Отец А.Н. Несмеянова, религия, гимназия, университет

 Отец мой был далек от исполнения всех обрядов или наивной веры, но принимал христианские идеалы любви и братства как нечто высшее, связывающее человечество. Отец  был худощавым, высокого роста, широкоплечим, с несколько опущенными плечами человеком, фигурой, как мне казалось, походившей на Минина на памятнике, стоящем на Красной площади. Он со студенческих лет носил бороду и усы и рано облысел. При взгляде на него прежде всего поражала крупная голова с довольно широко расставленными, глубоко посаженными, блестящими за очками (он был близорук) темновато-серо-зелеными глазами. Мощная голова, сидевшая на сутоловатых широких плечах, делала незаметным его высокий рост, свойственный всем Несмеяновым. Рядом со своими очень высокими братьями, особенно гигантом Сергеем, он выглядел человеком среднего роста.

Из духовного училища отец, как я уже говорил, решил перейти в гимназию (во Владимире), так как схоластика ему претила. Может быть, какую-то роль сыграл и пример его любимого старшего брата Александра , окончившего духовную семинарию и поступившего в Варшавский университет (единственный, куда принимали семинаристов), где он вел полуголодное существование и скончался от туберкулеза. Непросто было выдержать экзамены, так как таким предметом как математика в духовном училище пренебрегали. Но отца спасли его исключительные способности, экзамены он блестяще выдержал, был принят и до окончания учебы шел первым учеником. В гимназии изрядное место занимали латынь и греческий . Папа всегда находил, что это прекрасная школа ума, и, действительно, впоследствии самостоятельно он справлялся не только с немецким и английским (с которого сохранились его литературные переводы), но изучил и санскрит.

Жил во Владимире он у Виноградовых , родственников по матери, а существовал репетиторством. Оно, вероятно, отточило его природный педагогический талант, ставший, по моему собственному опыту и отзывам других, совершенно исключительным. Владимирский период он вспоминал с любовью.

Настало время поступления в университет. Как я жалею, что папа выбрал юридический факультет. Единственная причина этого была в том, что курс длился всего три года, тогда как на других факультетах четыре. Между тем уже во Владимире образовался кружок товарищей народников по целеустремлению, сговорившихся по окончании университета "идти в народ", т.е. занять в одном из сел место учителя, врача, священника и т.д. Папа стремился осуществить это как можно скорее и действительно осуществил, единственный из всего кружка поехав на 10 лет сельским учителем в село Бушово, которое находилось недалеко от Ясной Поляны , где, по его ироническому выражению, даже коров (от голода) не доили, а держали для навоза. Папа легко сходился с людьми, в Бушове у него завелись друзья, некоторые на всю жизнь. Природа там была прекрасная, среднерусская, и папе, привыкшему к более северной киржачской и шуйской, казалась ласковой. Кроме прямого своего дела - учительства папа организовал там мастерские, имея в виду обучить ребят слесарному делу и таким образом развить кустарный слесарный промысел. Мастерские действовали долго и после его отъезда из Бушова.

О его недолгой работе в Городской Московской Управе я ничего не знаю. Мои первые "приютские" воспоминания относятся к 1904 г. Я, например, помню известный буран в Сокольниках, градины величиной с яйцо в салатнике, прогулку с родителями по Сокольникам, осмотр разрушений и полосы вывороченных с корнем вековых сосен. Но воспоминания о деятельности отца относятся, конечно, к более позднему времени. Они имеют вполне "внешний характер". После утреннего чая папа уходил "в приют", по-видимому, совершал обход "домиков". Позже, когда было построено школьное здание, включавшее и контору, он заходил и в эту контору, тогда как раньше те же функции выполнял вечерами у себя дома, в "кабинете", где слышалось щелканье на счетах и куда заходили хозяйственные служащие. Много времени он отдавал преподаванию, причем он вел арифметику, а когда ребята подросли, то алгебру и геометрию. Математику он всегда любил и глубоко чувствовал. В 1918-1922 гг. он преподавал математику уже в средней школе в Щелкове, а когда по возвращении в Москву принял участие в работе на так называемых курсах особого назначения (КОН) для рабочих, то быстро постиг дифференциальное и интегральное исчисление, начальный курс которых и преподавал на этих КОН. Я всегда горько жалел, что не унаследовал его математические способности.

Но возвращаюсь к работе отца в приюте. В 2 часа он приходил домой, и мы обедали. Тотчас после обеда он уходил опять. Дел и кроме преподавания было много, потому что он входил во все - и в разбивку парка и посадку деревьев и кустов, что он очень любил, и в планирование и строительство, когда оно было, и во все крупные и мелкие дела жизни приюта. Постоянно была и общественная работа. То это была организация и участие в деятельности "Ростокинского общества средней школы" (целью была организация гимназии в нашем районе), то работа в каких-то попечительствах. Во время войны 1914 г . отец занимался организацией раздачи пособий семьям воинов, а с момента, когда хлынула волна беженцев из Польши и с запада России, на него была возложена городом огромная по трудности задача устройства многих тысяч беженцев в Москве, захватившая его полностью. В это время часто его не было видно дома не только за обедом и традиционным пятичасовым чаем, но и за ужином. Однако я опять забежал вперед.

Возвращаюсь к годам моего детства. В раннем детстве, помню, папа находил время заниматься со мной - и подкидывал на руках, и качал на коленях, произнося нараспев прибаутки, и катал на плечах. Затем времени для детей оставалось все меньше, и папа представлялся мне всегда занятым, озабоченным, строгим и даже суровым. Ничего не могло быть более ложного, чем это представление. Папа умел и любил работать, какая бы это ни была работа: урок он вел упоенно и увлекательно; копал и разделывал грядки так, что земля была как пух, без травинки, а форма - геометрически точная. Его большие руки неторопливо, ловко и точно делали любую работу, в которую он вносил свою разумную систему (вспоминаю, например, что в Щелкове, о чем речь будет дальше, он топил печи торфом и месил тесто для черного хлеба, как квалифицированный истопник и булочник). С такой же обстоятельностью он в 30-х годах писал отчеты Отдела народного образования Моссовета , где тогда работал. Это был работник с большой буквы. Естественным логическим следствием была и его требовательность. Он органически не терпел плохой работы как подчиненных ему сослуживцев, так и детей. Не терпел он и недостойного поведения. В этих случаях он был гневлив. Отсюда и впечатление о его суровости и строгости. Между тем в душе он был созерцателем, даже мечтателем. Он нежно любил природу - леса и просторы, каждую травинку, пробуждающуюся весной, любил ранним утром выкупаться в еще подернутой туманом безлюдной реке и переплыть ее мощными бросками. Особенно любил он долгие пешие прогулки и переходы и в юности совершал с двоюродными братьями такие километров по 30 прогулки. Эту свою поэтическую созерцательность сам он считал ленью. С его педагогическими способностями и приемами я познакомился будучи гимназистом.

Дошкольное мое обучение лежало целиком на маме. Я уже не помню, когда выучился читать, помню себя только грамотным, но писать и считать учился под ее руководством. Она же старалась знакомить меня и с природой. Названия многих полевых и лесных растений я знаю от нее. Я должен сознаться, что в гимназии был не слишком прилежным учеником, и бывали периоды, когда я очень запускал свои учебные дела.

Ссылки: