее произошло в небольшом городе на юге Франции. Было разгромлено еврейское кладбище - уничтожены памятники, осквернены могилы. Но сходство этим и ограничивается. Потому что вся Франция, десятки и сотни тысяч людей вышли на улицу, состоялась гигантская антифашистская демонстрация, во главе которой шел президент Французской Республики Франсуа Миттеран .

Это было недвусмысленное выражение единства народа и правительства. В России не было ничего похожего. Более того, для меня очевидно нежелание советского руководства занимать ясную и твердую позицию относительно растущей волны русского фашизма (исключением является Александр Николаевич Яковлев , человек уникальных моральных принципов).

Что до Горбачева , то он ходит вокруг да около, впрочем, это и не удивительно. Михаила Сергеевича отличает стремление сидеть одновременно на двух стульях. Однако даже Ельцин , человек, славящийся своей прямотой, отказывается говорить на эту тему.

Не забыть мне того дня, когда я отправился брать у Бориса Николаевича интервью для Гостелерадио СССР. Это было накануне выборов Председателя Президиума Совета народных депутатов Российской Федерации - баллотировались, помимо Ельцина, два кандидата: бывший Председатель Совета Министров СССР Рыжков и директор завода ЗИЛ, чью фамилию я запамятовал. Ельцин был тогда заместителем председателя Госстроя, находился в опале, власти всячески пытались опорочить его. Он блестяще ответил на мои вопросы, настолько, что интервью запретили (кассету потом кто-то выкрал, и интервью было показано в Ленинграде и в Свердловске).

Буквально через несколько дней после этого у меня дома раздался телефонный звонок.

- Слушаю.

- Владимир Владимирович?

- Да, это я.

- Добрый вечер. Ельцин говорит.

- Добрый вечер, Борис Николаевич.- Я был сильно удивлен.

- Владимир Владимирович, вы в курсе того, что выкрали наше с вами интервью и показали его в Свердловске и Ленинграде?

- Нет, не в курсе.

- У вас не будет неприятностей?

- Да не думаю. Ведь не я выкрал:

- Хорошо.

Но если что - позвоните мне, я прикрою вас: Я вспомнил об этом и хотел бы сказать, что обычно люди, находящиеся на самом верху, очень быстро забывают о тех, кто хоть как-то помог им в этом. Звонок Ельцина мне несомненно говорит в его пользу.

Во время интервью я спросил Ельцина о том, как он относится к таким "патриотическим" организациям, как "Память" . Он ответил, что следовало ожидать роста националистических настроений и быть готовым к ним.

- Борис Николаевич, - уточнил я, - я хотел услышать ваше личное мнение о подобных группах и организациях. Ельцин вновь ушел от ответа и, насупив брови, процедил:

- По крайней мере, уходить с Мавзолея - не тот метод, которым надо пользоваться. Этим он "вставил" Горбачеву за то, что тот демонстративно покинул трибуну Мавзолея во время первомайского парада и демонстрации, когда по Красной площади прошла группа слегка подвыпивших националистов, оравших в его адрес всякого рода оскорбления.

Когда интервью завершилось, Ельцин похлопал меня по плечу и, улыбнувшись своей фирменной хитрой улыбкой, делавшей его похожим на булгаковского кота Бегемота, сказал:

- Я понимаю, почему вы спрашивали о "Памяти", но сейчас еще не время отвечать.

Не время? Другими словами - "Память" - политическая сила, с которой приходится считаться, сила, которой Ельцин хочет воспользоваться в собственных политических целях? Понятно, политика - дело грязное, но разве необходимо залезать в эту грязь по самую макушку?...

Совсем недавно участвовавшему в ток-шоу председателю КГБ СССР и члену Президентского Совета В.А. Крючкову задали тот же вопрос - мол, что думает он о "Памяти" и подобных организациях? Его ответ многих потряс. -

- "Память", - сказал он, - имеет целый ряд положительных аспектов, среди его членов есть преданные патриоты России, которые уже совершили и продолжают совершать замечательные дела.

- Например? - спросил ведущий. Товарищ Крючков решил не нагружать нас излишними подробностями.

- А как насчет некоторых других членов, как насчет не столь положительных аспектов? Главный гэбэшник страны скромно промолчал. На этом заканчиваю разговор о тех событиях, которые подтолкнули меня к написанию послесловия.

Когда я, девятнадцатилетний идеалист, приехал в СССР в декабре 1952 года, это было государство, общество, не знавшее себе равного по несоответствию между тем, что официально заявлялось, писалось, вещалось и распространялось средствами массовой информации, и тяжелой, чтобы не сказать ужасной, реальностью каждодневного существования.

Однако большинство предпочитало верить своим ушам, нежели глазам. Герой этого анекдота все-таки отдает себе отчет в том, что между услышанным и увиденным есть противоречие. Но большинство его сограждан - я даже рискну сказать, подавляющее большинство, - закрывали глаза, чтобы не видеть. И продолжают жить с плотно закрытыми глазами. Отчего? Не потому ли, что мешает открывать глаза упрямая гордость за победу над нацистской Германией?

Не обязательно смотреть пронзительный фильм "Белорусский вокзал", чтобы понимать: Великая Отечественная была, несмотря ни на что, звездным часом советского народа, временем, когда Сталину пришлось отпустить вожжи, потому что не было другого пути к победе над Гитлером. Впервые (и в последний раз) советскому человеку позволили проявить инициативу, впервые он почувствовал себя в полной мере человеком, впервые смог выпрямиться и высоко поднять голову. Быть может, глаза народу затуманили успехи послевоенного восстановления? Ведь и правда добились неслыханных результатов: всего лишь за пять лет вышли на довоенные рубежи. И дело не только в том, что потеряли около тридцати миллионов своих лучших людей, не только в том, что были уничтожены тысяча семьсот городов и поселков, семьдесят тысяч деревень и селений, не только в том, что без крыши над головой остались двадцать пять миллионов человек, и даже не в том, что одна треть национального богатства сгорела дотла.

Главное - и в этом я абсолютно убежден - это сделали без чьей-либо помощи, одни. Советологи предсказывали, что для этого потребуется ни много ни мало пятьдесят лет. Потребовалось ровно на порядок меньше. А возможно, нежелание видеть правду - это следствие страха, чувства самосохранения, вытекающее из осознания кары, ожидающей любого, кто усомнится в мудрости и гениальности "отца народов"? Скорее всего, верно и первое, и второе, и третье. Тут и в самом деле сработало своеобразное триединство.

Нет лучшего сатирика, чем Михаил Жванецкий . Нет человека умнее. Думаю, нет человека и печальнее: разве что Гоголь . Почему-то я считал, что Гоголь не выступал перед публикой со своими произведениями. Оказывается, как мне подсказали, не просто выступал, а, по словам Б.М. Эйхенбаума , "Гоголь отличался особым умением читать свои вещи, как свидетельствуют многие современники". Панаев говорит, что "Гоголь читал неподражаемо".

Жванецкий отличается от многих классиков еще одним: он невероятно, неслыханно афористичен, он такое говорит одной фразой, что другому не высказать и в нескольких предложениях. Публика помирает со смеху, публика все понимает, публика знает истинную цену советскому ширпотребу, она не раз стояла в многочасовых очередях за "их" туфлями, не раз "благодарила" продавца за оставленную под прилавком пару импортных босоножек. Публика все понимает. Но это сегодня. Было же время - я застал его - когда все та же публика и в самом деле верила, что "наши туфли - во!" - и не только туфли. Верили в лозунг: "Советское - значит отличное", и лишь много лет спустя, уже сегодня, добавили к нему полное иронии окончание: "Советское - значит отличное - от иностранного".

Вы помните, я рассказывал о генерале Иосифе Иосифовиче Сладкевиче , чьи танки сорок шесть лет тому назад перешли советскую границу? Как и подавляющее большинство его соотечественников, генерал Сладкевич никогда не бывал за рубежами страны Советов. То, что находится там, "за бугром", его мало интересовало и по определению не могло сравниться с СССР, где все "во!". Иосиф Иосифович был абсолютным порождением большевистской революции. Он родился в 1902 году в еврейском местечке на Украине. Жила семья исключительно бедно, в постоянном страхе погромов, и считала это нормальным положением дел. Так жили его родители, так жили их родители, так было, есть и будет. Быть евреем в Российской империи как раз и означало жить так - по крайней мере в это верили все или почти все, кто обретался за чертой оседлости . Ребе учил их терпению, скромности, умению радоваться малому, не выделяться, говорить тихо и вежливо и молить Бога, чтобы когда-нибудь он избавил избранный им народ от казаков и погромов.

Но, как это всегда бывает, встречались и те, кто не хотел мириться с такой проповедью, не соглашался с тем, что якобы было уготовано им судьбой. Если верно то, что народы Российской империи были угнетаемы царизмом, то это вдвойне справедливо для евреев; удивительно ли, что именно из их рядов вышли те, кто бился насмерть с властью? Необычайно высокий процент евреев среди революционеров, а затем и руководителей в коммунистической партии и правительстве непосредственно после захвата власти большевиками лишь свидетельствует о сказанном.

Иосифу Сладкевичу было пятнадцать лет, когда разгорелась Гражданская война. Пользуясь всеобщим хаосом, в котором никого не просили предъявлять свидетельство о рождении, он записался в конные отряды легендарного Котовского . Так началась военная карьера мальчика из еврейского местечка, не просто ставшего впоследствии офицером (что было бы невозможно в царское время), но дослужившегося до звания генерала- лейтенанта и командующего танковым корпусом. Еврейский мальчишка воевал бок о бок с миллионами других граждан бывшей империи за создание нового мира, нового будущего, чей образ горячее пламя зажгло в стольких сердцах. Они воевали с кадровыми белыми армиями, которыми командовали царские генералы и которым Запад помогал деньгами, оружием и отчасти живой силой. Они должны были потерпеть поражение - но победили, несмотря ни на что. Иосиф Иосифович стал свидетелем того, как его отсталая, полуграмотная крестьянская страна постепенно приковывала к себе внимание всего мира, как именно в его стране впервые в истории установили восьмичасовой рабочий день и шестидневную рабочую неделю; как именно в его стране впервые в истории утвердился принцип равной оплаты за равный труд, право на ежегодный оплаченный отпуск, на пенсию по старости, на бесплатное образование и медицинское обслуживание.

Он стал свидетелем того, как его страна постепенно выходит на уровень мировой державы. Можно бы сказать, что весь его личный опыт, вся его жизнь вне всякого сомнения служили доказательством успехов Октября, ленинского гения и величия лучшего из учеников Ильича - Сталина.

Был он и свидетелем массовых репрессий конца двадцатых и тридцатых годов - и совершенно им не удивился, не озаботился ими. Он не сомневался в наличии "врагов народа", верил, что этим ползучим гадам удалось залезть во все углы, занять посты в партии и правительстве. Он же воевал с ними в тяжелейшие годы "гражданки", разве не продались они гидре международного империализма, разве не они покушались на жизнь вождя мирового пролетариата? За что боролись, на то и напоролись, правильно скандировал народ - собакам - собачья смерть! А если и в самом деле среди репрессированных и расстрелянных попадались люди ни в чем не виноватые, так что уж тут поделаешь, как говорится, лес рубят - щепки летят.

То, что испытал юноша Иосиф Сладкевич, испытали десятки миллионов других, те, чьи жизни и судьбы революция круто изменила; странно ли, что их преданность системе была полной и безоговорочной, походившей на преданность ребенка родителям? Надо ли удивляться тому, что они не желали замечать ничего, что могло нанести ущерб образу их страны? И их гордости за нее? Их вере в превосходство советской системы над всеми прочими?

Правда, Иосиф Иосифович представлял собой отдельный, даже особый случай. Когда он был отправлен в отставку - в середине шестидесятых, во время проводимого по указанию Хрущева сокращения численности вооруженных сил, - он стал серьезно изучать экономику.

Бывший генерал начал работать в одном из институтов Академии наук, написал диссертации - сперва кандидатскую, потом докторскую - о реальном экономическом положении в оборонных секторах СССР и США. Став доктором наук, он вскоре получил и звание профессора, но это были лишь внешние, формальные проявления того, что с ним в самом деле происходило:

он продолжал расти, развиваться, что крайне редко бывает в таком возрасте. И вот это привело к тому, что он стал иначе, намного более критически смотреть на свою страну и ее политическую систему. Помню, как однажды я спросил его (это было году в 1970-м), продолжает ли он верить в те идеалы, за которые так отчаянно воевал? Я и сейчас вижу, как он сидит в кресле напротив - широкоплечий, могучий, сверлит меня грозными карими глазами, и лицо его, необыкновенно сильное, но вместе с тем тонкое, выражает почти страдание.

"Воуодя, - ответил он после продолжительного молчания, - как же я могу не веуить этим идеауам? Вся моя жизнь, каждый мой шаг, каждое важное мое уэшение - все диктовауось этой веуой. Как ты думаешь, я могу тебе сказать, что все это быуо зуя? Что я во всем ошибауся?

- Он покачал головой. - Я быу честным чеуовеком. Я веуиу в то, что деуаю. Дай бог, чтобы ты и твое покоуэние смогли в конце жизненного пути сказать то же самое."

Для тех, кто вырос вместе с революцией, для тех, чья молодость и зрелость совпали с годами Великой Отечественной и победой над гитлеризмом, для тех, кого не репрессировали, не отправили на страдания и смерть в ГУЛАГ, для всех этих людей советское время было триумфальным.

Они оказались поколением победителей, несмотря ни на какие трудности и жертвы. Ими руководила вера - пусть идеалистическая, ими руководило убеждение в судьбоносности их дела. То, во что они верили, то, что говорил им Сталин, которому они доверяли больше, чем самим себе, было куда важнее каждодневной реальности. Точнее, все, что они видели, воспринималось ими через призму собственных убеждений, и потому все увиденное - неважно что - вписывалось, не противоречило, принималось.

ГУЛАГ был необходим, ведь классовый враг не дремлет, враг внутренний и враг внешний спят и видят, как развалить первое в мире государство рабочих и крестьян; тяжесть жизни, вечный дефицит всего - продуктов, товаров, жилья - это следствие враждебного окружения. А то, что необходимо отдавать все силы на обороноспособность родины, это результат военной разрухи, множества разных причин, в которые потому легче верить, что они отчасти соответствуют действительности.

Для поколения Сладкевича прошлое было наполнено смыслом: они жертвовали ради целей, которых добились, они победили именно тогда, когда весь мир предсказывал им поражение. Их немало среди сегодняшних жителей страны, так надо ли удивляться тому, что для них сегодняшний день лишен смысла и поэтому совершенно неприемлем? О них можно сказать, что они девственны в своей невинной, чистой вере; им говорят: вся ваша жизнь прожита зря, все, во что вы верили, - ложь. Разве удивительно, что они отвергают горбачевскую перестройку? Отвергают ее и их дети, но по иным мотивам. В отличие от родителей они если и были романтиками, то не долго, они свою идеологическую девственность потеряли давно, тогда, когда усвоили правила игры. Правило первое: чтобы преуспеть, нужно иметь "правильную" биографию, родителей с положением. Правило второе: нужно последовательно становиться членом всех положенных общественно- политических организаций - быть октябренком, пионером, комсомольцем. Без этого нечего и мечтать о поступлении в престижное высшее учебное заведение, например в МГИМО или в МГУ. Правило третье: надо по возможности учиться прилично, но помнить, что твои политические воззрения важнее академических успехов. Это вдвойне верно для тех, кто мечтает о "загранработе" или о журналистике, поскольку для этого требуется рекомендация школы и районного комитета ВЛКСМ, а их рекомендации - сугубо политические. Правило четвертое: быть конформистом. Это главное содержание всех школьных уроков, да и не только школьных. Никогда не следует сомневаться в том, что говорит учебник. Никогда не высказывать собственного мнения, особенно если оно отличается от общепринятого. Нужно говорить то, что говорят все.

Коли Сталин сказал, что Владимир Маяковский - лучший и талантливейший поэт нашей эпохи, то так оно и есть. Если сказано в учебнике, что Иван Грозный был великим царем, собирателем земель русских, значит, не сомневайся в этом. Если учитель биологии называет Менделя, Вейсмана и Моргана шарлатанами и мракобесами, если он утверждает, что генетика , равно как и кибернетика , есть буржуазная лженаука, помни - это истина, и не надо интересоваться их опытами и работами. Сомневаешься? А зря. Тебе- то не все ли равно? Ты же не планируешь устраивать революцию в биологии, ведь так? Не умничай, дорогой, говори то, что надо говорить, и зарабатывай таким образом очки. Это тебе зачтется. Подобные уроки были весьма предметными, их блестяще усвоили те, кто, с одной стороны, презирал своих "предков" за подлинную убежденность, но с другой - подражал им, разыгрывал из себя таких же убежденных, преследуя при этом одну-единственную цель: преуспеть, пробиться к кормушке, к привилегиям.

Втайне они осуждали идеалы своих родителей, смеялись над ними, но публично клялись ими. На словах не было для них ничего важнее и святее построения коммунизма, на самом деле они рассматривали членство в КПСС как трамплин к карьере. Они питали собой систему, которая когда-то обещала осуществить человеческую мечту о счастливой жизни, но оказалась обманщицей. В этой системе важно было делать вид, будто живешь счастливо в лучшем из миров. Это общество поставило все с ног на голову, оно требовало от своих членов, чтобы они отвергли все нормы цивилизованных стран, оно требовало лицемерия в масштабах, еще не виданных миром.

Мелкий пример: среди всех возможных привилегий чуть ли не выше остальных ценилась работа за рубежом (особенно на "враждебном" Западе). Но об этом не говорил никто. Более того, когда человек узнавал, что его отправляют "за бугор", он строил кислую мину, тяжело вздыхал, заводил песнь о чувстве долга - мол, если того требует Родина, то я, конечно, готов, но честно говоря, принимаю это поручение с тяжелым сердцем.

Никогда не забуду своих коллег журналистов-пропагандистов шестидесятых и семидесятых годов, которые, вернувшись в отпуск из командировки, в ответ на мои расспросы о жизни в США, Великобритании или еще какой стране печально смотрели на меня и отвечали: "Знаешь, очень там тяжело, слов нет как тяжело. И очень скучаем по дому" Никакой радости, никаких рассказов, никакого смеха и конечно же ни одного доброго слова о "проклятом Западе", о "загнивающей буржуазии" - а то не дай бог кто-то решит, что вам там нравится. А уж если об этом сообщат куда следует, тогда прости-прощай загранработа, забудь о шмотках, об аппаратуре, о прочих товарах, из-за которых, собственно, и стремились к таким поездкам. Так что мочи Америку, мочи Францию, мочи их всех от мала до велика, и тогда, даст бог, ты останешься в обойме и будешь дальше пастись на плодородных пастбищах империализма.

Сейчас, конечно, мало кто помнит, как это было, а многие попросту не знают. Нет сил как хочется назвать фамилии некогда прославленных политических обозревателй Гостелерадио СССР, "Известий", "Правды", "Комсомольской правды" и привести отрывки из их комментариев. Иных уж нет, а те далече, преподают, например, историю России и выдают себя чуть ли не за диссидентов, боровшихся против советской бюрократии.

Воздержусь. Они-то прекрасно понимают, кто есть кто, они врали тогда и врут сейчас, пусть живут в своем позоре. Кстати: уже когда перестройка была в полном разгаре, телеведущий Дмитрий Крылов, вооружившись камерой, стал заходить к политобозревателям и задавать им вопрос о том, не испытывают ли они чувства стыда (неудобства?) за то, что говорили раньше. Я довольно пространно ответил положительно, о чем потом пожалел, потому что, во-первых, никто, кажется, кроме меня так не ответил, и во- вторых, зачем метать бисер перед свиньями?

Лучше других преуспевали те, кто более умело приспосабливался к извращенным и искаженным ценностям этого престранного общества: чем больше чего-то хотелось, тем сильнее притворялись в обратном, чем сильнее это ненавидели, тем громче признавались этому в любви. Главным правилом этого общества было: делай, как я.

Вряд ли можно оценить всю глубину и масштаб коррупции , порожденной такой шизофренией. Но если верно, что это поколение презирает своих отцов за чистоту помыслов, за веру, то себя оно презирает еще сильнее за то, что притворяется верующим. Чем выше это поколение поднималось по иерархической лестнице, тем глубже оно погружалось в собственные мерзости; вместе с тем оно утешалось уверенностью в своей власти, в своем всесилии, в том, что никто не посмеет бросить ему вызов, и никто никогда не заставит его вернуться в нормальный мир и посмотреться в зеркало.

Конец этому положила перестройка. Поначалу они ее поддержали. Разве не всегда они поддерживали вожака, разве для них не стало условным рефлексом повторять то, что он говорит, выражать ему преданность, восторгаться каждым его словом? Разве не так обеспечили они себе посты с вытекающими из них благами? Им, конечно, были знакомы слова о демократии, свободных выборах, народовластии, да они сами повторяли эти слова не раз и не два, но все это составляло часть игры, на самом деле ничего никогда не менялось, все оставалось по-старому. Собственно, на это они и ставили, но к тому моменту, когда поняли, что ставка ошибочна, что выбрали они не того коня, у них более не было средств для новой ставки, другими словами, они утратили власть. Ее отняла у них перестройка, она нанесла им удар, от которого нельзя оправиться, удар, который они считали невозможным в принципе и который заключался в изменении общественного сознания.

Это второе поколение, поколение конформистов, ненавидит перестройку не потому, что она вынудила их усомниться в их идеалах, в их вере - у них никогда не было ни того, ни другого, - а потому, что она лишила их власти.

А вот тут я ошибся самым кардинальным образом. По сути дела, как раз они-то и у власти сегодня, у власти в широком смысле слова - у власти политической и у власти финансовой.

В своем презрении к этим людям я не хотел признаваться себе в том, что они, добравшиеся до власти в советское время, обладали и обладают определенными способностями. Их никак нельзя считать заурядными людьми, они и умны, и умелы, советская система научила их выживать и преуспевать в самых сложных обстоятельствах.

Было наивно с моей стороны думать, что они не приспособятся к новым обстоятельствам - правда, если бы само общество подверглось некоему катарсису, духовному очищению, если бы те, кто правил ранее, были бы отринуты, как это произошло в Польше, в Венгрии, в Чехии, в Словакии, тогда, возможно, они не смогли бы удержаться. Но так не случилось. Более того, новая система оказалась лишенной всяких моральных устоев, намека на порядочность, она оказалась бандитской и грабительской - а эта среда подходила и подходит им как нельзя лучше.

Это подводит нас к третьему поколению , к внукам идеалистов и детям конформистов. Как же относятся они к перестройке? Любое обобщение грешит именно тем, что оно обобщение. Не все идеалисты в самом деле были идеалистами. Не все их дети стали конформистами. Не все представители третьего поколения - циники. Не все, но, как мне кажется, большинство. Не будем забывать, что на глазах у этого поколения происходила деградация их родителей. Оно, это поколение, отличается от двух предыдущих тем, что изначально ни во что не верило и не имело особого интереса в сохранении status quo. В романе Гарриет Бичер-Стоу "Хижина Дяди Тома" есть маленькая чернокожая девочка по имени Топси. Откуда она взялась, как росла - никто не знает, она просто вдруг появилась.

Топси в Америке - фигура нарицательная, о человеке могут сказать: "он просто рос, как Топси". Так и это поколение - оно просто росло, смирившись с жизнью в обществе, лозунги которого не принимало и мораль которого не уважало. Нельзя сказать, что это поколение против перестройки. Как нельзя и сказать, что оно за. Оно предпочитает оставаться в стороне, не брать на себя никакой ответственности и ни во что не верить, чтобы потом не обманываться. Таким образом, сегодняшнее общество состоит из трех поколений: два со знаком "минус" и одно безо всякого знака, два отрицательных и одно нейтральное. А что-нибудь положительное просматривается?

У кого-нибудь имеется конструктивная программа действий, чтобы если не противостоять деструктивным настроениям, то хотя бы как-то их уравновесить? Возможно есть. Но очень мало.

Основные достижения перестройки в гораздо большей степени - результат антисистемных, антисоветских настроений (еще один "минус"), а не сознательного стремления помочь Горбачеву. Когда в марте представители оппозиции победили на выборах в городские Советы Москвы, Ленинграда, Киева, Свердловска, Волгограда, это вряд ли было выражением поддержки их политических платформ (о которых подавляющее большинство избирателей не имели ни малейшего представления). На самом деле это было выражением недовольства, недоверия и презрения избирателей к тем, кто традиционно занимал эти посты.

Точно так же избрание Бориса Николаевича Ельцина в Верховный Совет СССР, а затем в Верховный Совет Российской Федерации было не столько народным выражением доверия к его программе, сколько коллективным кукишем "отцу перестройки" Горбачеву .

В этом есть особая ирония, поскольку без Горбачева и его перестройки никто, кроме безрассудных или безумных, и не подумал бы публично показать кукиш чему бы то ни было - кроме, разумеется, тех случаев, когда его демонстрацию одобряли сверху.

Ссылки: