Познер в Америке, но не с первой попытки

Возвращение во Францию было, однако, лишь частью мечты, которая дважды почти осуществилась. Впервые это произошло в 1983 году, когда некий Джим Дабакис , комментатор радиостанции города Солт-Лейк-Сити , организовал для меня общенациональный лекционный тур. Он был намечен на октябрь, поэтому мы с Катей решили взять отпуск в сентябре. Мы поехали в Дом журналистов в Варну (помните, куда хотел меня послать под видом швейцарского гражданина мой опекун-вербовщик из КГБ?). И там узнали о том, что советский истребитель сбил лайнер KAL-007 южнокорейской авиалинии .

Мою поездку отменили. По одним слухам, отказал мне в визе Государственный департамент США. По другим, меня вытащили из самолета, стоявшего на взлетной полосе, работники КГБ. Не было ни того, ни другого. Просто советское руководство (в чьем лице, не знаю) пришло к выводу, что, учитывая крайне тяжелое состояние отношений с Америкой из- за сбитого самолета, мне лучше не ехать. Вернувшись в Москву, я попытался изменить это решение, объясняя, что именно сейчас и надо ехать, именно сейчас необходимо предложить американцам другую точку зрения на случившееся. Но все было тщетно. В 1985 году состоялось повторение пройденного. Вновь для меня организовали лекционное турне, вновь мы с Катей проводили отпуск, на этот раз под Ленинградом, в Комарове , вновь сообщили мне, что моя поездка отменяется. Почему? Да все по той же причине: забота о моей безопасности. Не стану утверждать, что это была полная выдумка, но вместе с тем не сомневаюсь: были люди, которые опасались того, что я скажу, как поведу себя в Америке, и они не хотели нести за это никакой ответственности. Наконец, не было уверенности, что я не "выберу свободу", как тогда говорили, не окажусь невозвращенцем .

Когда же я сошел с борта самолета майским днем 1986 года, встал в очередь для неграждан США к паспортному контролю, получил свой багаж, без всяких помех миновал таможенников, вышел в зал прилетов и увидел человека, державшего картонку с фамилией ПОЗНЕР, когда он взял мои чемоданы и проводил меня к лимузину, присланному от компании "Мультимедиа" , в которой работал Донахью , когда, наконец, машина бесшумно тронулась с места и мягко понеслась в сторону Нью-Йорка, оставив позади аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди, я пребывал в состоянии шока: Но оставим меня, сидящего в лимузине и изо всех сил пытающегося увидеть первые признаки знаменитого нью-йоркского "скайлайна" (слово не очень поддается переводу, но в данном случае лучше всего подходит, на мой взгляд, "силуэт"), и поговорим о деле пусть второстепенном, но сильно меня занимающем.

Американцы, приезжающие в Советский Союз, настроены на неприятности, на проблемы. И нечего этому удивляться - ведь их встречает "Империя зла". Пусть там стало чуть лучше, но ведь Горбачев не отрекся от коммунизма, а от этих красных так и жди подвоха.

Словом, американцы ждут самого худшего, а тот, кто ждет, как известно, дожидается. Они же почти сразу сталкиваются с неприятностями в лице советских пограничников на паспортном контроле. Люди в военной форме сидят в застекленных будках, берут паспорта, тщательно изучают их, рассматривают визу, как правило, внимательно сравнивают фотографию с физиономией владельца, причем делают все это молча. Обычно это совсем молодые ребята, лет по восемнадцать-двадцать, и языков, надо полагать, они не знают. Да и вообще они настроены чрезвычайно серьезно: никогда не улыбаются, ни "здрасьте", ни "до свидания" от них не услышишь. Словом, несут службу.

Были бы они не советскими, а, скажем, французами, все было бы нормально - ну, мрачные и мрачные, подумаешь, какое дело. Но в том-то и дело, что они советские, поэтому реакция примерно такая:

"Вы видели, как они разглядывают нас? Жуть какая-то!", "Сразу подумал о ГУЛАГе", "Почему они никогда не улыбаются? Может, это у них запрещено?"

Мне жаль, что этим славным американским гражданам не приходится иметь дело со своими иммиграционными службами. Это тоже люди в форме, хотя они и не относятся к вооруженными силам США, они так же сидят в отдельных боксах, но американские граждане проходят по другой очереди, в отличие от всех иностранных приезжих, и потому они никогда не испытывали всех прелестей собственного погранконтроля. Прежде всего работники INS (Immigration and Naturalization Service - Служба иммиграции и натурализации) не улыбаются. Но зато они задают вопросы - по-английски, и если ты не знаешь английского языка, это твоя проблема. Либо найди переводчика, либо отойди и жди, пока тебя кто-нибудь пожалеет. Кроме того, эти господа - я говорю о личном опыте - часто хамоваты. Приезжая в Советский Союз, вы должны заполнить таможенную декларацию; приезжая в США, вы должны помимо таможенной заполнить декларацию для иммиграционной службы. В ней, в частности, содержится вопрос о том, где вы собираетесь останавливаться. Если вы, не дай бог, не знаете названия вашей гостиницы, поскольку номер вам забронировали встречающие вас люди, то не пытайтесь объяснить это иммиграционному лицу. Оно и слушать не станет, попросту отгонит вас от своего окошка. Так что иммиграционная служба США предоставляет неограниченные возможности для огульных выводов при наличии даже небольшого воображения и желания.

С тех пор многое изменилось. В России пограничную службу в аэропортах чаще всего несут женщины. Среди них есть и очень хорошенькие. Страха они не внушают. Не сказать, что всем и каждому улыбаются, но они вполне приветливы. Наконец, сделали окошки для своих граждан, то есть так же, как во всех других странах, им оказывают некоторое предпочтение, не то что раньше, когда предпочтение оказывали иностранцам. В Америке не изменилось ничего: с иностранцами не церемонятся. Мне-то легче, я стал гражданином США, так что представитель иммиграционной службы встречает меня словами "Welcome home!".

Вдали я увидел Нью-Йорк. И сердце мое остановилось. Говорят, это невозможно. Говорят, что остановка сердца приводит к смерти. Как дипломированный физиолог я это подтверждаю. Но у всякого правила есть исключение, свидетельство чему - я: мое сердце остановилось, это я знаю точно, а я все еще живой: Года через два после моего возвращения в Нью- Йорк Донахью пригласил меня прокатиться с ним на его яхте "Магзи".

Фил сильно увлекся морским делом, говорил с неподдельным восхищением о тех, кто умеет ходить под парусами. "Магзи", конечно, имела мачту и парус, но только на случай аварии. А так она была снабжена мощным двигателем и всякого рода навигационными инструментами и картами. Все это Фил освоил, сдал соответствующие экзамены и теперь управлял яхтой как заправский шкипер. Мы стартовали из городка Вестпорт, штат Коннектикут, где у Фила загородный дом, и поплыли по рукаву Атлантического океана, который протянулся между островом Лонг-Айленд и материком. Вскоре погода стала портиться. Задул холодный ветер, сначала умеренно, потом все сильнее. Дождь закапал, затем полил как из ведра. К тому времени, когда мы, миновав атлантический рукав, вошли в Ист-Ривер (Восточная река - так называется коварный и бурный участок воды, омывающий с одной стороны берега Бронкса, Квинса и Бруклина, а с другой - острова Манхэттена), оставив позади печальные очертания тюрьмы на острове Райкерс, совсем стемнело. Мы поплыли дальше, подгоняемые шквальными ветрами, обливаемые ливневым дождем, мимо острова Рузвельта, под мостом Квинзборо, мимо ярких огней здания Объединенных Наций, под Уилльямбергским и Манхэттенским мостами, под любимым мостом Маяковского (и моим) - Бруклинским, а волны все нарастали, подкидывая и потом роняя в бездну бедную "Магзи". И вот мы выплыли из Ист-Ривер и вошли в залив города Нью-Йорка, а Фил твердой рукой держал курс на статую, которую жители этого изумительного и любимого мною города нежно называют "Леди".

Она высилась с факелом свободы в правой руке, а мы в плотных дождевиках плыли навстречу ей и воющему ветру, в ответ которому тоже что-то орали. И потом Фил поставил яхту на автопилот, спустился со мной в кают- компанию, нажал на какие-то кнопки, включив стереосистему, и изумительной красоты голос запел одну из самых любимых американцами песен - "Америка Прекрасная".

А "Магзи", как бы сделав книксен статуе Свободы, развернулась и поплыла к Манхэттену. И когда сквозь мглистый вечер стали просматриваться мириады огней нижней части города, когда стало казаться, что мы приближаемся к россыпи бриллиантов, Фил еще раз нажал на кнопку, и Лайза Минелли запела "Нью-Йорк, Нью-Йорк", да так, что в глазах моих закипели слезы. Потом Фил, полушутя, признался, что хотел сделать из меня невозвращенца, хотел эмоционально выбить меня из седла. Что ж, попытка была недурной, можно даже сказать вполне приличной. Но после того как я узрел силуэт Нью-Йорка спустя тридцать восемь лет после расставания, я мог справиться с любыми эмоциями.

Лимузин остановился у гостиницы "Дрейк" на углу Пятьдесят шестой улицы и Парк-авеню. Поскольку я провел там несколько последующих дней, "Дрейк" всегда будет стоять особняком в моей памяти. Я слабо помню, как зарегистрировался, как меня проводили в номер, показали, как пользоваться телевизором, мини-баром и кондиционером. Помню, что дал провожатому на чай, закрыл за ним дверь, быстро умылся, переоделся и вышел на улицу. Свернул на Пятьдесят шестую, направо, пересек Мэдисон- авеню, дошел до Пятой и двинулся вниз, в сторону "даунтауна". Я шел среди толпы людей, плыл в мире лиц и голосов, но вместе с тем я был совершенно одинок, меня окружала скорлупа тишины, я был невидимкой. Я все пытался понять, что происходит со мной, что творится в моей душе.

Это было что-то странное, что-то не совсем понятное, что-то: и вдруг я понял: мне казалось, будто я никогда и не уезжал, что я, как герой Вашингтона Ирвинга Рип ван Винкль, заснул и проспал тридцать восемь лет.

И вот наконец проснулся - и от этого ощущения мне стало страшно. Перед поездкой в Нью-Йорк не раз и не два я говорил себе: "Не надо никаких ожиданий. Помни книжку Томаса Вулфа: "You Can't Go Home Again" ("Домой возврата нет"). Это будет чужой город, готовься к этому. Конечно, это будет больно, но за сорок лет все меняется". И в самом деле, город изменился, но это все еще был мой город. Я любил его улицы, его запахи, его толкотню, спешку, любил тогда, когда был совсем ребенком, хотя не отдавал себе в этом отчета, любил и хорошее, и плохое. И вот теперь, спустя почти сорок лет, все еще любил его, свой город - "Большое яблоко", как многие называют его, самое большое, самое красное, самое сочное. Я глядел на проходящих, и мне хотелось крикнуть:

"Эй вы! Смотрите! Это я! Я вернулся! Вернулся, мать-перемать! Протрите глазки, посмотрите, пощупайте, да-да, это я! А вы-то решили, что я никогда не вернусь, ведь так, ведь решили, сукины вы дети мои любимые, а я - вот он!"

Но никто на меня не смотрел, никто даже не повел бровью. Это же Нью- Йорк, мальчик мой, или как мы, местные, говорим - Ну-Йок, и нам начхать не только на тебя, но на всех и на всё на свете, понимаешь?

Ссылки: