Несмеянов А.Н.: работа в НИУИФ

Нина Владимировна была еще студенткой, и хотя она одновременно работала лаборантом на кафедре общей химии, исполняя что-то вроде обязанностей секретаря И.А. Каблукова , но ее лаборантская зарплата была еще меньше, чем ассистентская. И у нее, и у меня были стареющие родители. Пришлось думать о дополнительном заработке и согласиться на предложение работать в лаборатории защиты растений Наркомзема , располагавшейся в Зарядье, на месте нынешней гостиницы "Россия". Там я сначала занимался формалином, который применялся для протравливания посевного материала от заражения спорами головни и другими подобными вредителями, полимеризацией формалина и деполимеризацией параформа, анализами. Освоившись в этой лаборатории, году в 1928, я пригласил моих учениц по качественному анализу, безнадежно ждавших очереди в органический практикум, Э.И. Кан и Л.Г. Макарову отработать практикум в лаборатории в Зарядье. Вместо чисто ученических задач практикума я давал им "куски" своей университетской работы по ртутноорганическим соединениям, что для них было, вероятно, полезнее, чем ученический практикум, а с точки зрения защиты растений оправдывалось тем, что среди ртутноорганических соединений были известны очень сильные фунгисиды. Действительно, и у Кан, и у Макаровой получились интересные, опубликованные затем работы. Это были мои первые сотрудники. К нам присоединилась несколько позже тоже окончившая МГУ Р.Х. Фрейдлина , которую я знал еще как преподаватель качественного анализа и знал с самой блестящей стороны, поэтому по окончании ею университета предложил работать со мной. Году в 1929 на основе этой лаборатории был организован Научный институт инсекто-фунгисидов (НИУИФ) , переведенный в часть здания Химико-фармацевтического института на Девичьем поле, а я стал заведующим лабораторией органической химии, которую мне надлежало организовать. Странный это был институт. Во главе его был поставлен юрист, старый большевик, совсем не старый еще человек, Лебедев , ничего не понимавший ни в сельском хозяйстве, ни в его вредителях, ни в химии. Его заместителем был Френкель , вряд ли понимавший более него. Были лаборатории фитопатологии, энтомологии, неорганической химии и другие, которыми руководили научные работники, в своем деле специалисты, но вряд ли очень близко знавшие сельское хозяйство. Были приглашены и два немецких специалиста - те свое дело понимали конкретно. Один из них работал в контакте с моей лабораторией, и это дало мне возможность усовершенствоваться в разговорном немецком языке. Он очень интересовался открытым мною и Э.И Кан в стенах этого института фтористым формилом - в то время единственным галоидангидридом муравьиной кислоты, легко распадающимся на фтор-водород и окись углерода. Мы работали также над ртутноорганическими фунгисидами. Оказалось, что меркурированный анилин в ничтожных концентрациях справляется со спорами головни и превосходит патентованные зарубежные тоже ртутноорганические препараты. Однажды, готовя большое количество этого фунгисида, я получил производственную травму: капля ядовитого едкого раствора брызнула мне в глаз. Была сильная боль, закрылся даже неповрежденный глаз, и меня слепого доставили сначала в больницу, затем домой. Несмотря на несколько неопределенные предсказания врачей о последствиях поражения неизвестным им ртутным препаратом, изъязвление на глазу через несколько дней зажило, и денатурации белка в глазу не произошло. Я вспоминаю какие-то поездки с немцем, фамилию которого не помню и конкретные сельскохозяйственные цели которых тоже забыл, но помню наши разговоры, бывшие для меня упражнениями в разговорном немецком языке, на литературные и житейские темы. Его удивляло, что Пушкин для русских живой поэт. Гете, говорил он, в Германии никто уже не читает, а я пытался объяснить, что такое Пушкин для русских. Этот немец справедливо, как мне казалось, говорил о русских так (в данном случае по поводу здания химико-фармацевтического института, где мы помещались): удивительный народ, делают все наилучшим способом, а потом как будто им все надоест и на все станет наплевать, чего-то не доделают и конец испортят.

В году 1932-м или 1933-м наш институт был слит с Институтом удобрений НИУИФ , а затем переселен во вновь построенное здание на Большую Садовую, где я проработал недолго и где меня сменил А.Е. Кретов (он был, как тогда нередко бывало, затем арестован ), а потом - Н.Н. Мельников . Своих главных сотрудников - Р.Х. Фрейдлину , Л.Г. Макарову и Э.И. Кан - я забрал с собой в Институт органической химии Академии наук , однако это относится уже к 1935 г.

Прежде чем писать об этом я должен вернуться к университетским делам. По окончании наших с К.А. Кочешковым совместных работ по синтезу оловоорганических соединений из ртутноорганических по моему предложению мы попытались применить "метод двойных диазониевых солей", столь успешно использованный на ртутноорганических соединениях, к синтезу металлоорганических соединений сурьмы, и эта работа прошла интересно и успешно, хотя и оказалась громоздкой. Впервые для этой работы к нам прикрепили лаборанта, это был студент К.Н. Анисимов , которого наша работа очень заинтересовала. Впервые мы работали не только собственными руками. Однако однажды эта помощь привела и к неприятным последствиям. Придя утром в университет, я увидел наводнение. Из двери нашего "II практикума" вода устремлялась в вестибюль, а оттуда по лестнице каскадом в подвальный этаж. Препаратор Яков Алексеевич Малышев и уборщица уже хлопотали, а я прошел в нашу лабораторию и убедился, что все началось с моего стола, где Анисимов забыл закрыть кран холодильника, и каучук ночью сорвало повысившимся напором воды -обычная причина промочек. Однако такого наводнения я никогда не видывал. У меня залило все шкафы, все записи, все препараты. Только я вышел в вестибюль, едва осуществив спасательные работы в своих шкафах (к счастью чужие вода не тронула), как вижу Н.Д. Зелинского , который с ходу стал на меня кричать, да так, как я никогда и не слыхивал. Что мне делать -виноват, руки по швам и молчу. В это время выходит бледный Анисимов и заявляет, что это он виноват. Николай Дмитриевич только рукой на нас махнул. В подвальной лаборатории промок потолок и долго еще было сыро. Мои ящики в столе рассохлись и плохо входили в пазы. Пришлось сушить мокрые дневники и восстанавливать записи. Долго еще сказывались последствия этого бедствия. Постепенно у нас стали появляться студенты-дипломники, и мы их "нагружали" металлоорганическими темами. Ряд печатных статей, например у меня с Повхом, Потросовым, Гипп, Шацкой, Климовой, Пузыревой, Сегалевич и др., были результатом этих дипломных работ. Исследования по металлоорганической химии во "II практикуме" приобрели закономерный характер и развивались.

Зарождалась лаборатория, которая в начале 30-х годов оформилась юридически, как лаборатория научно-исследовательского Института химии при химфаке МГУ . В 1930 г. я получил звание доцента. Насколько помню, в это время, а может быть несколько позднее, я начал читать специальный курс "Теоретические основы органической химии", очень примитивный и далекий, конечно, от того, что теперь читают мой ученик О.А. Реутов и мой сын Николай Александрович Несмеянов . В 1930 г. родилась моя дочь Ольга , лет через 20 тоже ставшая химиком.

Ссылки: