"Ах, как все это больно..." (развод Н. Михалкова и А. Вертинской)

В сентябре 1968 года Михалков официально разошелся с Анастасией Вертинской. Расстались они вполне миролюбиво и даже жить остались в одном доме, хотя, конечно, в разных квартирах. В том же году и Андрон Кончаловский расстался с Натальей Аринбасаровой, и тоже без скандалов.

Мало того, Кончаловский специально для Натальи написал сценарий фильма "Песнь о Маншук" - о Маншук Мамедовой, пулеметчице, Герое Советского Союза. В этом фильме Никита сыграл роль старшего лейтенанта Ежова, влюбленного в Маншук. Между тем, Михалков продолжал учиться во ВГИКе. Чтобы реабилитироваться в глазах начальства после скандала с его первым фильмом "...А я уезжаю домой" он снял три игровых сюжета для "Фитиля". Кроме того, начал заниматься, и вполне успешно, литературным творчеством - видимо, сказывались родительские гены, ведь и Андрон постоянно писал сценарии. Что же касается Никиты, то он в 1969 году опубликовал в газете "Литературная Россия" рассказ "Ненависть", написанный им в соавторстве с Эдуардом Володарским , и, кроме того, вместе с тем же Володарским работал над сценарием фильма "Риск", который снимался на студии "Молдова-фильм" и имел успех в прокате. После того они, снова вдвоем с Володарским, начали писать сценарий для первого полнометражного фильма Михалкова, который он мечтал снять после окончания ВГИКа и который вышел на экраны под названием "Свой среди чужих, чужой среди своих" . В то же время он трудился над своей дипломной работой - снимал фильм "Спокойный день в конце войны". Правда, и тут не обошлось без скандала, правда, в этот раз не на идеологической почве - картина была заявлена как героическая киноповесть, - а на вполне производственной. Фильм получился более длинным, чем положено для дипломной работы. Однако в конце концов все утряслось, фильм сократился до пяти частей и был принят на "Мосфильме" и в Госкино. Защиту диплома Михалкову засчитали с отличием, а на VIII фестивале студенческих фильмов ВГИКа фильм "Спокойный день в конце войны" был удостоен приза журнала "Советский экран". Теперь ничто не мешало ему работать над сценарием давно задуманного фильма о Гражданской войне. Работали долго, в результате сценарий стал кардинально отличаться от первоначального, но главное, что киношному начальству он нравился, причем в обеих версиях.

В это же время проходили бурные события и в личной жизни Никиты Михалкова, уже четыре года ходившего в холостяках. Наверно, не стоит уточнять, что женским вниманием он отнюдь не был обделен. У него было несколько романов, и последний из них - с дочерью одного из членов Политбюро. Девушка ему очень нравилась, казалась не только красивой, но и умной, даже неординарно мыслящей. Дело, казалось, шло к свадьбе. И высокопоставленные родители были не против. Но, видно, все же о большой любви говорить не приходилось, потому что перед самым походом в загс Никита вдруг решил с девушкой расстаться. Он вдруг задумался о том, как эта женитьба отразится на его карьере. Мало того, что он столько нахлебался за папу-лауреата, так теперь еще и тесть будет член Политбюро. Поди докажи кому-нибудь, что ты чего-то добился благодаря таланту, а не высокому родству! И он решил объясниться с девушкой, написав ей об этом в письме, да еще написал там о своем отношении вообще к происходящему в стране. Но передал ей это письмо не лично в руки, а консьержке. А та отдала его родителям девушки. Месть не заставила себя ждать - его, уже известного артиста, на 27-м году жизни решили отправить в армию! Между тем Михалков уже был утвержден на роль ротмистра Минского в фильме "Станционный смотритель" и начал в нем сниматься, и кроме того, тогда же его фильм "Свой среди чужих, чужой среди своих" включили в тематический план "Мосфильма" на 1973 год. За Михалкова пытались хлопотать Сергей Бондарчук и даже генеральный директор "Мосфильма" Николай Сизов. Им отказали. Все были в шоке! Съемки фильма пришлось заканчивать в убыстренном темпе, поскольку Михалкова даже не оставили служить в конном полку при "Мосфильме", где обычно проходили свою службу молодые артисты, которые попадали под призыв. Михалкова определили в стройбат в город Навои . Однако от такого "счастья" он отказался, заявив, что с двумя высшими образованиями может и большую пользу армии принести, чем если будет замешивать бетон. А когда его ехидно спросили, не хочет ли он в Москве остаться, вообще попросил направить в самую дальнюю точку. В результате он попал на Камчатку , в Морфлот! Но и тут еще, перед отъездом, вернее, отлетом группы к месту назначения, у него однажды возникла возможность "откосить" от армии навсегда. Дело в том, что сопровождающий его офицер в один из этих нескольких дней упился "вусмерть". Михалков нашел его лежащим "в отключке" в туалете, а военный билет нашего призывника почему-то находился в унитазе. Оставалось только спустить воду, и вопрос был бы решен раз и навсегда. Но он этого не сделал. Достал билет, высушил его, а потом вернул сопровождающему, когда тот протрезвел... Потом, может, и жалел о своем благородстве, поскольку в части-то к нему снисхождения никто не собирался проявлять, наоборот, "отрывались" по полной, чтобы известный артист, выходец из высшей элиты общества, на своей шкуре и в полной мере прочувствовал, что значит "Родину защищать". Так что и сортиры драил, и наряды получал по полной программе. Особенно мрачной стала обстановка после того, как по телевизору прошел "Станционный смотритель". Да, наверное, в том, чтобы заставлять аристократа ротмистра Минского драить сортир, в самом деле был особый кайф. Но через полгода Михалков все-таки сумел вырваться из казармы. В арктический поход, который организовал журналист Зорий Балаян . Ему пришла в голову идея повторить поход отряда красноармейцев по Восточному и Западному побережью Камчатки, который в начале 20-х годов пытался остановить белогвардейцев, собиравшихся бежать на Аляску с награбленными ценностями. Эта экспедиция должна была состоять из четырех человек, в нее, кроме самого Балаяна, вошли еще сотрудник Камчатского обкома комсомола, представитель Корякского автономного округа и воин Петропавловского гарнизона. С первыми двумя участниками проблем не было, ими стали завсектором пропаганды обкома комсомола Евгений Мидовский , сын героя Гражданской войны, поэт Владимир Косыгин , выступавший под псевдонимом Коянто. А вот командование Петропавловского гарнизона своего бойца присылать не хотело, считая, что такая экспедиция - дело слишком опасное и рисковать жизнями солдат оно не может. Тогда-то и вызвался Никита Михалков. Но одного его согласия было мало, Балаяну несколько месяцев пришлось вести переговоры и с командованием Михалкова, и с Камчатским обкомом партии, и с отцом Никиты, Сергеем Михалковым, и даже с первым секретарем ЦК ВЛКСМ Тяжельниковым . Дольше всех сопротивлялись военные, мотивируя это тем, что экспедиция будет проходить без страховки в экстремальных условиях Крайнего Севера, и брать за нее на себя ответственность они не могут. Но все же пришлось, Балаян сумел всех убедить. Хотя потом путешественники поняли, что опасения были отнюдь не напрасными, их жизнь не раз оказывалась под угрозой. Ехать приходилось и на автомобиле, где шофер однажды не справился с управлением, и на самолете, на котором чуть не разбились, и на нартах, запряженных собаками. Причем мороз стоял, как правило, 50-60-градусный, как и положено на Крайнем Севере, каюры, как правило, были в стельку пьяными, и Михалкову самому приходилось управляться с упряжкой, чего он не умел, но пришлось освоить. От холода его даже впервые в жизни мутило, но все равно надо было ехать, а когда нарты застревали в снегу, вылезать из саней и толкать их, помогая собакам. Однажды, когда они ехали по замерзшей реке Парень, Михалков провалился в полынью. Переодеваться пришлось на открытом воздухе. Помогали в этом ему всей командой - ведь вся одежда и обувь тут же заледенели. Растерли спиртом, влили внутрь и поехали дальше...

А однажды он из-за пьяного каюра отстал от других. "С этой минуты начались 30 часов моего кошмара. Большую часть времени я бежал по глубокому снегу, толкая нарты. Падал от усталости. Если останавливался, то начинал засыпать... "Упаду, - думаю, - а собаки убегут, и конец. Не встану... Сел на нарту. Собаки, умницы, тянут. Шарф на лице - панцирь. Невозможно представить, как его снять и надеть другой. При минус 59 градусах руки и лицо прихватывает вмиг. Но пришлось все это проделать. Руки после, как из картона. Опять побежал. Устал. Нет, не то слово - словно пьяный. Сел на нарту. Опять видения: Гагра, пляж, закат, Андрон... С восходом солнца словно обрел второе дыхание. Бежал в гору, высоко поднимая ноги, и не держался, а тянул нарту, и собачки бежали весело, с благодарностью поглядывая на меня. Понял, что нужно делать дело, коли уж оно дано в условии задачи. Появился покой... До места добрались только к вечеру. Поели, выпили по сто грамм спирту, и я упал прямо на полу в сельсовете и уснул..."

Но больше всего поразили Михалкова в том походе не жгучие морозы. Поразили условия жизни людей и повальное пьянство так называемых коренных народов Севера . В то же время, 22 декабря 1972 года страна отмечала 50-летие СССР, и по телевизору, который они смотрели во время ночевок в поселках, показывали сплошь пропагандистские программы.

"Неужели невозможно работать без допинга? - писал он в дневнике по этому поводу. - Нельзя иначе этому строю. Не могут не говорить, что с каждым днем все лучше и лучше. 50 лет с каждым днем все лучше и лучше. И ничего живого... ложь, суета и высокопарная демагогия коммунистических утопистов-язычников. Ах, как все это больно..."

Ссылки: