Познер В.В. в редакции Иновещания Московского радио 1973

Главная редакция радиовещания Московского радио являлась местом, скажем так, странным. Она включала четыре подразделения: руководство (главный редактор, его заместитель и начальники отделов), журналисты (комментаторы, редакторы), переводчики и дикторы. Первые два подразделения состояли из "настоящих" советских людей, то есть из тех, кто родился и вырос в СССР. Для них английский язык не был родным, хотя некоторые владели им превосходно. Как правило, журналисты писали свои материалы по-русски, затем начальство визировало их (без визы главного или его заместителя материал не мог идти в эфир), и они поступали на перевод, а затем к дикторам. Среди переводчиков и дикторов тоже насчитывалось не большое количество "настоящих" советских людей, но в большинстве своем это были люди "подпорченные": в их числе - дети тех, кто эмигрировал до революции, а потом вернулся, чтобы участвовать в строительстве социализма, дети репрессированных в тридцать седьмом первых советских полпредов за границей, - словом, люди разных судеб.

Все они владели английским как родным, и все они рассматривались как не совсем "свои". К этому надо добавить, что многие из них, довольно плохо зная русский язык, не слишком-то хорошо говорили и на английском - в общем-то без акцента, но при отсутствии настоящего образования имели ограниченный словарный запас, да и произношение не слишком интеллигентное.

Я попал в довольно любопытную ситуацию. Я владел русским как родным, говорил безо всякого акцента, по должности был комментатором и таким образом относился ко второму, журналистскому, подразделению, то есть к "настоящим" советским. Но не менее свободно я изъяснялся по-английски, да к тому же сам читал свои комментарии у микрофона, что ставило меня в четвертое подразделение. При этом "настоящие" снисходительно считали "эмигрантов" аполитичными, а "эмигранты" презирали "настоящих" за то, что те плохо знают страну, на которую пишут, да к тому же посредственно владеют английским.

Я, таким образом, оказался в особом положении, что давало мне определенные преимущества, но и вызывало некоторую зависть - и вражду. "Эмигранты" не могли мне простить того, что по своей должности и по положению я отношусь к категории "настоящих", хотя на самом деле таковым не являюсь, в то время как многие из "настоящих" продолжали считать меня "не своим". Понятно, из этого правила были исключения.

Работа на Иновещании оказалась для меня необыкновенно интересной и полезной, особенно после того, как Николая Николаевича Карева , выступавшего против всякой разрядки и сближения СССР и США, сменили и назначили на его место Гелия Алексеевича Шахова , человека, которому я обязан тем, что состоялась моя журналистская карьера.

Буквально в первый свой день на посту главного редактора Гелий Алексеевич сделал мне уникальное предложение: не хотел бы я вести собственный ежедневный трехминутный комментарий семь дней в неделю?

Предложение революционное. Во-первых, на советском радио и телевидении не принято было создавать звезд. Главной фигурой являлся диктор, человек, который по определению не мог иметь никакого мнения. Публика иногда предпочитала одного диктора другому, но только по причинам внешнего характера, а не потому, что, скажем, Нонна Бодрова отстаивала одну точку зрения, а Аза Лихитченко - другую.

Журналисты рассматривались как рупоры, как трубопроводы для переноса определенной точки зрения. Чем меньше индивидуальностей, тем лучше.

Помню, как однажды Сергей Георгиевич Лапин сказал молодому журналисту:

"Да насрать на то, что вы думаете! Кто вы такой, чтобы думать?" Смысл понятен: журналист должен знать свое место.

Во-вторых, предложение это противоречило основам оплаты труда, принятым в то время (кажется, это есть и сегодня). Система эта престранная, чтобы не сказать абсурдная. Журналист получает заработную плату, зависящую от его должности (оклад). Кроме того, он получает гонорар за все, что пишет. Однако большинству журналистов не позволено заработать гонорарами, то есть журналистским трудом, сумму большую, чем оклад. Другими словами, если оклад журналиста составляет двести рублей в месяц, сумма его гонораров не должна превышать двухсот рублей. Это система "потолка". Для многих "потолок" составляет пятьдесят процентов от оклада, для некоторых - семьдесят пять процентов, и только для особо привилегированных "потолка" нет - заработай сколько сможешь. Помимо этой странной практики, имеется еще один принцип - так называемого "соотношения".

Когда Ленин писал о печати, а писал он часто и много, он всячески подчеркивал значение так называемых рабкоров, то есть журналистов непрофессиональных. Он считал, что рабкор в принципе более честен, менее эгоистичен, не склонен к компромиссам, характерным для тех, кого называют представителями второй древнейшей профессии. Я не стану здесь спорить с Ильичем, хотя готов с ним в чем-то согласиться. Но его взгляд был искажен до полной неузнаваемости и стал пародией на самое себя. На все средства массовой информации распространился принцип "соотношения", который гласил: шестьдесят процентов всех материалов, появляющихся в данном СМИ, должны принадлежать перу нештатного корреспондента или автора.

Таким образом, если штатный корреспондент за месяц опубликовал в своем СМИ четыре своих материала, он обязан за этот же месяц разместить в нем не менее шести материалов внештатных - иначе ему не заплатят за его авторские работы. Этот принцип вовсе не открыл страницы газет или эфир "представителям масс", а лишь привел к развращающей практике, при которой профессиональный журналист берет абсолютно не профессиональный и чаще всего бездарный материал внештатника, начисто переписывает его, горячо при этом благодарит "автора", который таким образом помог журналисту решить проблему, и публикует материал, который на самом деле имеет весьма отдаленное отношение к тому, кто указан в качестве автора.

Предложение, которое сделал мне Гелий Алексеевич, и в самом деле было революционным: он превращал меня в "звезду", имевшую свою ежедневную рубрику, и освобождал меня от потолка и от соотношения шестьдесят-сорок. Понятно, что я принял предложение с восторгом.

- Только помните, Володя, - предупредил он со своей слегка кривой улыбкой, - отныне у вас нет права болеть, плохо себя чувствовать. У вас остается лишь один повод для того, чтобы пропустить день: ваша смерть".

"Ежедневная беседа Владимира Познера" дебютировала 7 октября 1973 года. Она прозвучала в последний раз 31 августа 1986 года. С профессиональной точки зрения эти тринадцать лет были, как мне кажется, самыми важными в моей жизни. Я научился писать и выражать свои мысли так, чтобы другие могли меня понять. Я испытал не сравнимую ни с чем радость обратной связи: я получал письма от слушателей со всей Америки, их писали люди, с которыми я никогда в жизни не встретился бы, они выражали свою благодарность, дружбу, надежды, что, может быть, когда- нибудь мы все заживем вместе и в мире так, как человеку жить положено, они приглашали меня к себе, чтобы "преломить хлеб" за общим столом. Это были письма, от которых сердце мое начинало биться чаще и комок подкатывал к горлу, письма, вызывающие во мне ощущение своей полезности, нужности. Понятно, я получал и послания, полные ненависти, но ведь и это - источник гордости. Надо сказать, я был единственным журналистом - не только на Московском радио, но и в СССР, - который вел ежедневную рубрику.

Постепенно мое имя стало узнаваемым. С известностью пришла и зависть, даже ненависть. Тогда я этого не понимал, но понимание все же пришло: через некоторое время. В целом я получал огромное удовольствие от своей работы. Гелий Алексеевич дал мне carte blanche, я мог писать о чем хотел - что и делал. Я выбирал такие темы, которые мог бы раскрывать честно, темы, которые не приводили к столкновению ни с руководством, ни с моей совестью.

Ссылки: